Путь Ассы. Ян (СИ)

- Потому, что даже мы, демоны, понимаем, насколько для этого мира важен баланс магической силы, - последние слова ещё не стихли, когда Рхетт толкнул дверь и переступил порог, исчезая в темени неизвестности, и Ян, словно привязанный, потянулся за дельтой, ощущая, как его тело тут же опутывает магия, безжалостными цепями повиновения сковывая все его тело и накрывая густым туманом забвения.

Темнота. Вязкая. Плотная. Без граней. Нависающая. Словно одно, большое покрывало, у которого нет ни краев, ни углов, ни концов. И оно давит на грудь – пластом, камнем, вырывая хрипы, выбивая остатки воздуха и сжимая горло в своих ледяных тисках. Рябит перед глазами, которые все равно смотрят так, будто в пустоту, словно и нет на этом черном полотнище бисера мерцающих звезд – холодных детей своего огненного отца. И правду ли говорят легенды, что некогда, когда земля единого Мидгарда умылась кровью падших, в честь самых достойных воинов обоих армий на девственном небосводе юный Деи силой своего животворящего огня запечатлел частичку их душ? А стоит ли верить в то, что, когда падает звезда, значит, герой был перерожден в мире Мидгарда?

Арлеги лицемерны. Они не чтят жизнь ни даарийцев, ни, тем более, иных рас, которые восстали против них, желая свергнуть с небесного престола.

Арлеги алчны. Они – игроки, а жители некогда единого материка всего лишь их марионетки. И не было, и нет, и не будет такого, чтобы арлег, отдав часть своей священной силы, почтил человека или же представителя иной расы, ибо не оценил никто из мидгардцев дар крови небожителей.

Арлеги мстительны. Человеческая боль – их пища. Слезы – питье. Кровь – купель. А души – всего лишь часть коллекции. Вампир – изгнанник. Эльф – осколок. Ликан – безумец. Дракон – гордец. Ассасин – раб. Рассен – искупленец. Человек же – слепец, ибо следует по ложному пути. И во всем этом… среди других… в веренице предопределений… в круге рождений и перерождений… кем в этом мире были мольфары?

Великая Мать – та, чье имя было запрещено самым Родом. Именно она, этот неведомый арлег, от которого осталась лишь тень зыбких воспоминаний, решила, что ей позволено вершить судьбы и вмешиваться в жизни творений своих детей. Были ли небожители эгоистичны и себялюбивы? Свойственно ли им утоление собственных желаний руками других? Так же они подвластны греховности, как и любой мидгардец? Возможно, жрецы храмов Сантии именно поэтому высшим грехом человеческим называли именно сомнение? Почему не прелюбодеяние или же убийство? Почему в мире процветало рабство, но при этом другие расы мирились с таким положением вещей? Почему, спустя столько веков и тысячелетий, ни одна раса не попыталась что-либо изменить, живя по тем же законам и заветам, которые были им продиктованы после Великой Ассы? Сомнения – признак личности, который исключает безропотность и повиновение. А мольфары… мольфары сеяли сомнения. Они вселяли жажду в душу, трепет в сердце, жадность во взгляд, собственничество в решения, хотя, по сути, должны были держать в своих руках хрупкую грань порядка.

Мольфары были истреблены расами? Да, так оно и было, но почему же тогда Велика Мать, та, что дала жизнь всем арлегам, та, чей огонь способен умертвить живое и возродить умершее, не заступилась за детей своих покорных? Почему шепотом приказывала им то, что и привело преданных жрецов к верной гибели? Почему, дав силу, запретила ей же пользоваться? Почему она так гневно, пылко и стремительно карает тех, кто поддался сомнению и собственному желанию? Не для того ли, чтобы не открылась великим магам какая-то истина? Например… например, что все в этом мире лишь часть какого-то плана, а мольфары – его исполнители? Может, причиной его появления в Тул действительно была не борьба, а знание? Может, и правда, если из цепи вырвать хотя бы одно звено, то разрушится вся паутина?..

