Осколки (СИ)

— Я когда в первый раз встретилась с Карой, растерялась. Да и испугалась немного, что уж тут… — практически утонувшая в большом мягком кресле Анна подняла пузатый бокал, на четверть заполненный коньяком, посмотрела сквозь этот жидкий янтарь на неяркую лампу торшера. Вздохнула обвела глазами гостиную, куда они переместились после ужина. Остановила взгляд на детках, как сама их называла, устроившихся в обнимку, вповалку в другом таком же огромном кресле: они легко поместились там вдвоем, Кэлен, навалившись на мягкую спинку, Кара — между её ног и в кольце её рук, прижавшись спиной к груди. Она, Кара, клевала носом, и, кажется, даже проваливалась время от времени в дрему, с которой отчаянно боролась. Кэлен же проваливалась в нежность, что накатывала волнами — от сонного сопения Кары. Но — не боролась с ней, этой нежностью, наоборот, счастливо тонула, растворялась в ней.

Анна пригубила коньяка — скорее, смочила в бокале губы, не более, усмехнулась, посмотрев на задремавшую очередной раз Кару, перевела глаза на Кэлен:

— Ты знаешь их историю вообще? Про их детство, общину? В курсе?

— Она прочитала личное дело Мэйсон, — оказывается, Кара не совсем выключилась из процесса. Кэлен потерлась щекой о ее висок:

— Я думала, ты спишь.

— Чуть-чуть, — согласилась Кара.

— А это не странно, милая?

— Вовсе нет, — ответила вместо Кары Анна. — Она вечно начинает засыпать, когда объестся. Малышка, может ты мне сюда Мэйсон вернешь на пару часов? Пусть закончит в подвале. Трубы и правда подтекают.

— Ну мааам… — Кара надулась, запыхтела сердито, взрывая Кэлен нежностью. — Так нечестно! Сейчас мое время! Ей и так всегда больше доставалось! — и, повернувшись слегка, заглядывая в лицо Кэлен, протянула довольно жалобно, почти взмолилась: — Кэлен? Ты же не хочешь, чтобы я уходила?

Кэлен, распахнув глаза, сильнее прижала её к себе, выдохнула возмущенно:

— Что за вопрос? Конечно, нет! Я тебя и не отпущу, — глянула на Анну, увидела её хитрый, невыносимо, невозможно хитрый прищур, и замерла от накатившего внезапно ужаса. Мелькнул в памяти хрипловатый голос Мэйсон: “Амнелл, она умная. Умнее меня. И тебя. И нас с тобой вместе взятых”,.. и Кэлен вдруг поняла… кажется, поняла, почему, зачем на самом деле Кара скрывала от нее все это. Не боялась она ни черта. Впрочем, нет, боялась, конечно же, боялась. Но это не главное, совсем, категорически. А истинная причина молчания Кары — и Кэлен была уверена, что не ошибается — в том, что Кара защищала её, Кэлен. Вот от этого выбора. Как она сказала? Боится, что Кэлен захочет решать, с кем когда ей быть, да? Нет, не этого опасалась умная Кара, Кара, которая “вникает во все быстрее и глубже”, вовсе не этого — а того, что и она, сама Кара, и Мэйсон тоже, захотят, чтобы Кэлен делала этот выбор. Захотят, чтобы именно Кэлен решала. Не удержатся, начнут перекладывать на неё ответственность… вот, как сейчас. Не справившись с эмоциями, Кара просто передала право выбора Кэлен. И Кэлен выбрала. Машинально, автоматически. Легко! Только вот… будет ли так легко всегда? Верилось с трудом.

Кэлен подавила вздох, еще прижала к себе Кару и посмотрела Льюис прямо в глаза, пристально, даже строго:

— В самом деле, Анна, Мэйсон ведь может и завтра все доделать, разве нет?

— Конечно, может, — она усмехнулась, как показалось Кэлен, одобрительно. Будто бы услышала то, что хотела. Будто бы Кэлен дала правильный ответ… И снова глянула на приемную дочь: — Только ты ведь все равно сейчас уснешь, малышка. И, значит, в объятиях твоей девушки проснется Мэйсон. Тебе оно надо ли?

Кара вздохнула — тяжело, горько, — даже не вздохнула, застонала. Попыхтела обиженно. Зашевелилась, выбираясь из рук Кэлен, поднялась — медленно, нехотя, буркнула:

— Да. Мэйсон совершенно нечего тут делать, — и попросила, не глядя на Кэлен: — Проводишь меня?

