Я без ума от французов (СИ)

– Утром Лефруа пришлет людей к Селу, надо до этого разобраться с ними, – Тиерсен сворачивает в узкий и извилистый переулок. Здесь у них будет несколько секунд, на которые их машину потеряют из виду.

– Да быстрее бы уже! Когда мы остановимся и перестреляем их всех?! – взгляд у Цицеро жгучий, и Тиерсен смеется с легкой нервной ноткой:

– Я так люблю тебя, – он глубоко вздыхает, и отворачивается от дороги, отметив в голове, где стоят высокие мусорные баки, – он должен потратить каждую долю секунды с умом и надеется только на свое умение водить, – и целует Цицеро, резко, со всей чувственностью, на которую способен. Тот издает какой-то странный, высокий звук, и не то хочет отстраниться, не то ему очень нравится, пока Тиерсен тянется через него, дергая ручку дверцы. И жмет на тормоз.

Тиерсен распахивает дверцу резко и смотрит Цицеро в глаза, выталкивая его из машины со всей силы. Цицеро вскрикивает громко, не удерживаясь так неудобно, царапнув дверцу и с размаху падая спиной на асфальт. Но с ним ничего не должно случиться, думает Тиерсен, он же притормозил. Он снова давит на газ, и это так быстро, невыносимо быстро. Но Тиерсен не думает о том, как ему не хватило этой секунды. Сейчас его голова полна других мыслей, и он прикусывает губу и сворачивает так круто, что чуть не врезается в стену одного из домов.

Цицеро, больно ударившийся спиной и головой, пытается прийти в себя, когда слышит визг шин по асфальту. И, едва собравшись, живо отползает назад, за один из баков. Маленький итальянец провожает взглядом широко раскрытых глаз проезжающие мимо автомобили, прижимаясь к стенке бака, и пачкает невозможно дорогое пальто в подсохшей луже какого-то разлитого дерьма, а перчатки – в сладковато пахнущих ошметках еды. Но Цицеро не обращает на это внимания, только, часто и болезненно дыша, дожидается, пока все автомобили проедут переулок.

– Дерьмо-дерьмо-дерьмо! Тупой Тиерсен! – он бьет кулаком по баку, и это отдается резкой и сильной болью в спине. Цицеро охает, но позвоночник сразу вспыхивает весь, будто в него втыкают спицы, и маленький итальянец пытается не слишком двигаться, ложась на спину, пережидая приступ. Он изучает темное небо, провода и какой-то маленький грязный балкон над головой, вдыхая запах от бака, и по всему телу от основания позвоночника до затылка идут острые волны боли.

– Господи, ну почему Цицеро не остановил этого идиота?! – Цицеро прячет лицо в сгибе локтя, восстанавливая дыхание. – Почему ему надо все испортить?! И почему это тупое тело никак не придет в норму?! – он легко переключает внимание: боль не становится тише, а у Цицеро никогда не хватало терпения. И он поднимается с трудом, ругаясь и на себя, и на Тиерсена, и на всех его непутевых родственников, в которых тот мог пойти. И опирается на бак, думая, что теперь делать. Тиерсен не поедет в их квартиру, он не настолько дурак, и к Селестину тоже не поедет. Но Цицеро не знает других мест в Париже, куда может сейчас пойти сам, и, немного тяжело прихрамывая, отталкивается от бака. Он понимает, зачем Тиерсен сказал ему про своего брата. И вот с этим что-то делать придется уже ему.

– Да во имя вашего сраного Господа, они что, в Гран-при участвовали?! – Тиерсен преодолевает такой поворот, на который и в шестнадцать вряд ли бы осмелился. – Матерь Божья, какого хера ты творишь?! – он едва не врезается в маленький перестраивающийся автомобиль, выкручивая руль. И с трудом избегает столкновения с еще одной машиной, когда слышит мягкое:

– Не думаю, что это моя вина, мой милый Тиерсен.

– Да чтоб тебя! – Тиерсен машинально поворачивает голову на звук и весь вздрагивает. Дева Мария скромно сидит на пассажирском сиденье, сдвинув колени и перебирая в пальцах стебли диких лиловых цветов. Она не отвечает: наверняка привыкла, что ее поминают разными словами, и игнорирует это. – Ты еще что тут делаешь?!

– Сейчас подходящий момент, чтобы вернуться к нашему разговору, Тиерсен, – голос Девы Марии спокоен и умиротворен.