Состояние отрешенность отхлынуло так же быстро, как уходит в море высокий вал, обнажая песчаный берег, на котором беспомощно барахтается мелкая рыбешка, ставшая лишь случайной жертвой могущественной стихии. И Ян тоже барахтался. В темноте, которая обволакивала его густым полнолунным туманом. Под куполом небосвода, из которого одновременно сорвались и устремились к горизонту сотни звезд. В высокой мокрой траве, которая о чем-то шептала, пытаясь успокоить, и низко склоняла свои лепестки и бутоны, будто скорбя вместе с ним. На холодной земле, в которую он впивался пальцами и из которой вырывал клоки, которую поливал своими слезами и о которую пытался заглушить собственные крики.

Его разрывала боль, а все вокруг дышало и пело. Ему только что вырвали сердце, но жизнь в мире вокруг не перестала бить ключом. Его душу исковеркали и бросили истекать кровью, а все вокруг наполняло его тело силами, отдавая свою магию. Он сам отказывался жить дальше, а природа будто качала его на своих невидимых руках, успокаивая и убаюкивая.

Значит, вот как оно на самом деле: полноправным, всецело пробудившимся и раскрывшимся мольфаром юный омега становится только тогда, когда умирает его родитель. Жестоко, но справедливо, ибо во всем должен быть баланс сил – вот что говорил в нем жрец Культа. Возможно, он бы принял это, как данность, чувствуя, что в мерном шелесте высокой травы зарождается едва уловимая нить шепота, от которого тело покрывалось благоговейными мурашками, а сердце снова и снова заходилось в шальном ритме, но Ян вырос, как даариец, человек, обычный омега, а его воля и разум были закалены сталью и песками Тул, холодом и неприступностью Аламута, верой и предательством близких людей, и именно поэтому он сопротивлялся.

Шепот тянул за собой, ненавязчиво подталкивал все забыть и отпустить свою боль. Но Ян не хотел отпускать, понимая, что вместе с болью, какой бы глубокой и въедчивой она ни была, он лишится и воспоминаний, воспоминаний о том, кто обменял свою жизнь на его.

Что сделал Завир? Почему до этого, несмотря на все прегрешения и проступки, без учета того, что главный завет Великой Матери был нарушен несколько раз, его папа избежал наказания, и именно сейчас, свершив что-то, расплатился за них всех с улыбкой на устах? Завир ушел к Миринаэль – вот что помнил Ян, отчаянно цепляясь за росяную траву и ударяясь лбом о землю, чтобы не поддаться чарующему туману властного шепота – но, что сильный маг сотворил с эльфийкой, омега не мог даже предположить. Не убил же он её? Нет, на такое, тем более ради собственной выгоды, Верховный жрец точно не пошел бы, но тогда – что? Что могло быть серьезнее и греховнее убийства, что за это «нечто» его папа сразу же был поглощен синим пламенем?

И снова, получается, Завир скрыл от него правду, считая, что поступает во благо. Ян отказывался понимать это, потому что, как говорил ему Рхетт, зачастую именно благими намерениями вымощена дорога в Преисподнюю, что, похоже, было чистой правдой. А не правит ли Преисподней эта самая Великая Мать? Не является ли та, чье имя было запрещено Родом и забыто собственными детьми, владычицей темени, которая поглощает и терзает грешников?

Ян вскинул голову, когда шепот в его голове взорвался криком, а после утих, оставляя после себя лишь шум ветра да шелест травы. Омега не хотел в это верить, отказывался от своего наследия, разрывался между долгом и чувствами, но все равно принимал в себя силу, которая теперь лилась в него бурным потоком, буквально сотрясая его тело огненными волнами магии мольфаров.

Казалось, что он не выдержит, словно сейчас юный маг впитывал в себя силу всех некогда сущих мольфаров, хотя, скорее всего, Ян Риверс, обычный человек, был просто не готов принять эту силу, величественную и проклятую одновременно, желая таки остаться человеком, а не превратиться в орудие, знамя и карающую длань неведомого арлега. А ещё Завир… По законам Венейи в тот миг, когда последний луч Деи скрывался в тени его хладноликой сестры, из уст скорбящих должны сорваться первые слова погребальной песни, и в то же миг погребального костра должна коснуться первая искра огня. И пусть огонь, священное синее пламя уже поглотило тело Завира, но в последнюю путь его душу тоже должна проводить прощальная песня его единственного сына.