Чайная роза

— …Господь дает нам силу вынести нашу скорбь… — продолжал священник.

Фиона пристально посмотрела на него. Преподобный был совсем юн. Светловолосый, розовощекий, толстенький. Сколько ему? Двадцать два максимум. Должно быть, только что из семинарии. Наверняка любимец матери. Ряса новенькая, отменного качества. Она покосилась на его ноги. Старые ботинки. На доходы священника обувь ручной работы не купишь. Толстое обручальное кольцо, еще не успевшее потускнеть. Недавно женился. И скорее всего, ждет ребенка.

«Что ты знаешь о скорби, мальчик?» — подумала она, изучая кроткое лицо священника. Фиона лучше его знала, что такое скорбь, и понимала, что вынести невыносимое невозможно. Самое большее, на что можно надеяться, это выжить.

Она смотрела на гроб Ника, который опускали в землю. Священник бросил на него горсть земли, напомнив присутствующим, что они всего лишь прах и в прах вернутся. А потом все кончилось. Люди начали расходиться. Фиона осталась. Предстояли поминки в доме Майкла. Господи, как это пережить? Чья-то сильная рука обняла ее за плечи. Сими поцеловал ее в макушку. Теперь он мог себе это позволить. В пятнадцать лет он перерос Фиону дюйма на два и очень напоминал своего старшего брата Чарли. Сими был выше, чем Чарли в его возрасте, не имел таких мускулов и был настоящим маленьким американским джентльменом, а не уличным мальчишкой с Ист-Энда, но его лукавые зеленые глаза, всегдашняя готовность рассмеяться, доброе сердце и расположение к людям — точно такие же.

«Сейчас Чарли было бы двадцать шесть, — подумала Фиона. — Он был бы совсем взрослый. Интересно, что бы из него сделала тяжелая лондонская жизнь? То же ли самое, что сделали из Сими частная школа, летние пешие походы, зимние лыжные и все остальные льготы и привилегии?»

Она много лет лелеяла надежду, что после окончания школы Сими вернется в город, будет жить с ней и включится в ее бизнес. Но чем старше становился брат, тем сильнее становились ее сомнения. Этот мальчик любил природу. В летние каникулы он ходил пешком и плавал на каноэ в Кэтскилле и Адирондаке и горел желанием изучить Скалистые горы и Большой каньон. Больше всего на свете ему нравилось находить новые растения, насекомых или животных. Школьные отметки хорошо отражали его пристрастия: он был первым в классе по естествознанию, математике, географии и истории. И последним — по английскому, французскому и латыни.

— У этого малого душа бродяги, — часто говорил Майкл. — Таким же был твой отец до встречи с твоей ма. Тебе не удастся заставить его остепениться и продавать чай. Его влечет неизведанное.

Фиона знала, что дядя прав. Сими собирался путешествовать по миру. Наследство Ника и доверительный фонд, который создала для мальчика Фиона, позволяли ему это сделать. Он будет писать ей из Каира, Калькутты и Катманду, приезжать в перерывах между экспедициями, но не станет работать в чайной компании и жить на Пятой авеню. Она будет стареть в своем прекрасном большом доме одна.

— Пойдем, Фи, — прошептал Сими, потянув ее за рукав. — Пора.

Фиона положила голову ему на плечо и позволила себя увести. Два дня назад Сими приехал на похороны из своего Гротона, и она была рада этому. Присутствие брата утешало ее, как ничье другое. Они вместе пережили самое страшное, пересекли океан, начали жизнь заново, и их связь стала крепкой. Она знала, что в ближайшие дни не сможет обойтись без его помощи. После хлопот с похоронами начнется самое трудное. Когда ты остаешься один на один со своей скорбью. Сими всегда знал, что сказать, когда ей было хуже некуда, всегда чувствовал, когда ей требовалась его поддержка.

Подошли Тедди Сиссонс с женой и сказали, чтобы в случае нужды она не стеснялась обращаться к ним. За ними последовали другие, говорившие примерно то же самое. Хорошие, милые люди. Люди, которые желали ей добра, которые любили ее и она любила их. Но сейчас она не могла их видеть. Фиона терпела, кивала, благодарила, пыталась улыбаться и с облегчением перевела дух, когда последний из них пошел к своей карете.

— Вы с Сими сегодня переночуете у нас, — раздался сзади голос Майкла. Фиона обернулась. Вся родня была в сборе.

Она покачала головой:

— Не могу, дядя Майкл. Я…

— Фиона, не спорь, — сказала Мэри. — Тут тебе не победить. Места хватит. Я не позволю вам сидеть одним в этом огромном доме и стучать зубами.

