Богдан Хмельницкий

лагерь, чтоб потом передать Хмельницкому сведения о нашем войске».

Множество голосов пристало к обвинителю, бросились на экипажи и,

действительно, вывели оттуда несколько Козаков.

Радовались тогда враги православия; оскорбления, бранные слова сыпались на

старика.

«Он так далек от изменников, как от русских!» кричали католики.

Но когда рассмотрели дело обстоятельнее, то узнали, что козаки, бывшие у Киселя,

даны ему Кривоносом заложниками; и так как Кривонос не воротил польских

заложников, то и Кисель привез с собою козацких к предводителю.

Стыдно стало обвинителям. Воевода, взволнованный, говорил так:

«За мои услуги, за мои старания—мне платят оскорблениями и неблагодарностью.

Спросите товарищей моих, коммиссаров, какие обиды терпели мы от Козаков, как

самая жизнь наша была в опасности от необуздгинного мужичья, наглого в счастии! И

вот, наконец, пришлось нам терпеть обиды и оскорбления от своих братьев!»

Заславский тронулся оскорблением, причиненным старику, извинялся и обещал

взыскать с Вольского за ложный донос.

Пригласили Киселя в совет: предводитель изложил предложение Хмельницкого и

первого брацлавского воеводу спросил о мнении.

«Я избран совершителем мира, установителем согласия, а не фециалом, не

вестником войны, — сказал Кисель, отличавшийся всегда высокопарностью в речах:—

чего ни предпринимал я, чего ни претерпевал, чтоб достигнуть желанного успокоения,

доставить отечеству благополучие? Жизнь моя была въ

214

опасности, имения мои разорены; ругательства, невыразимые оскорбления были

для меня горше смерти; и вот, после всего, я держу мен в той руке, в которой должен

был привесть вам оливковую ветвь! Я польский дворянин и сенатор; предки мои хотя

были русские, но Свентольдичи, те, которые своими советами и примером соединили

дворянство роксоланское с телом РечиПосполитой. Я ничего не имею общего с

мятежниками; там нет дворян. Исповедую веру православную и всегда готов защищать

ее, но желал бы первый, чтоб гидра мятежа нала под геркулесовою рукою: тогда бы я

спокойно жил в своих украинских поместьях, откуда теперь меня выгнали... Но вы

спрашиваете: чтб должно делать? Воевать, но не сражаться, отвечаю я:

медлительностью, проволочкою времени мы можем достигнуть вернейшей победы и

прочнейшего мира. К чему отваживаться на опасности, когда можно победить без

кровопролития? Только безумный запирает быстрый источник, когда бег его можно

отвесть другим образом. Последуем лучше рассудку, чем страсти. Воспоминание о

желтоводском и корсунском поражениях, кажется, должно не допустить нас самих

стремиться на беду, когда можно победить мирными средствами. Довольно показывать

готовность к войне: этим однини легко укротить волнение. Окажем мятежникам

милость, дадим им время опомниться,— они захотят возвратиться к прежним

обязанностям повиновения, так, как будто все содеянные ими преступления произошли

против собственной их воли. А если дерзость их будет так упорна, что они пренебрегут

мирными нашими предложениями, то любовь к родным, необходимость домашней

жизни, столь врожденная человеку, все-таки заставят их войти в прежнее покойное

состояние. Таково мое мнение. Предоставляю судить вам, на которых возложена

целость отечества».

«Правда,—сказал на такую речь Добеслав Цехлинский, каштелян чеховский:—нам

следует советом, а не оружием, отклонить и сокрушить замыслы мятежников, дать им

время одуматься, а висящий над головами их меч доведет их до отчаяния; потеряв

надежду на прощение, они станут упорнее».

Такому мнению последовали паны, изгнанные из украинских имений: они

страшились потерять эти имения навсегда, если восстание усилится.

Не таких мыслей был воинственный Вишневецкий.

«И я бы согласился с вами,—говорил он,—еслиб у козацкой сволочи было столько

же совести, сколько дара красноречия у тех, которые только-что передо мною говорили.

