Осколки (СИ)

Кэлен все-таки врезала ей. Не пощечину, нет. Кулаком. В губы. Прямо туда, в кривую ухмылку. Ударила, замахнувшись, насколько позволила стена за спиной. Врезала сильно, вложив в удар все — и обиду, и злость, и боль, и отчаяние. Рука дрогнула лишь в последний момент, перед самой встречей с лицом Мэйсон… просто в голове Кэлен вдруг вспыхнуло: это ведь еще и лицо Кары… и рука дрогнула, да, всего на миг, краткий, почти незаметный. Но — удар вышел смазанным и оттого еще более сокрушительным: кулак смял любимые вкусные губы, впечатывая их в зубы, скользнул костяшками, разрывая уголок рта, и дальше, по щеке, вспахивая ее, оставляя белый, быстро наливающийся розовым, след на коже. И голова Мэйсон качнулась, запрокидываясь назад и вправо, а затем вернулась маятником — вместе с насмешливыми и чуть удивленными зелеными глазами, вместе с отекающей, опухающей губой, вместе с появившейся в уголке рта кровью… Туда, к этому уголку, к этой крови, всхлипнув судорожно, и припала губами Кэлен...

====== Часть 52 ======

Мэйсон хохотала. Уже минут пять как. Громко, безудержно, закатываясь и задыхаясь, откинувшись на подушку. Она почти уже билась в конвульсиях, ей-богу, но все не останавливалась. Хохотала, то чуть затихая, то взрываясь с новой силой. Кэлен, сидя рядом в кровати, куда Мэйсон её таки притащила — или это она, Кэлен, притащила сюда Мэйсон? — смотрела на нее с испугом. А Мэйсон все хохотала…

Секса не случилось. Да. Хоть Мэйсон и дотащила Кэлен до постели в комнате с эркером — или все-таки Кэлен её, Мэйсон, тащила? — и даже раздела… они раздели друг друга, яростно, страстно, пожертвовав парой пуговиц на рубашке Мэйсон. Но — секса не случилось. Оказывается, во время удара Мэйсон прикусила язык. Сильно, почти до крови. Да еще щека, пока по ней скользил кулак Кэлен, изнутри ободралась об зубы — и тоже сильно. Мэйсон всего этого не заметила, не чувствовала, пока они тащили друг друга наверх, в бывшую детскую, пока срывали друг с друга одежду, подогревая пламя поцелуями… Но, видимо, за это время пострадавший язык отек. Разболелся, распух и стал совершенно неуправляемым — о чем голая Мэйсон сообщила голой же и распаленной Кэлен с каким-то иезуитским удовольствием. А затем, глянув в обескураженное и — что уж тут скрывать — разочарованное лицо Кэлен, начала смеяться. Так и хохотала до сих пор, все больше пугая Кэлен.

И Кэлен, совершенно, категорически растерявшись, сидела в кровати между стеной и Мэйсон, поджав под себя ноги и смотрела на это безумие с почти уже священным ужасом. Во-первых, она никогда еще не видела, чтобы Мэйсон хохотала так долго. Так долго и так… сумасшедше, да. Во-вторых, она, Кэлен, абсолютно не понимала, что именно развеселило её чертову напарницу… И — в-третьих — совершенно, категорически не знала, что делать. А Мэйсон все хохотала. Она уже истощилась, кажется, но смех толчками, хриплыми, прерывистыми, довольно жуткими, все выпрыгивал и выпрыгивал. У Кэлен затекли ноги, и она переместила вес тела на левое бедро, не сводя тревожного взгляда с Мэйсон. Какого черта происходит, а? Нет, хватит. Нужно остановить это безумие! Кэлен положила ладонь на предплечье хохочущей напарнице, сжала:

— Мэйсон! — безрезультатно. Кажется, смех, уже больше похожий на стон, только взорвался с новой силой. Ах, вот как? Ну, подожди, чертова Мэйсон! Сейчас тебе мало не покажется. Кэлен решительно переместилась, перебралась на Мэйсон, опустилась на низ её живота — да плюхнулась просто, ну! — ничуть не заботясь о том, комфортно ли той. Решительно взяла в ладони её лицо, склонилась к нему:

— Мэйсон, черт тебя побери! Что с тобой? Что ты ржешь, как чокнутая?

Она приподняла ресницы, глянула на Кэлен — а глаза безумные, совсем сумасшедшие же, ну! — прохрипела:

— Иди к черту! — и расхохоталась. Откуда только силы берет, а? Кэлен по щеке ее похлопала, по правой, нетравмированной:

— Мэйсон, ты не выдержала напряжения и помутилась рассудком? Или в подвале чего нанюхалась? Что ты веселишься?