Фионе удалось улыбнуться.

— Спасибо, — сказала она и обняла тетю.

— Я хочу посадить рядом с памятником плетистую белую розу. Нику бы это понравилось, — сказал Алек. Потом у него задрожал подбородок; старик отвернулся и вытер глаза. — Скажу могильщикам, чтобы они не переворачивали дерн, — добавил он и пошел к могиле.

— Сими, Айен, проводите его, ладно? — попросила Мэри. — Зрение у него уже не то. Боюсь, споткнется и упадет.

Айен побежал за дедом; за ним последовал Сими. Мэри погнала свой выводок к карете. Майкл сказал, что на минутку задержится.

— Как ты, детка? — спросил он Фиону, когда они остались одни.

— Нормально, — ответила она. — Честное слово.

Выражение лица дяди говорило, что он ей не поверил.

— Я тоскую по нему, дядя Майкл. Ужасно тоскую.

— Знаю, милая. Мы все по нему тоскуем. — Майкл неловко сжал ее руку. — Все будет хорошо, Фиона, вот увидишь. Умерло только его тело. Только тело. Но есть часть, которая не уходит в землю, а остается с нами. Остается в наших душах навсегда.

Фиона поцеловала дядю в щеку. Она была благодарна ему за добрые слова, хотела верить в них, но не чувствовала Ника в своей душе. Только огромную ноющую пустоту.

— Пора ехать, — сказал Майкл. — Ты с нами?

— Нет. Мне нужно несколько минут, чтобы успокоиться. Я поеду одна. Возьми с собой Сими, ладно?

Майкл сказал, что возьмет, и Фиона пошла к своей карете, надеясь хоть немного побыть в одиночестве. Там спиной к ней стоял высокий, хорошо одетый мужчина. Услышав звук шагов, он повернулся и снял шляпу. Его волосы совсем поседели, но он все еще был красив и элегантен.

— Уилл… — с запинкой произнесла она. Фиона не протянула руку, боясь, что ее не примут. Она не знала, что сказать. За прошедшие десять лет они обменялись несколькими ничего не значащими фразами.

— Здравствуй, Фиона, — сказал он. — Мне очень жаль… Я хотел… Как ты?

— Не слишком, — опустив взгляд, ответила она.

— Могу себе представить. Глупый вопрос. — Он несколько секунд молчал, а потом сказал: — Я услышал, что Никлас… что его больше нет. Думал прийти на похороны, но не знал, захочешь ли ты, чтобы я присутствовал на них. И вместо этого пришел сюда. Чтобы выразить свои соболезнования.

Фиона подняла глаза:

— Почему?

Уилл грустно улыбнулся:

— Потому что я лучше всех знаю, как много он для тебя значил.

Фиона снова опустила взгляд и всхлипнула. Слова Уилла, означавшие прощение, глубоко тронули ее. Тугой узел в груди развязался, дав волю скопившимся там скорби и гневу.

Она заплакала. Уилл молча обнял ее и прижал к себе.

Глава шестьдесят шестая

Фиона сидела у себя в кабинете, упершись локтями в письменный стол и массируя пальцами виски. От боли раскалывалась голова. Перед ней лежала докладная записка от Стюарта с отчетом о продажах недавно выпущенной на рынок «Быстрой чашки». Она четыре раза принималась его читать, но застревала на третьей фразе. Под докладной лежала стопка писем и счетов, тоже требовавших внимания. Секретарша уже ждала их. Фиона знала, что если немедленно не возьмется за работу, то вал бумаг захлестнет ее с головой.

Влетавший в окно майский ветер шевелил разложенные на столе документы и ласкал лицо. Фиона вздрогнула. Весна смеялась над ней. Зелень боролась за жизнь. Тюльпаны, фрезии и нарциссы показывали солнцу свои яркие лица. Пышно цвели кизил, магнолия и вишня. Счастливые дети бегали по парку, раскинув руки, словно хотели обнять весь мир.

Но весенние красоты не утешали ее скорбную душу. На сердце становилось еще тяжелее. Фиона ежилась, когда на ее плечи падали солнечные лучи, и морщилась, слыша птичье пение. Все бурно радовались приходу весны, а она? Она была мертвой внутри. Ничто не доставляло ей радости — ни открытие новой чайной, ни успешная рекламная кампания. Сил хватало только на то, чтобы каждое утро тащиться на работу. Она даже перестала терзать Питера Херста требованиями достать акции Бертона и не интересовалась тем, сколько продано банок «Быстрой чашки» — десять или десять тысяч.