Горло перемкнуло — боже, Кара будто на войну уходит, ну! — Кэлен сглотнула, с трудом проталкивая вязкий ком, тоже встала с кресла. Бросила взгляд на Анну — улыбается, опустив ресницы. Вот чему, интересно? А Льюис вдруг вскинула глаза на Кэлен — смеющиеся, черт побери! — подмигнула. И посмотрела на дочь:

— Ты будто в последний путь собралась, лялька. Уж на совсем-то не прощайся…

“Лялька” фыркнула сердитым ежом, рванула из гостиной, потянув за собой оторопевшую Кэлен… У открытой двери в подвал Кара остановилась, повернулась, глянула в глаза, хмуро, пронзительно, требовательно… отчаянно:

— Ты ведь заставишь её уйти, когда она закончит там с этими трубами?

Кэлен сглотнула, не отводя взгляда от умоляющих зеленых глаз, кивнула:

— Конечно, — и, после секундного молчания, протянула с сомнением: — Но… Думаешь, у меня получится? Она послушается меня? — а сердце сжалось от накатившего вновь ужаса: ну вот, вот оно и начинается. Да, сейчас Каре она, Кэлен, может пообещать все, что угодно — лишь бы не плескалось смешанное с болью отчаяние в любимых глазах. Искренне пообещать! А потом? Как Кэлен будет объясняться с Мэйсон? Как скажет той, что сегодня рядом с собой желает видеть не её, а Кару? Конечно, в глазах Мэйсон не будет боли, нет — они просто застынут, закрывшись непробиваемой ледяной стеной равнодушия. И от этого будет только хуже: Кэлен-то знает, что прячется там, за этой стеной. Все та же боль. Замороженная, затаившаяся, перечеркнутая кривой ухмылкой... Конечно, Кэлен может себя убедить, что Мэйсон и в самом деле ничего не чувствует, что это вот равнодушие — настоящее, неподдельное. Что ей, Мэйсон все равно. Вот только она, Кэлен, все меньше и меньше верит в это. А значит… значит, не будет легко. И просто, черт побери, тоже не будет — нечего даже надеяться, ну!

— Послушается, — голос Кары вырвал ее из невеселых размышлений. — Еще как послушается. Она тебя уважает, любимая, — Кара улыбнулась, обвила ее талию руками, прижалась.

— Да? — Кэлен улыбнулась в ответ, обнимая Кару. Черт с ним, она объяснится с Мэйсон. Вот наврет сама себе, что её чертова напарница — бесчувственный чурбан, и объяснится. Потребует вернуть Кару через два часа. Да, именно. Вот ради этой улыбки. И ради этого солнца в зеленых глазах. — Уважает? — хмыкнула. — Я в этом не уверена, но раз ты говоришь… Иди сюда, — припала к ее губам, растворяя в поцелуе все свои сомнения, метания, мучительные мысли. Оторвавшись, согрелась в солнечном взгляде: — Ну, пойдем вниз?

— Нет, — покачала головой. — Ты возвращайся к маме.

— Подожди, как так? А поговорить с Мэйсон?

— Да я сама… — отвела взгляд. — Я… ты прости, я вообще не должна была тебя просить об этом. Вот, у меня телефон Мэйсон, — выудила аппарат из заднего кармана джинсов, показала его, словно боялась, что Кэлен ей не поверит. Я ей напишу прямо здесь. А ты не должна на себя это брать, любимая.

— Кара!

— Кэлен, правда, — посмотрела в глаза. — Все в порядке. Просто если она упрется… ну, знаешь, она ведь упрямая, а иногда на нее вообще находит… Вот если она не захочет соблюдать наши договоренности — ты её заставь, хорошо?

— Да, милая, — Кэлен погладила пальцами её лицо. — Обещаю. Я верну тебя через два часа. Я хочу быть с тобой. Только с тобой, моя радость, — и чуть не ослепла от солнечной вспышки, чуть не сгорела в жарком благодарном пламени. Кара промолчала — но её глаза сказали всё. Всё, что нужно, всё, что Кэлен хотела бы сейчас услышать — и даже больше. Кэлен с улыбкой коснулась губами её губ: — Ладно. Все, топай. До встречи, моя радость.

Анна все так же сидела в кресле, все с тем же бокалом в руке — кажется, даже уровень коньяка в нем был все тот же. Подняла на вошедшую Кэлен блестящие, все такие же лукавые глаза:

— Так значит, ты любишь обеих моих девочек, детка?

Кэлен запнулась то ли о ковер, то ли о собственные ноги, чудом на них, ногах, удержалась, сохранив равновесие — но захлебнувшись испугом пополам с изумлением. Добралась таки до второго кресла, уронила себя в него и лишь после спросила, искренне надеясь, что на лице ничего, кроме легкого удивления, не отражается: