Петербургские арабески

Дым от костров ветром разносился по улицам, ел глаза, но обывателями это воспринималось как радостная примета приближающихся рождественских и новогодних праздников. И вспоминались, должно быть, слова A.C. Грибоедова в «Горе от ума»: «И дым Отечества нам сладок и приятен»…

В предновогодние дни 1899-го на сцене Мариинского театра «в опере «Фауст» состоялись первые гастроли… г. Шаляпина». Артист московской оперы триумфально предстал перед столичной публикой в образе Мефистофеля.

В разгаре был сезон увеселений. Вечером приглашали на «маскарад с танцами» Купеческое общество (Владимирский пр., 12), Зал Павловой (Троицкая ул., 13), 1-е купеческое общество у Синего моста (где ныне кинотеатр «Баррикада»). А в Благородном собрании в эти дни принимали на маскарад всех желающих – «вход без рекомендаций».

Вечером улицы города оживлялись. Горожане спешили туда, где их ждали. Наслаждаясь запахами родных дымов, люди опасались пролетавших искр. Декабрьский «Петербургский листок» сообщал о случае с костром на углу Невского проспекта и Пушкинской улицы: «Довольно свежий ветер донес одну из шальных искр до каракулевой шубки проходившей дамы. Благодаря расторопному дворнику дама не запылала огнем, а «отделалась легким испугом»».

Но если не принимать во внимание такие непредвиденные обстоятельства, то в канун 1900 года все шло своим, установленным годами чередом. Исключение составил, пожалуй, великосветский бал, данный 30 декабря (по новому стилю) в Таврическом дворце. Сам замысел этого бала был необычен. «Дам, имеющих принять участие в танцах», просили быть в костюмах XVIII века, с головными уборами и прическами того времени. Бал получил название «Bal poudre» (бал пудры).

Ко дворцу подъезжали в каретах к 10 часам вечера. Ярко светились окна Таврического дворца, и белый снег искрился под светом сотен фонарей и рассыпанных по небу звезд. Гостей встречала устроительница бала – графиня Толстая. Современник воспоминал: «Зимний пейзаж сменился зеленью лавр и пальм декорированной залы, а обстановка нашего времени – живой движущейся картиной XVIII века, пудреными париками дам, туалетами «мервельез», «инкруаябль», прическами в стиле Людовика XVI и Марии Антуанетты».

Стильные костюмы для кавалеров были необязательны. Черные фраки и гвардейские мундиры составляли как бы рамку для этой исторической картины, представляющей парад женской прелести и изящества.

А рядом с танцевальным залом был знаменитый Зимний сад Таврического дворца. Он манил своей прохладой, в нем можно было отдохнуть. «Здесь были целые картины пестрых и ароматных гиацинтов. Громадные пальмы, вероятно, помнящие самого Потемкина, раскрывали свои широкие листы. Здесь зеленели лавры и ползли по стене вьющиеся растения. В бассейне били три фонтана, и электрические лампочки горели под водой… В соседних залах и за громадным трельяжем Зимнего сада был сервирован ужин». (Зимний сад Таврического дворца в скором времени срубят, чтобы на его месте устроить зал заседаний для нового представительского учреждения – Государственной думы.)

«Бал маркиз» под своей изящной оболочкой заключал и некоторое предчувствие. Настанет время, и многим из участников «Bal poudre» придется разделить судьбы маркиз эпохи Людовика XVI. И в далекой эмиграции с болью в сердце они будут вспоминать о поднимающемся к звездам дыме костров на улицах у Таврического сада. Дыме терпком и сладком одновременно.

Немецкий новый год

В начале XX века известная писательница Кармен Сильва (она же и Елизавета, королева Румынии) писала, что ее всегда тяготило, что Новый год здесь, на востоке Европы, в странах православного исповедания и календаря, начинается двенадцатью днями позже, чем на Западе: «И грустно было, что мы никогда не могли утешиться сладкой мыслью, что празднуем эти дни в одно время со всеми нашими близкими, оставшимися далеко-далеко…» Это обстоятельство не раз являлось для поэтессы и бывшей немецкой принцессы – «источником горьких слез…»

В купеческих кругах Петербурга не было причин для столь сентиментального восприятия факта одновременного существования отечественного и европейского календарей. Но обстоятельства, связанные с двойными датами празднования начала нового года, подчас касались и предшественников нынешних крутых деловых людей. Об этом рассказывает зарисовка с натуры столичного репортера – жанровая сценка, имевшая место в бесснежном декабре одного из первых годов нового XX века, когда еще и понятия не было о нашем «старом новом годе».