Но неужели мятежники удовольствуются нашили несчастиями и нашею кровью? Да

это просто мечта, а не рассуждение! Уверяю вас, начатое дело может окончиться только

погибелью одного из неприятелей. Что это такое? Нам советуют вести войну без

сражения? А если неприятель сам нападет на нас? Уклоняться, говорят нам! то-есть,

хлопы будут теснить наше войско, заступать нам путь, не пускать наших лошадей на

пастбища, отнимать запасы, строить засады, а мы будем терпеть, сложа руки и, под

предлогом мирных трактатов, марать бумагу, а между тем на русской земле будет

литься шляхетская кровь! Душа возмущается от бесчестной мысли: из-за украинских

берлог хотят отдать на разорение средину королевства! Но я не умею красно

выражаться, да теперь и время такое, что выиграть можно только делом, а не

остроумием. Если хотите победить, то побеждайте смелостью,—

215

вот мое военное мнение. Следует теперь же ударить на Козаков, пока орда еще

только переправилась чрез Днепр, а соединившись с варварами, мятежники станут

сильнее. Приходит время платить войску; жолнер будет требовать денег, или же

покинет службу: у вас денег нет; силою не удержите, начнутся побеги, всякого рода

беспорядки. Недалеко и время избирательного сейма: с какими глазами явитесь вы,

ничего не сделав? Сейм в праве потребовать бт вас отчета во всех огромных издержках

для войны. Притом наступает осень; край разорен, запасов нет; а еслиб и достали

зерна, то как из него спечь хлеб, когда все мельницы сожжены или разорены? От одной

скорости зависит спокойствие Речи-Посполитой: не дав сражения, и не думайте о мире.

Вспомните Переяслав, Старицу, Кумейки: там вы побеждали врагов смелостью и

деятельностью. Таков мой совет. Вам, начальникам, предстоит его принять или

отвергнуть».

Сторону Вишневецкого поддерживали такие же рубаки, как и он, такие же

ненавистники и гонители племени русского *).

«Предложения мятежников, — говорили они, — более ничего, как коварство;

предводитель не должен даваться в обман, если хочет победить; на хитрые обещания

пусть отвечает немедленно битвою; надежда на успех несомненна; все войско желает

скорее сражения!»

Но Доминик, личный соперник Вишневецкого, не только принял сторону

умеренных, но даже показал особенное сострадание к козакам.

«Победа в руках наших,'—говорил он, —зто так; но какая польза от победы? Вели

мы истребим Козаков, то никто столько не потерпит, как я. Большая часть мятежников

состоит из моих хлопов; для чего я буду губить своих собственных подданных, когда

могу уладить спор с ними мирными средствами? Никогда я этого не сделаю! Тем

хорошо так советовать, которые не имеют здесь маетностей; но я что буду делать,

истребив их? Сам земли пахать не умею, а милостыни просить стыжусь» 2).

Заславский целые две недели переговаривался с козаками, то посылал к ним

условия, то получал от них 3); а между тем русские, бывшие в польском обозе в

качестве драгунов и слуг, то и дело уходили к козакам 4). Войско козацкое увеличилось,

и полковник Нечай, почти в виду польского войска, сжег несколько дворов и местечек,

и ушел к Константинову 5).

Вишневецкий прекратил связь с князем Заславским, ушел в свой лагерь, и хотя

стоял недалеко от главного лагеря, но действовал отдельно.

Он завязывал иногда перестрелки с врагами, и после одной такой перестрелки

донесли ему, что татары идут на помощь к Хмельницкому. Князь написал к одному из

панов в главном лагере, чтоб тот убедил глав-

1) Annal. Polon. Clim., I, 54—57. Hist. Jan. Kaz., I, 8, 11. — Pam. do panow. Zygia. Ш,

Wlad. IV i Jan. Kaz., 13—16.

2)

Histor. belli cosac. polon., 75.

3)

Histor. belli cosac. polon., 74.