Дети Балтии-2. Сатурново Дитя(СИ)

- Ненавижу такие планы, - говорил потом граф Ливен Алексу. - Под Аустерлицем тоже много чего планировали.

- А уж как я ненавижу планы... - Лёвенштерн устал как собака, у него болели мышцы рук.

- Мне кажется, что это чушь, - проговорил Алекс. - Мы хотим их перехитрить, но не перехитрим.

- Let's see, - Воронцов, казалось, забыл русский язык.

- Что, Майк? - Алекс озадаченно взглянул на друга.

- Nous voyons (Посмотрим), - перевёл тот раздраженно.

С рассветом следующего дня поднялась страшная метель. День ожидался тяжёлый. Сражение началось залпами русской артиллерии с севера, и сперва всё шло по плану. Но Бонапарт обошёл позиции и встал за арьергардом.

Алекс заметил это одним из первых. Видя, как расстреливают улан, он повёл их в контратаку. Спокойно, как на маневрах. Без малейшей суеты. Против ветра, сквозь наклонно падавший густой снег, мимо кладбища. Лёвенштерн видел его, отбиваясь от кирасиров Бертье. Видел и Долгорукова, смявшего своими драгунами четыре роты французских конных егерей. Мимо Алекса пролетело пять ядер, десяток человек убило рядом с ним, но он был невредим. Курляндские егеря по-прежему держали оборону, что было куда сложнее, чем вчера. Странно, как Жанно смог охватить всё это взглядом. Курляндскими драгунами он даже залюбовался и позавидовал умению князя держаться в бою, как бог войны.

Алекс, уведя полк, помчался далее. Сердце его колотилось. Он уже не помнил, где именно находится - снег застилал всё, ветер растрепал его волосы, и только крики и звуки выстрелов помогали ему представить, в каком месте он оказался. "Где Штаб? Чёрт..." - сказал он себе, когда очутился на городском кладбище. Рядом с ним разорвались три гранаты, конь, встав на дыбы, сбросил с себя седока, но Бенкендорф, как кошка, мягко приземлился на ноги и побежал туда, где рассчитывал найти графа Толстого. Кажется, его слегка контузило - в голове звенело. Покорёженные кладбищенские плиты возвышались перед его лицом как исполины, впереди падали солдаты, и ему казалось, что к каждому из убитых сверху спускаются какие-то белые тени, и чёрный сумрак встаёт из промерзшей земли. Где-то за северной окраиной кладбища барон случайно наткнулся на Воронцова, который крикнул ему:

- Саша, живой, что ли? Тебя уже похоронили!

- Что там за е-ный п-ц? - откликнулся Алекс, рассматривая то, что творилось сзади.

- Третью бригаду расстреливают, я - туда, - крикнул Воронцов. - Оборону-таки прорвали.

Алекс сплюнул от злости и бессилия, бросившись вместе с другом в гущу боя.

На левом фланге происходило следующее. Сначала подкрепления французов отбросили назад гусаров и казаков. Лёвенштерна сбило с лошади и, лишь только он успел вскочить на ноги, пуля пробила ему бедро. Адская боль захлестнула его, заставив забыть обо всем. Судорожно схватив саблю, он прокричал: "Вперёд!", но ноги его подкосились, и он рухнул на снег.

Граф Ливен наблюдал за кавалерийской атакой издали. Увидев, что враги смяли две трети дивизионной кавалерии, он обернулся к своему адъютанту.

- Выдвигаем рижан, - проговорил граф.

Георг оседлал коня и присоедился к полку, пошедшему в атаку.

Сквозь беспрерывно кружащийся снег, залепляющий глаза Алекс видел атаку чёрных всадников - Рижского конно-егерского полка. Красивая получилась атака - только они быстро упёрлись в штыки и пули французских фузилеров. Воронцов атаковал пехоту слева, но его отряд был быстро отброшен назад. Сначала убили полковника Кнорринга, командира рижан - его разорвало на части вместе со знаменосцем. Фон дер Бригген, увидев такое, помчался к тому месиву костей и мяса, что раньше называлось людьми, поднял знамя, крикнул что-то по-латышски и повел остатки кавалерии третьей дивизии прямо на штыки. Первая пуля выбила ему ключицу; вторая прошла сквозь грудь и сбила его с коня вместе со знаменем, которое он судорожно сжимал обеими руками. Позже хирурги обнаружили, что пуля застряла около позвоночника, пробив ребра и легкое. Сознание он потерял тогда, когда его добивали штыком по голове.

