По рукам и ногам (СИ)

Да сколько я здесь пережила, прямо вот перед этим дурацким креслом, столько и за всю жизнь-то у меня не было. В бордель-кафе, ясное дело, и то работалось поспокойней. Впрочем, конечно же, я туда не вернусь. И здесь, разумеется, не останусь. Уеду в Анжи и там начну сначала.

Все у меня получится.

Я сама не поняла, как так вышло. Почему вдруг обнимаю мучителя, прижимаясь к колючей щеке, и царапаю его рубашку.

– Спасибо.

Я с самого начала не знала, стоит ли благодарить за это решение. По сути он мне возвращал то, что у меня с самого рождения было, а потом исчезло по глупой случайности.

Возвращал то, что в общем-то не должен был.

Ланкмиллер не стал отталкивать и отстраняться не стал. Я чувствовала на своей ключице глубокое ровное дыхание и почему-то знала, что больше ничего говорить не нужно. Все, что я хотела сказать, он понял сам.

***

На следующее утро Кэри собрался вдруг ехать в Витто. Он все решения о переездах принимал очень спонтанно. И на мой вопрос, с чего вдруг, ответил, что ему осточертел дождь.

Весьма справедливо, потому что в окно смотреть уже не было никаких сил. И я впервые думала, что повезло, раз он снова за собой тащит, хотя, конечно, оставлять меня в пустом и темном поместье наедине с Генрихом было бы жестоко даже для мучителя.

Чемодан Ланкмиллер собирать не стал ни себе, ни мне. Он ограничился спортивной сумкой на нас двоих, и это даже воодушевляло. Я искренне надеялась, что там не нашлось место всяким прозрачным пеньюарам, ошейникам и прочим милостям.

В этот раз дорога казалось другой. Вместо заводов, которых куча была на окраине Шеля, теперь по обеим сторонам дороги тянулись бесконечные поля высохшей травы. Горизонт тонул в сером мареве, проглядывались очертания то ли холмов, то ли гор на большом расстоянии. Как будто границу с Витторизой мы уже пересекли. Это больше ее южные земли напоминало.

– Почему в этот раз иначе? – я подалась вперед, оттягивая ремень безопасности. – Мы в другое место едем? Кэри?

Но Кэри снова включил мистера Мрачность и не отвечал, вперив свой взор на пустую дорогу. Впрочем, не удивлюсь, если у него недвижимость по всему миру имеется. Только бы эта молчанка не обернулась ничем плохим, а то знаю я, как это бывает.

– Если ты такой неразговорчивый, чего снова к Алисии меня не сплавил? – глухо проворчала я, отворачиваясь к окну.

– Ты нужна мне рядом.

Мало того, что это было неожиданно, так еще и от звука ланкмиллерского голоса мне будто чем-то мокрым и липким по позвоночнику прошлись. Гадость.

– З-зачем?

– Тебе будет неприятно, если я скажу.

– Ясно, трахаться…

Я даже как-то сникла.

Ну разумеется, как же это он упустит свои драгоценные две недели.

Выглядел мучитель получше, чем вчера, и держал себя расслабленно и спокойно, наконец хоть немного взял себя в руки, в общем. Так, глядя на него, и не скажешь, что он прям душой мается.

Как будто его вчера дефибриллятором по голове огрели и вернули прежнюю деспотичную сволочь на место страдающей. Черт!

Я резко выдохнула и откинулась на спинку кресла. И только ведь сейчас дошло: это как торфяники горят, когда изнутри все выжгло к чертям, а снаружи ни за что и не подумаешь, что дела такие херовые. Видимо, это его обычный стиль жизни, так себя подать, чтоб люди дальше в душу не лезли. Что ж, грамотный подход, надо признать.

– Кику, как спина твоя? – Ланкмиллер взглядом не отрывался от дороги, излишне внимательно вглядываясь в однообразное сухое поле, хотя это было вовсе не обязательно.

Шоссе было прямое, как по линейке начерченное. Мог бы хоть краем взгляда по мне скользнуть для приличия.

– Никак, – я поежилась.

Можно подумать мне было прям до спины. Конечно, она болела и жгла, а потом еще чесалась жутко, пока заживала. Но спрашивал мучитель не об этом.

– То есть?

– То есть нормально уже все, – неохотно пояснила я, чувствуя, что вот сейчас-то с удовольствием уже переползла бы в багажник, чтобы только скрыться от Ланкмиллерских глаз. – Шрамы только остались.

– Правильно, если никто не проследит, ты сама же ни за что о себе не позаботишься. Я просил Генриха сказать тебе, где находится все необходимое. Почему не взялась сама обработать?

