По рукам и ногам (СИ)

Завтра это все кончится, растает, как мираж, словно и не было ничего. Но это завтра. Сейчас мне по телу до кончиков пальцев будто пускают ток, и лучшей смерти придумать сложно.

***

Конечно же, я сбежала. Снова. Едва на утро очухалась и поняла, что произошло, не дожидаясь «извини, так получилось» и «тебе уйти нужно», и мутных, слегка виноватеньких глаз, и прочих прелестей. Проверенным способом, через окно ланкмиллерского поместья, чтобы не видеть его и не слышать больше никогда, чтобы от души со злости пинать бордюры и орать о том, какая же я дура.

Все стало только хуже. Исчезать с улиц начали уже и те, кого никогда не было в реестрах «зуба». Все равно их никто не хватится.

– Мы были в доках, – Джина утёрла грязь со щеки и снова уставилась на меня. – Там они нас и нашли. Спустили собак, всех переловили за считанные минуты. Я в углу сидела за ящиками, а там такая вонь, что ни один пёс не сунется. Они работают на Ланкмиллеров и на «зуб». Точнее, заправляют всем этим первые, а перепродают вторым. Как будто денег мало от своих кораблей. Ты заметила, нам иной раз и пяти монеток для счастья хватает, а они идут на такое, хотя в жизни ни разу не голодали?

– Заметила, Джи. Почему Ланкмиллер… – я огромным судорожным усилием вытолкнула воздух из груди, потому что, кажется, он там застрял.

Вест не святой, ясное дело, но почему все именно так должно было выйти? Выходит, от его рук мы… Тоже мне, помощничек, добродетель. Не соображая, куда вообще деть всю эту боль, я тихо сползла на пол старого сарая, пытаясь сдерживать идиотские поскуливания.

– Это точно? – уже оттуда придушенно спросила я.

– Они говорили между собой о женщине. О госпоже Ланкмиллер. Мол, она им головы пооткручивает, если недостача будет. Заведует ими. Тут большого ума не надо, что чтобы догадаться, что к чему.

Госпожа?..

Я уставилась на Джину с несчастным видом, с этим горьким «ну, добей меня уже» на лице.

Как водится, это было бы слишком гуманно.

***

Я снова стояла на ланкмиллерском пороге, смятенная и смурная, заранее прокручивая в голове все, что нужно было сейчас сказать. Охрана его меня пропустила за ворота, видно, он же и приказал, если вдруг. Я стояла на ветру и ждала, пока, въехав мне по носу, откроется дверь.

– Розмари, – на пороге наконец появился сам Вест, встрёпанный, усталый и удивленный.

Совсем близко, в шаге от меня. Руку протяни – дотронешься.

– Я люблю тебя, – вдруг выпалила, конченая, вместо всей заготовленной речи и сама же испугалась до смерти.

Просто я знала, что после столь пламенного нежданного признания, он меня либо втянет внутрь, либо выставит за порог. И это мгновение, пока он стоял, ошарашенный, было самым жутким, наверное, самым выворачивающим.

Потом меня за шкирку практически затащили в дом, вжали в чужую грудную клетку, пригладили по голове, дурную, жалкую, замёрзшую, мешающую проклятья со словами признания.

Вест стоял рядом, обнимал, а я все ещё беспомощно терлась к нему и бормотала испуганно, будто оправдываясь:

– Когда это успело произойти? Мы знакомы всего не более двух суток.

Он говорил, что все в порядке. Что так обычно и происходит. Он говорил, а голос дрожал из-за перебитого дыхания.

***

– В общем, вот так дела обстоят. Ты знал?

Я вывалила ему все, когда успокоилась. От начала и до конца. Всю жизнь с тех пор, как помню себя и до рассказа о доках. Я ради него и пришла к Ланкмиллеру. Просить, умолять о помощи. Сделать хоть что-нибудь, чтобы это прекратить. Не потому что я и сама когда-нибудь попаду к «зубу». Попаду, глупо питать иллюзии, все что я могу, лишь отстрочить. Но что другие

люди гибнут каждый день, десятками, никому до них дела нет, и я… Я просто хотела дёрнуть за ту ниточку, которая случайно оказалась у меня в руках. Я просто хотела Веста использовать. На этот счёт тоже глупо питать иллюзии.

По крайней мере, за этим я пришла. А вышло все в итоге совсем не так, как задумывалось.

