Чайная роза

Она всегда любила возвращаться домой в темноте, когда в окнах горел свет, а Ник сидел в гостиной и с нетерпением ждал возможности спросить, как у нее прошел день. Но теперь приближение вечера вызывало у нее тревогу. Теперь ее приветствовал только Фостер. Ник лежал наверху в постели. Иногда он бодрствовал, иногда нет. Когда он спал, Фиона подходила к двери комнаты мужа, мечтая войти, сесть на кровать и поговорить с ним. Увидеть Ника хоть одним глазком и убедиться, что за день ему не стало хуже. Она пыталась сохранять оптимизм. Может быть, сегодня он спустится и посидит в гостиной. Они выпьют бутылку кларета и, как обычно, поболтают у камина.

Снаружи особняк на Пятой авеню казался строгим и внушительным, но внутри был удобным и уютным. Они построили его, когда Ник начал сдавать. Ему хотелось жить между Грамерси-парком и «Мет», чтобы тратить на дорогу меньше сил и времени. Он прекрасно отделал все четыре этажа — величественный вестибюль, огромную столовую, библиотеку, кабинет, двойную гостиную, оранжерею, просторную кухню и бесконечные спальни. Здесь не было ничего старомодного. Сплошной авангард. Окна, зеркала и светильники от Льюиса Комфорта Тиффани, серебро от Арчибальда Нокса, мебель и люстры от Эмиля Галля. На стенах висели картины любимых Ником французов и новых американских художников, которым он покровительствовал.

Фиона улыбнулась, вспомнив, как чудесно они проводили время раньше. Приемы, танцы… Днем она бывала дома редко, но по вечерам часто приходила в самый разгар импровизированного ужина для друзей, празднования годовщины свадьбы Майкла и Мэри, поженившихся еще в девяносто первом, или дня рождения кого-то из их детей. Летом на заднем дворе устраивались пикники с фонариками на деревьях, музыкой и угощением для голодных художников. В них принимал участие и Сими, приезжавший на каникулы из закрытой школы. Он пользовался случаем украдкой выпить бокал шампанского и потанцевать с хорошенькими студентками художественных школ. Ник любил принимать гостей, любил проводить вечера с друзьями, обожавшими поесть, выпить, пошуметь, посмеяться и обменяться сплетнями.

Улыбка Фионы потускнела. Смех в их доме не звучал уже несколько недель. Конечно, друзья навещали Ника, но Экхардт не одобрял долгих визитов и шумного поведения; по мнению доктора, они утомляли его пациента. Фиона почувствовала, что надежда, незыблемая основа ее всегдашнего оптимизма, слегка заколебалась. В горле возник комок, на глазах снова появились слезы. Она сердито смахнула их и сказала себе:

— Прекрати. Прекрати сейчас же. Немедленно!

Фиона собрала документы, сунула их в портфель, схватила пальто и вышла из кабинета, даже не попрощавшись с секретаршей. Ей хотелось поскорее попасть домой. Очутиться за толстыми мраморными стенами, массивной входной дверью и чугунными воротами. Дом был крепостью, все эти годы защищавшей ее, Ника и Сими. В нем они ничего не боялись и чувствовали себя в безопасности. До сих пор. Сейчас к нему кралась какая-то темная фигура, бродила вокруг, нюхала воздух и ждала своего шанса.

Фиона знала это чудовище; оно уже приходило к ней. Но она научилась быть начеку. Она запрет перед ним дверь. Сама встанет на страже. И на этот раз оно не войдет.

Глава шестьдесят вторая

— О господи, Ник, я даже отсюда слышу, как у тебя стучат зубы, — сказал Тедди Сиссонс. — Давай я подброшу в камин полено.

— Спасибо, Тедди, — ответил Ник, кутаясь в кашемировую шаль. После приступа он все время мерз. Сомс наклонился, долил себе и Тедди чаю, а затем откинулся на спинку кресла, утомленный даже этим небольшим усилием. Его состояние было тяжелым. Экхардт сказал, что он долго не протянет, и Ник стремился привести в порядок свои дела. Сомс знал, что должен лежать в постели, а не сидеть в гостиной, но лекарства и мази, стоявшие на тумбочке, действовали на него удручающе.

