Кrom fendere, или Опасные гастроли (СИ)

Гарри постоял в центре комнаты, прислушался к звуку льющейся где-то воды. Подошёл к столу. Ну, не обыскивать же помещение, в конце концов? Зачем он вообще припёрся?

На кожаном пуфе лежала расстёгнутая сумка, рядом на полу — вероятно, выпавшая тетрадка в твёрдом переплёте. Гарри поднял её и небрежно пролистнул несколько страничек.

Сначала его внимание привлекли простенькие рисунки на полях. Некоторые смешные, некоторые какие-то трагичные, были тут и откровенно порнографические картинки, выполненные явно со знанием дела. Гарри полюбовался красивыми бабочками и ангельскими крыльями во множестве вариантов и ракурсов, самими ангелами или демонами (это уж кому как), детально прорисованным парусным многомачтовым судном, изображением обнажённого Атланта, с трудом удерживающего на мощных плечах груз в виде очень реалистично изображённого человеческого сердца. Приглядевшись к наброску оргии, Гарри поморщился сначала от затруднения представить, как эту выразительную кучу-малу можно организовать в реальной жизни, а уже потом от отвращения.

Несколько рукописных строчек привлекли его внимание. Почерк был быстр, но разборчив. Знаки препинания не соблюдались, что-то было перечёркнуто, заштриховано, обведено в геометрические фигуры, некоторые слова написаны стилизованно, под готику, вязь, под объёмный шрифт, на некоторых буквах красовались замысловатые завитушки. Оригинальная тетрадочка. Конечно же, это писал Сольвай.

Сначала Гарри резанули несколько ядрёных матерных слов под картинкой с эрегированным фаллосом, самостоятельно без своего хозяина гуляющим по брусчатой мостовой, а потом он прочитал:

Я тебя целовал в душу,

Ты всегда подставлял щеку,

Но охотно меня слушал,

Даже если не видел толку.

Просто было тепло и весело

После секса лениво спорить!

А в Британии ждет невеста

И тебе уезжать скоро.

Я хотел тебя ежечасно,

Всею жизнью в тебя вжимался.

Ты всегда смотрел безучастно,

Как я мучился и метался.

Правда, это звучит глупо,

Надо было тебе врезать!

Но ты целовал в губы

И я верил, что мы вместе.

Как выдохнул в губы белобрысого красавчика… Для которого он двадцать лет назад готов был… А тот только пьяно посмеялся… Гарри даже вкус поцелуя почувствовал. Вот, блядь!

Несколько страниц, заполненных мелким почерком, он пропустил. Плотный тетрадный лист открылся на… песне? Над некоторыми словами, рядом, косыми вставками сбоку — ноты. Гарри ничего не понимал в этих значках, мог с уверенностью опознать только скрипичный ключ.

Твое лицо — это МОООЁ пламя.

Моя любовь, как течная сука!

меня не надо дурить словами.

МОЕ тело не понимает разлуки!!!

припев

ВсЁ взять — и сразу,

ВсЁ отдать — и с ходу!

НЕ яд, а зараза

ей нет антидота!

Твои руки — это МОИИИ цепи

Моя любовь загрызает до смерти

Сколько ты стоишь — покажи ценник

Мне не жаль плоти — я плачУ сердцем

ВсЁ Забрать и сразу

Отлюбить с лёту,

Я как спичка — газу

Как фугас — пехоте! (ЗЛО АГРЕССИВНО!)

В тебя кончать — это МОЯ работа!

И ты стонешь от боли и страсти,

Мне не жаль крови — это МОООЯ охота!

Меня любовь разрывает Разрывает на части!

Всё делить разом

Возвратить — честно!

Не моргнув глазом,

Умереть ... вместе!

Гарри показалось, что помещение наполнилось музыкой, светильники замигали, всё зашуршало, задвигалось, а в его груди, прямо посередине, медленно расплываясь к горлу и паху, начало раскрываться жерло некогда потухшего вулкана. Ещё ничего не клокочет и не рвётся огненной липкой лавой, но чрево земли уже дышит тяжело, готовит миру испытания своим будущим темпераментом и неудержимостью… Гарри даже приложил к груди руку. У него всё заныло. Как в юности, когда от одного взгляда того, с кем был на всё согласен, сносило крышу и отнимались ноги. Гарри бросило в тягучий жар. Нет, никакого стояка, возбуждением это было назвать нельзя, что-то глубже, сильнее…тоска, может быть… да, нестерпимая тоска, бьющая под дых, тоска по горячему телу того, кого любишь…Он судорожно облизнул губы и неожиданно представил… этого самого мальчика-мотылька-охотника, работающего с любовником, не жалея плоти, ни своей, ни чужой. На какой-то миг он сам мелькнул участником этой сцены — сверху, снизу?.. не суть — и, пытаясь прогнать опасное наваждение, продолжил непослушными пальцами листать тетрадку.