– Это больно, – совсем уж тихо пробормотала я, заламывая пальцы.

– Шрамы на всю жизнь лучше, безусловно.

– Надо было думать об этом, когда ты меня лупил, – не повышая голоса процедила я. Он меня еще за такие вещи отчитывать будет. Либо ума нет, либо совести.

Кэри вдруг резко выдохнул, как будто его в грудь ударили, и под немыслимым углом вывернул руль. Машина съехала с дороги и затормозила, меня тряхнуло вперед, и если б не ремень, точно бы лбом в стекло втрескалась. Мать вашу, что он творит? Мы ж чудом не разбились.

Я зажмурилась, ожидая, что сейчас Ланкмиллер оставит на мне еще парочку шрамов в довесок к уже имеющимся.

– Ты хоть помнишь, за что получила тогда? – после нескольких тягостных секунд молчания осведомился мучитель.

Истязать не будет? Ух ты. А я уж с жизнью попрощалась.

– За то, что вошла некстати? Нет, я что-то сказала тебе не то. Я всегда говорю не то. Не то, что тебе хотелось бы слышать. Хотя постой, тебе же плевать было на шрамы, ты сам говорил, когда шнуром этим…

В одно мгновение в сознании всплыли и предупреждение Генриха, и коронные эти пять ударов, и то, что мучитель потом со мной сделал.

На меня разом тяжкой глыбой навалились все поганые мысли, от которых последнее время кое-как удавалось отмахиваться. И зачем только завел эту тему, будь она неладна!

– Да чтобы ты… Чтоб тебя… – я, отстегнув ремень, выскочила из машины, жадно хватая воздух, как будто мне его отчаянно не хватало. – Я не понимаю, почему, Ланкмиллер. Что я тебе такого сделала?

– Кику, сядь в машину, – холодно приказал Кэри. Хотя, не то, что б просто холодно, в голосе его прямо-таки дребезжали морозы Арктики.

Я спрятала лицо в ладонях, пытаясь справиться с эмоциями до того, как это выведет мучителя из себя. Хлопнула дверца. Тоже вышел, значит.

– Достаточно истерик. Садись, – вот так просто, коротко и совершенно равнодушно.

– Какая же ты все-таки мразь, Кэри, – из груди вырвался порывистый вздох. – Я тебя, наверное, никогда и простить-то не смогу.

– Не нужно меня прощать, просто сядь в машину! – мучитель до пугающего редко голос повышал. Наверное, поэтому эффект оно имело весьма устрашающий.

– Хотя бы скажи, за что… Мне до смерти интересно знать, – я опустила руки, готовая подчиниться властному тону. Это было уже последней попыткой чего-то вроде протеста. Тихой и слабой. Может, именно поэтому она успех и возымела. А лучше бы не…

– Я сорвался на тебе, злость выпустил. Довольна? Много узнала? А теперь назови хотя бы одну причину по которой мне должно быть на тебя не плевать, – мучитель навис надо мной, обеими руками опираясь о машину, чтобы я окончательно почувствовала себя загнанной в угол, ничтожной и придушенной.

А я не знаю, как так вышло. А я не знаю, почему, вместо того, чтобы плакать, я рывком замахнулась на него. И ударила бы, не перехвати Ланкмиллер мою руку. Вид у него при этом был такой, как будто он меня на этом месте уничтожить готов любым доступным способом.

Сухой степной ветер жег почему-то щеки. Так тихо стало, что слышно насекомых в пожухлой траве. И мне вдруг подумалось, что я б с удовольствием прошлась по ней босиком. Секунды тянулись, мучитель ничего не говорил. Слов, наверное, не мог подобрать, чтоб красочнее описать, как сильно ему на меня плевать.

– Ладно, хорошо. Отпусти. Я сяду, – голос охрип от нервов.

И тут я заметила, что Кэри порезы на моем запястье рассматривает. Не знаю, что с ним творилось. Может, думал, как мы по обе стороны двери сидели тогда, или вспомнил наконец, что он «за меня в ответе», сам ведь такое говорил.

Как ни горько это признавать, я уже привыкла к такому отношению со стороны хозяев жизни, и уже особо не удивлялась ни пощечинам, ни брошенным сгоряча словам. Ланкмиллерские в этот раз меня тоже не особо-то впечатлили. Я о них, в общем-то, внутренне догадывалась. Просто мучитель так прямо отчеканил свое признание, что у меня аж в груди вспыхнуло. И замахнулась я от неожиданности.