Мэйсон снова приоткрыла глаза, сверкнула чистым безумием и повторила сквозь кудахтанье, которое все больше напоминал её смех:

— Иди… к черту,.. Амнел… кха… кхакха…

— Понятно, — Кэлен поерзала, устраиваясь удобнее и — не без удовольствия, естественно — сильнее придавливая чертову Мэйсон, сжала её щеки: — У тебя истерика.

— Чегоо? — чертова Мэйсон распахнула глазищи, обожгла возмущенным изумлением. Зато и чертов безумный смех оборвался, резко, словно и не было.

— Истерика, — Кэлен улыбнулась очаровательно и невинно. — У тебя, Мэйсон, истерика.

— Иди к черту, Амнелл, — напарница была не оригинальна, категорически. — У меня в жизни истерик не было! Ни одной!

— Нууу, — Кэлен снова похлопала её по щеке, улыбнулась сладко, невозможно, невыносимо сладко: — С почином тебя, дорогая.

— Иди ты! — Мэйсон закатила глаза. И устроила ладони на бедрах Кэлен. — Это не истерика.

— Что ж тогда тебя так насмешило?

— Ну… — она фыркнула, уставилась в глаза Кэлен. И повела свои горячие ладони вверх, к её талии. — Ты так хотела вернуть мелкую… требовала, просила… согласилась на мои условия. А потом сама же все испортила… разбила ей рожицу, — и хохотнула. Кэлен недоуменно нахмурилась:

— И? Я что-то не пойму твоей логики, Мэйсон. Что смешного?

— Ну, — она сверкнула глазами, победно, восторженно. — Секса же у вас не будет!!!

Кэлен глаза распахнула. И чуть приоткрыла рот. Секунду-другую она просто таращилась на Мэйсон, вполне уже традиционно решая, плакать ей сейчас или же вслед за напарницей расхохотаться… Выбрала третье: снова подалась вперед и вниз, поинтересовалась, добавив в голос возбуждающих хрипловатых вибраций:

— И почему же у нас не будет секса?

— Губы болят. Язык болит. Щека тоже. Тоже болит, — методично и с явным удовольствием перечислила Мэйсон. — Я-то боль легко переношу, сладкая. А вот твоя зазноба, насколько я знаю, неет. Так что ждет тебя бессонная ночка, Амнелл. Но не такая, как ты рассчитываешь.

Кэлен все же рассмеялась. Нет, вовсе не так, как Мэйсон, совершенно, категорически иначе: тихо, ласково. Склонилась совсем низко, к самому лицу, посмотрела в глаза Мэйсон — тепло, согревающе, и очень-очень мягко, нежно прикоснулась губами к отекшему, вздутому уголку её губ:

— Дурочка ты моя…

— Чего? — почему-то шепотом, хриплым, испуганным: — Что ты сказала?

— Дурочка, — повторила Кэлен с улыбкой и вновь прикоснулась губами к ранке. — Моя… любимая…

— Нет, — Мэйсон мотнула головой, уставившись на Кэлен с ужасом. А Кэлен снова рассмеялась: боже, этот испуг, эта растерянность на лице Мэйсон отчего-то доставляли ей просто невозможное наслаждение! — Амнелл, ты перепутала. Ты это мелкой говори, — она скривилась. — Не по мне это, сладкая.

— А ты привыкай, Мэйсон, — Кэлен добавила в улыбку, во взгляд коварства и прикоснулась губами к губам. — Больно?

— Мне? — пожала плечами с независимым видом. — Нет. А вот малышке Каре будет больно. Очень. Так что, — и ладони поползли еще выше, перемещаясь на живот и дальше, к груди. — О радостях секса можешь забыть.

— Ты так зациклена на сексе, Мэйсон, — Кэлен потерлась губами о её губы. — Думаешь, это единственный десерт в мире? Нам с Карой и без него есть чем заняться.

— Мммда? — фыркнула, приподняла голову в попытке поймать губами губы Кэлен. Кэлен ускользнула с улыбкой, и Мэйсон, скрывая разочарование, уронила голову обратно на подушку. — Дай, угадаю. Вы будете болтать всю ночь, да? Ты любишь поговорить Амнелл, а у мелкой и вовсе язык без костей, — и хохотнула, правда, слабо, будто из последних сил.

— Ты откуда знаешь? — Кэлен чуть прихватила губами ее нижнюю губу, прикусила зубами – легко, нежно. Отпустила.

— Видела бы ты ее письма мне, сладкая, — Мэйсон закатила глаза и даже головой покачала — видимо, чтобы Кэлен совершенно точно не усомнилась: письма Кары ужасны, категорически. — Как по мне, там слишком много слов и катастрофически мало смысла.

— Мэйсон, — Кэлен оперлась на согнутую в локте руку, устроила подбородок на кулаке. — Мне показалось, ты по-своему любишь Кару. Привязана к ней. Ты ведь даже от меня ее защищала. А сейчас такое чувство, будто ты её ненавидишь… Но почему, любовь моя?