В четверг, часов около шести вечера, купец Платон Андреевич Варзугин встретился на улице с купцом Василием Семенычем Золотогубовым.

– Сколько лет, сколько зим! – протянул первый руку.

Второй хлопнул по руке своей рукой и весело ответил:

– Зим не одной, зима пропала!

– Далеча ли, Василий Семеныч? – справился Варзугин.

– В «Китай», чайком побаловаться! – говорит Золотогубов.

– Идем вместе.

Оба зашагали.

– А ведь немцу радость! – вздыхает один.

– Какая?

– У него сегодня в полночь Новый год, а нам еще тринадцать дней ждать!

– И то правда! То-то сегодня Карлы Ивановичи и Богданы Богдановичи налимонятся!

– Завидно?

– Завидно, не завидно, а только, по-моему, нет лучше встречать Новый год по новому стилю.

– Чем?

– Во-первых, к нашему Новому году все мы остаемся без денег и здоровья, потому что в Рождество тебя общиплет и вся дворня, и все чады и домочадцы. Во-вторых, хочешь встретить Новый год, позаботься загодя, чтобы тебе в ресторане стол оставили. В-третьих, немецкий Новый год ты можешь встречать где тебе угодно и с кем тебе угодно, а свой Новый год встречай со своей домашней кислятиной.

– Хорошо говоришь ты, Василий Семенович!

– Правильно говорю, Платон Андреевич.

– По-твоему выходит, что нам лучше всего сегодня встретить тысяча девятьсот седьмой?

– Я не прочь!

– В «Китае» словно бы неспособно: свои купцы ходят, увидят нас за шампанским – прозвонят.

– Постой, постой, в «Китае» можно и одним чайком побаловать, ну если не одним чайком, то можно бутылочек пять «Шато-Баварии» выпить, а уж из «Китая» закатиться?

– К немцам? Да?

– Где немцы сегодня собираются?

– Больше в «Пальме».

– Ресторан?

– Ресторанчик, но на правах клуба.

– По рукам.

– По рукам.

В десятом часу вечера оба купца были в достаточной степени навеселе и катили на извозчике в «Пальму».

– Платоша! – окликает один.

– Ась?

– Пустят нас?

– Почему нет?

– Масть-то у нас не немецкая.

– Давай-ка по-русски ничего не говорить. Я по-немецки слов двадцать знаю.

– Я – двадцать одно.

– Отлично!

Извозчик остановился у клуба. Оба вошли, разделись и направились к буфетному залу.

– Платон Андреевич, как по-немецки «Новый год»? – спрашивает один у другого шепотом.

– Hey ярь!

– «Яр» – это ресторан.

– A «Hey яр» – Новый год.

– Вы в клуб? – встречает их распорядитель.

– Нах клуб! – отвечает Варзугин.

– Не… Нью… Нью-Йорк встречать! – говорит его приятель.

Попросили купить какие-то билеты и пропустили.

Оба прошли прямо в буфетную и заняли стол.

– Народу порядочно, – вздохнул Золотогубов.

– Говори тише по-русски, заподозрят, выведут.

– Ни-ни!.. Кельнер!

Подлетел официант.

– Шварц кофе, коньяк, ликер!

– Здорово по-немецки говоришь, Василь Семенович! Можно подумать, что ты, вроде, в загранице.

– Я еще много слов знаю! Портер, мадера, рейнвейн. Алкогольные слова тем и хороши, что они на всех языках одинаковы, хлеба по-немецки не можешь попросить, а, например, портвейн – это такое слово, что хоть на краю света произнеси – подадут.

– Однако немцы-то и на людей здесь не похожи.

– Чем?

– Смотри, что ни немец, то трезвый человек! Перед нашим Новым годом об эфту пору уже выносят купцов из-под столов в ресторанах, а здесь полная неприкосновенность общественной тишины и порядка. Даже обидно!