...Ливен, увидев, как упал навзничь Георг, уже не сомневался, что ему делать дальше. Мстить.

- Ливенцы, - закричал он своему полку. - Наших бьют! Вперед!

Граф сам повел пехоту под знаменем личного своего батальона. Шли против ветра, сменившего направление, и его отросшие светлые волосы разметались, и лицо его было страшно и вдохновенно одновременно.

"За Эрику. За Юргиса. За Жанно. За всех. Получайте!" - сказал он себе, а вслух:

- В штыковую их, сук!

Сначала у них получилось прорвать окружение, но кольцо вновь замкнулось - подошло подкрепление из егерей. Завязалась перестрелка.

...Бриггена унесли с поля боя замертво. Ливен взглянул на него, лежащего на носилках. Лицо его, бледное, совсем молодое, удивлённое, не выражало ни боли, ни ярости. Знамя, казалось, приросло к его ладоням. Льняные волосы сбились в бурый колтун. Несмотря ни на что, Георг ещё дышал.

"Не всё потеряно", - подумал граф Иоганн то ли о своём раненном товарище, то ли о положении, в котором оказались остатки его бригады. Внезапно его бедро что-то ожгло - пуля? Может быть. Боли особой он не почувствовал и поле боя не покинул, пока у него не закончились патроны. Затем силы оставили Гансхена, он медленно упал на снег, невольно прижав ладонь к ране, из которой сочилась кровь. Его пытались поднять. Тут он потерял сознание. Во тьме граф видел глаза невесты, чёрные и блестящие, и руки её, снега белее, и заплакал, и припал к её груди, но она покачала головой и отстранилась.

Алекс, находившийся в гуще сражения, слышал, что убили Бриггена, что ранили Ливена и Жанно, но ничего не почувствовал при этих известиях. То, что он видел вокруг, выглядело страшно - снег окрасился в кроваво-алый, везде растерзанные трупы русских и французов, вокруг летает с громким карканьем вороньё. Кровь была и на руках Алекса, и на его мундире. Он добрался до ставки главнокомандующих, но доложить ничего толком не мог - голос оставил его, он много заикался. Граф Толстой отпустил его, видя его состояние, а потом шепнул ему: "Посмотрите на себя в зеркало".

Алекс увидел в отражении, что виски его словно припорошило снегом. Пожал плечами. Лёг на пол и задремал, дёргаясь во сне и то и дело просыпаясь.

...Бой под Прейсиш-Эйлау стал самым страшным "делом" на его памяти. Результаты его были совсем неоднозначны. Багратион спас ситуацию на правом фланге, но поле осталось за французами. Однако русские успели захватить несколько неприятельских знамен, да и Бонапарту пришлось отступить, так как потери с его стороны оказались очень существенными. Беннигсен счёл сражение под Эйлау победоносным и отправил знамёна в Петербург с адъютантом Ставицким. И только граф Толстой знал правду. Через две недели он послал Алекса с донесением в Петербург, дабы тот раскрыл глаза государю на необходимость отступления вплоть до Кёнигсберга и далее - к границе.

ГЛАВА 10

Санкт-Петербург, январь 1807 года.

10 января 1807 года император Александр принимал Анж Войцеховскую, приехавшую из Вильны вместе с князем Петром Волконским, отправившимся срочно в канцелярию Штаба, где его ждало много работы. Князь старался забыться в службе от наваждения, от воспоминаний о том, что произошло между ним и его прекрасной пленницей в Митаве и повторилось близ Нарвы. Слишком недозволительно всё это. А его сюзерен только предвкушал всё то, что его ждало с ней, с племянницей его друга. Вот она, сказочная принцесса, сидит с ним в одной комнате, дышит с ним одним воздухом - близка и так далека, и он чувствовал в ней силу нездешнюю, такую же, как в дяде её, да и внешне они были схожи, и даже молчали одинаково. Анжелика напоминала статую, портрет, мраморное изваяние, и императора вместе с откровенным вожделением охватывало отчаяние - "чужая", как пить дать "чужая", и зачем он променял живую, тёплую, весёлую Мари Нарышкину на эту девицу с глазами змеи? Но не отправлять же её назад в Литву?