– Просто самый подходящий! – Тиерсен выжимает из автомобиля все, что может, выезжая на пригородный мост: он все хочет найти пустое место на шоссе, чтобы остановиться, но, как назло, этой ночью парижан как прорвало ездить туда-сюда.

– Убить их всех – хорошая идея, но ты можешь найти и лучшую, – будто совсем не заинтересованно говорит Дева Мария.

– Что? – Тиерсен бросает на нее недоуменный взгляд.

– Я не вмешиваюсь обычно, Тиерсен, но могу подсказать. Чаще это происходит по-другому, более… мысленно. Люди и не догадываются о том, что какие-то другие силы подталкивают их. Но раз мы с тобой можем разговаривать, ты слышишь это из моих уст, а не чувствуешь собственным желанием.

– И что ты предлагаешь? – сейчас Тиерсен точно не против услышать про какой-нибудь менее самоубийственный вариант. Но Дева Мария качает головой:

– Я не предлагаю решение. Я предлагаю тебе подумать.

– Я не могу сейчас думать! – и Тиерсен рычит: опять эти загадки, которые его так раздражают.

– Что-то тебе мешает? – отстраненно спрашивает Богоматерь.

– Действительно, что же может мне мешать? – Тиерсен уже достаточно вымотан, но секунду поязвить всегда найдет.

– Ты слишком напряжен, – Богоматерь качает головой и кладет свои цветы на панель, поворачиваясь к нему. – Тебе нужно успокоиться. Переживания не должны отвлекать тебя, суетное не должно отвлекать тебя от твоих мыслей. Ты знаешь, что нужно делать.

И Тиерсен действительно знает. Если все идет не так, то есть один верный способ успокоиться и взять себя в руки. Даже если за тобой едут невозможно опасные люди, даже если ты испортил все, что только мог. Тиерсен знает. И вздыхает, прикрывает глаза, смиряясь, и начинает читать негромко:

– Господи, сделай руки мои проявлением Твоего мира, и туда, где ненависть, дай мне принести Любовь…

– Любовь. Хорошее чувство, – негромко говорит Дева Мария, вслушиваясь в его слова.

– И туда, где заблуждение, дай мне принести Истину, и туда, где сомнение, дай мне принести Веру…

– Дай вере успокоить твои сомнения, Тиерсен, – Богоматерь мягко кладет руку поверх его руки на руле.

– И туда, где отчаяние, дай мне принести Надежду*…

– У тебя тоже есть право на надежду. И я слышу твои слова, я слышу твою просьбу, я могу помочь тебе, – Дева Мария придвигается к самому уху Тиерсена. – Искренняя молитва окупается, и окупается с лихвой. Ты просишь помощи, Тиерсен, и я покажу тебе, что даже будучи существом без плоти, можно дать ее своим детям. Только не прекращай молитву. Дай мне свою веру, мой славный мальчик.

Тиерсену уже все равно. Пусть ему предлагается неизвестное, может быть, опасное решение, но он не дурак, чтобы отказываться от помощи Богоматери. Заодно это и возможность проверить, сошел он все-таки с ума и видит галлюцинации или нет. Хотя Тиерсен и не знает, какой вариант ему нравится больше.

– Конечно, в этом мире нет магии, но я все равно кое-что могу. Но один раз, мой милый Тиерсен, только один раз, – Дева Мария бормочет негромко, почти себе под нос.

– Что за?.. – “хренова магия”, хочет спросить Тиерсен, но не успевает. Богоматерь вздыхает, а в следующую секунду мгновенно проходит сквозь автомобиль, и Тиерсен смотрит в зеркало заднего вида, как она легко касается асфальта босыми ногами и разворачивается, и ветер развевает ее одежды. Он видит и преследующие его автомобили, но не видит лица Богоматери, а через секунду – и не хочет видеть, только слышит визг тормозов и звук удара. Тиерсен смотрит вперед и не собирается останавливаться. И только когда слышит какой-то страшный, нечеловеческий крик за спиной, не выдерживает и оборачивается. И уже не может разглядеть детали, но четко различает, как тонкая фигурка в светлом платье неестественно изгибается, забираясь на капот, и снова слышит низкий, почти животный крик. Тиерсен вздрагивает и возвращает взгляд на дорогу.

– Ч-черт! – фары грузовика слепят его резко, и он выкручивает руль, уходя от лобового столкновения. Тиерсен въезжает в мелкий лесок на обочине, не успевая затормозить. И даже не чувствует удара, когда врезается в дерево.