На первых страницах в глаза бросились какие-то измусоленные строчки:

«Генри сказал, что нет ничего страшного… Генри сказал, что любит меня, такое бывает… Генри такой, самый лучший! Он меня любит! Его губы! Везде! Даже ТАМ! И это чудо! Это так сладко, я не знал, что так бывает. И не знал, что можно целоваться так долго. И забывать дышать. Генри смеялся, а я боялся отпускать его плечи. У него между ног было… И у меня! Меня никто никогда так не трогал. Я боюсь и хочу. А когда он говорит, то ничего не слышу, кроме его голоса. Даже чуть не загубил моего любимого Икара на баскюлировании(1). Я для Генри на всё готов, я стану лучшим!»

Фоном к записям — бледный карандашный рисунок: статный подтянутый всадник на большой лошади. Ещё несколько плохо прорисованных фигур в динамике: прыгающие через барьер кони и молодой стройный мужчина в рединготе, бриджах, сапогах и перчатках.

Гарри, засмотревшись, не заметил, что шум воды в душе стих, и вздрогнул от голоса Сольвая, раздавшегося совсем близко. Палочка сама скользнула в ладонь аврора, секунда — и копия тетрадки готова. Зачем Поттер это сделал? А некогда было думать! Он быстро запихал тетрадь в сумку и… поймал взгляд голубых широко раскрытых глаз. В дверях стоял обнажённый хозяин номера.

………………………………………………………………

(1) Термин конкура: движения лошади при преодолении барьера.

Скандинавское латино: http://www.pichome.ru/9j

3-2

Глаза Сольвая были широко распахнуты лишь долю секунды. Гарри это могло и показаться. Миг — и удивление, и подчёркнутая выражением губ брезгливость в этих глазах. Голубых, нет, светло, даже прозрачно-голубых, в обрамлении густых тёмных ресниц. Такого цвета бывает небо после дождя, когда мутная серость незаметно исчезает, показывая сначала мельком, а затем и более основательно, кусочек пронзительной, но не яркой, лёгкой, воздушной голубизны. А ещё губы. Нежные и влажные, в тонких прожилках и упругих складочках, блестящие, будто нарисованные на чуть тронутом приятным, ненавязчивым оливковым загаром лице, они смотрелись не просто выразительно, а волнующе до неприличия. Сольвай смахнул капельку воды, скатившуюся ему на щёку с мокрых волос, и поднял подбородок. Гарри, сам не ожидая, засмотрелся на молодого парня и не сразу сообразил, что тот не одет. А когда сообразил…

Тело Мотылька, небрежно шагнувшего к Поттеру, не вызывало стыдливости или похоти, оно было... Любование — вот верное слово! И пропорции тут ни при чём, пожалуй, больше от мягкости и соразмерности движений оно казалось… чистым и простым, как тела ангелов Боттичелли. Ни одной лишней тени. Оно не смущало. “Ну, это уже перебор, — подумал Поттер, — я, да о Боттичелли!”

Двигалось “произведение искусства” естественно, без смущения или бравады. Но вот, когда Сольвай сказал:

— Простите, господин Поттер, вы тут как соляной столб воздвиглись, а мне надо в гардеробную пройти. Не изволите ли подвинуться? — Гарри кивнул и отступил на шаг, невольно обернувшись. А вот этого делать было нельзя! Стройные бедра и движущиеся в плавной динамике шага ягодицы парня уже совсем не настраивали на идиллические мысли ценителя флорентийской школы живописи. “Вот чёрт!” — Гарри быстро отвернулся, но воображение сработало как полароид. От этого стало даже не жарко, а как-то… неуютно, очень неуютно… в своём мундире с наградными планками, в не очень чистых ботинках стоять в чужом номере и пялиться на… это.

Через некоторое время, пока незваный гость старательно прислушивался к звукам в гардеробной и десяток раз успел самого себя спросить, а не уйти ли, как говорят во всём мире, по-английски, хозяин апартаментов и по совместительству… такого тела… вышел к Поттеру полностью одетым. Строгий чёрный костюм, пиджак типа кителя, застёгнутый наглухо — парень в нём выглядел как тростиночка. Чистые линии гибкой фигуры, очень графичный образ, разве что несколько прядок выбиваются из уложенных волос… Поттер, тебе бы рецензии в модные журналы писать!..