Изо всех комнат дома гостиная считалась его самой любимой. Она была не самой нарядной, а самой удобной. Здесь стояли просторные канапе с пухлыми шелковыми подушками, уютные кресла, пуфики и огромный камин, в котором можно было зажарить быка. Но больше всего Ник любил эту комнату, потому что она хранила воспоминания о его счастливой жизни с Фионой. Они провели здесь множество вечеров и ленивых воскресных дней, забравшись с ногами на канапе, посадив между собой Сими и обсуждая свои планы и мечты.

— Вот! — сказал Тедди, стирая копоть с ладоней. — Это огонь!

— Огонь? Да это настоящая доменная печь! Как ты умудрился засунуть туда столько дров?

— Тебе нужно согреться. Руки совсем синие. — Тедди снова сел, поправил очки и углубился в лежавший перед ним пухлый документ. Это было завещание Ника. — Я уже говорил, что ты перестраховываешься. Даже без завещания все твое имущество, вклады и ценные бумаги перейдут прямо к твоей законной супруге. Никто не сможет этому помешать.

— Ты не знаешь моего отца. Не сомневаюсь, что едва я отправлюсь в юдоль слез, как эта одиозная личность сделает все, чтобы мой доверительный фонд не достался Фионе. А денег в этом фонде целая куча. Когда я проверял отчет в последний раз, там было больше миллиона.

— Миллиона фунтов? В твоем фонде, который хранится в «Альбион-банке»?

— Да.

— Когда вы с Фионой поженились, там было всего около сотни тысяч. О господи, во что ты вкладывал средства?

Ник махнул рукой:

— Одному богу известно.

— Ты что, не следишь за ним?

— Нет. Я знаю только то, что курс ценных бумаг, которые первоначально приобрел для меня отец, за десять лет сильно вырос. И что три-четыре года назад он купил множество акций нескольких компаний и перевел их в мой фонд. Понятия не имею, зачем он это сделал. Они не дают прибыли. Более того, эти бумаги потеряли значительную часть своей стоимости.

— Больше миллиона — это с учетом потерь?

— Ох, Тедди, ей-богу, не знаю. — Ник вздохнул. — Спроси у Гермионы. Она ведет учет и получает чеки. Я много лет не брал ни пенни из отцовских денег. С тех пор как галерея начала приносить доход, я перестал получать проценты из фонда.

— Совершенно?

Ник кивнул:

— Совершенно. Мой отец годами поддерживал нью-йоркских художников. Финансировал расширение «Мет» и подарил этому музею солидную коллекцию полотен современных американских живописцев. — Он улыбнулся. — Разве это не щедро с его стороны? Я хочу, чтобы после моей смерти доверительный фонд достался Фионе. До последнего пенни. Она сумеет найти ему применение.

— Ты уже обсуждал с ней этот вопрос?

— Пытался. Она отказывается говорить об этом.

— Она здесь? Мы должны известить ее о твоих намерениях и возможной реакции на них твоего отца.

— Нет. Она торчала здесь несколько дней. Приносила мне еду, а себе — только чай. — Ник засмеялся. — Даже в туалет меня провожала! Не ходила на работу неделю с лишним, но когда услышала о твоем визите, тут же нашла причину удрать. Понимаешь, она боится. Я изо всех сил скрывал от нее правду, и какое-то время это мне удавалось. Но теперь все. Посмотри на меня. Я похож на привидение.

— Нет, еще не похож. Но не вздумай превратиться в него, пока я сижу здесь.

Ник улыбнулся:

— Преуменьшение опасности — это не твой стиль, верно?

— Верно, черт возьми. — Тедди снова начал писать. — Ладно, что кроме доверительного фонда? Диктуй медленно, по порядку. Нам нужно соблюдать точность.

Ник начал перечислять свою собственность и давать Тедди указания, как с ней поступить. Часть дома, принадлежащая Нику, переходит Фионе. Так же, как вся мебель, художественная галерея, все картины и его личное имущество. Кроме того, он оставлял щедрое наследство Сими, которого всегда считал сыном — тем более что Сими до сих пор называл его отцом, а не Ником. Солидные суммы причитались Айену Мунро, Нелл Финнеган, а также Шону, Пат и Дженни Финнеган — детям Майкла и Мэри — и дворецкому Фостеру.

— Тедди, запиши все точно и обстоятельно, — сказал Ник. — Чтобы комар носа не подточил. Я не хочу, чтобы этот человек отобрал у Фионы всё — от дома до моих запонок.