– Не молчи, пожалуйста. Можно хоть что-нибудь сделать? – я подняла глаза с пола на стоявшего спиной ко мне Ланкмиллера.

Он наверняка сейчас подбирал варианты от «это не моё дело» до:

– Ты ведь можешь забыть о них, ты знаешь? Жить у меня, не нуждаться ни в чем, и никогда больше не вспоминать об этих людях, – он все это сказал, а сам даже не обернулся. Совесть мучила или что?

– Нет. Нет, Вест, так не пойдёт, прости, что побеспокоила, но мне нужно… – я и шага к выходу не успела сделать, как меня весьма бесцеремонно вернули на место.

– Хорошо, – вздохнул Вест, потирая переносицу, – я поговорю с Розой. Если вопрос в деньгах, то он решаем.

Я не успела толком ничего ответить, даже вникнуть в предложение, как Ланкмиллер вдруг грохнулся передо мной на колени, заставив подскочить от неожиданности. И только когда я потянулась к нему, он поймал мои руки, сжав в своих.

– Розмари, я человек не безгрешный, но если можешь, прости мне все мои грехи.

Я так и не поняла тогда, почему он это сказал. Наверное, просто чувствовал.

***

Чем ближе я подбиралась к трагедии, тем хуже становились воспоминания. Обрывочные, фрагментарные, я собирала их, словно мозаику, ранясь о каждый кусочек, но все равно возвращая его на место.

Тогда ещё не было никакого Шиффбау. Никто не думал, что на уме у маменьки именно это. Вест пообещал ей открыть счёт с очень приличной суммой. Я бы даже сказала, слишком приличной, какой-то более скромный человек мог бы жить на них до самой старости. Роза могла бы распорядиться иначе, вложиться куда-нибудь, что-то вроде того. Она встречала Вестона на корабле в пристани, чтобы меньше было свидетелей, разговор все-таки предстоял приватный. Конечно, по закону, делать то, что Роза делала, было нельзя, но если прикрывал «Зуб», то можно.

Они все никак не могли договориться о цене. Я сидела чуть поодаль, у самой двери и мечтала, чтобы меня никогда в жизни вообще в этой каюте не было. Но сама напросилась, так что поздно уже жалеть.

Дело затягивалось так, что за окном стемнело уже. Оба были пьяны уже и все походило на какую-то дурацкую семейную перепалку гораздо больше, чем на деловые переговоры. Тона все повышались, наблюдать было отвратительно, пока наконец это не переросло в самую настоящую пьяную драку. Все очень быстро случилось. Маменька толкнула Веста в грудь, тот не удержался на ногах и ударился головой об угол тумбочки. Роза ещё несколько секунд била его по щекам пощечинами прежде чем обернуться ко мне.

– И он вообще-то не дышит.

Очень быстро и очень по-дурацки.

Мне так больно и страшно, что я вообще ничего из творящегося вокруг не понимаю. Жизнь кончается, и начинается какая-то бестолковая суета.

***

Дождь хлестал по лицу, а я уже и так была насквозь промокшая, потому что до берега добиралась вплавь. Я выпрыгнула за борт, когда Роза приказала найти меня и привести к ней. Ей нужен был номер счета и я, которая уже ничего никому не сможет рассказать.

А потом он меня просто выгнал, Кэри. Молча выслушал моё захлёбывание слезами с истерическим заиканием напополам и выставил на дождь прямо за шиворот. И с его точки зрения очень даже правильно сделал. Правильно сделал. А на следующее утро меня в беспамятстве нашёл Чейс.

Теперь все начало вставать на свои места. Почему Ланкмиллер с таким редкостным удовольствием надо мной измывался, зачем маменьке сдалась моя драгоценная память и почему просто убить меня ей не можется.

Вся эта ситуация словно обухом по голове, тяжело и больно, ровно до тех пор, пока не думаешь о главном.

А главное ломает так, что я слышу хруст собственного позвоночника.

Я не чувствую, не вижу, не хочу этого понимать. Не хочу думать о том, что единственный человек, что был мне дорог, мертв уже два года как.

Я бы сказала, что просто, блять, не выживу без него. Но я выжила вот, просто дышала, ела, спала. Так, будто в моей жизни его никогда и не было. Но теперь перегородка сломалась, вообще все сломалось, и эта память с головой затопила, задушила меня. Я дёргано обернулась к Кэри.