Второй шанс (СИ)

По длинным коридорам, по многочисленным ступенькам. Вниз!

- Куда же ты, мальчик мой? - смеется мне в спину.

Двери совсем близко, но и люди в масках тоже. Поворачиваюсь и медленно пячусь. Ступню пронзает острая вспышка. Не время, нельзя останавливаться, нельзя чувствовать боль.

Пара метров - и спина коснется входной двери. Свобода… Близко…

Недосягаема.

Разворачиваюсь и изо всех оставшихся сил грудью врезаюсь в тяжелую резную дверь. Заперто.

Заперто…

Нет! Нет! Нет!

Из глотки невольно вырывается почти вой. Отчаянный, обреченный.

Топот за спиной перерастает в неторопливые шаги - безумно четкие, они словно отсчитывают интервалы, отсчитывают, сколько мне осталось.

Боюсь повернуться. Боюсь того ада, в который мне предстоит вернуться.

Не хочу, не могу, не надо…

Ноги подкашиваются, и я просто падаю на холодный, выложенный плиткой пол. Закрываю глаза, чтобы сдержать подступающий к горлу противный ком.

Устал. Вымотался. Не могу больше. Господи, забери меня или просто позволь сдохнуть прямо сейчас. Прекрати все это.

Но нет. Разумеется, гребаного чуда не происходит, и на моем плече сжимаются затянутые в белые перчатки пальцы. Рывком ставят на ноги, и сил даже на то, чтобы просто дернуться, уже нет. И зачем?

Обречен.

Обречен…

Заломленные за спину руки ноют. Стекло хрустит под босыми ступнями, маленькими колкими осколками впиваясь в кожу. Почти не чувствую.

Не выбраться, мне уже не выбраться отсюда. Не уйти от длинных, причиняющих адскую боль игл с неизвестными препаратами. Не уйти от влажных похотливых взглядов хозяина Игуры, не уйти от свиста плети. Не уйти от унизительного рабского существования.

- Акира, мальчик мой, зачем же ты шалишь? Не расстраивай папочку. - Широко улыбается Арбитро, стоит только моему конвою поравняться с ним, стоящим на самом верху витой лестницы. Шагает ко мне и, чуть помедлив, кладет руку в перчатке мне на голову, треплет за волосы. Как собаку. Отвратительно.

Но я молчу, изображая покорность. Так проще всего, ведь на дерзость сил уже не осталось. Она вся вытопилась, как и призрачная, придавшая мне сил надежда. Испарилась. Померкла, как свет в окошке.

Послушно перебираю ногами, хоть и прекрасно знаю, что ждет меня ТАМ. Конец… Конец прежнего меня.

Створчатые двери распахиваются, и в нос ударяет приевшийся до одури стерильный запах хлорки и чего-то еще.

Слишком светло вокруг, даже и не пытаюсь разглядеть что-то, - зачем? Я не хочу, если Арбитро взбредет в голову зашить мне глаза, как Кау, чтобы операционная, напичканная пыточной хренью, стала последним, что я увижу.

Холодный хирургический стол, на который меня укладывают несколько пар рук. После эти же руки срезают с меня остатки рубашки, фиксируют конечности. Пахнет спиртом, кажется.

Негромко переговариваются между собой, а я вдруг с ужасом осознаю, что мне не плевать. Не все равно! Чертова апатия отступает, уступая место просто кричащему чувству самосохранения.

Уже слишком поздно, я пытался, пытался… Дергаю руками, проверяя фиксирующие ремни на прочность. В этот раз не вырваться. Сглатываю, пытаясь заткнуть вопящий внутренний голос. Взгляд отстраненно блуждает по абсолютно одинаковым нелюдям в белых масках и халатах, выхватывает отвратительное ядовито-розовое пятно, выделяющееся на фоне общей массы.

Поймав мой заинтересованный взгляд, масочник улыбается и шагает ближе к столу.

- Ты станешь идеальным, мой хороший.

- Очередной уродской куклой?!

- Ужасные манеры! Как ты разговариваешь с папочкой? - В притворном ужасе прикрывает рот краем боа и наклоняется ниже, выдыхая мне прямо в лицо: - Ты станешь послушным, очень-очень послушным. И больше никогда не поднимешься с колен.

От этой фразы кожа, кажется, покрылась тонким слоем инея. А внутренности и вовсе заледенели, подвергнувшись мгновенной заморозке порцией кристально-чистого ужаса. Сглатываю, быстро облизывая сухие губы. Что бы там ни было - я не стану умолять и плакать. Не доставлю ему такого удовольствия.

Понимая, что никакого ответа он от меня не дождется, масочник отодвигается и, растянув губы в неестественной, словно резиновой, усмешке, манерно ведет пальчиками по воздуху. Это тут же привлекает внимание его верной стаи в белом - сумасшедших, как и он, хирургов.

Вдох. Выдох.

Тонкая игла втыкается в вену правой руки. Вещество ледяное, тут же сковывает, вызывает дикое онемение ниже локтя. Словно под кожей копошится целый клубок червей, которые медленно, растекаясь из одной точки, ползут ниже, к пальцам. Опутывают их, парализуют. Ничтожная, бесконечно короткая минута - и я уже не могу пошевелить кистью, я просто ее не чувствую.

Затем чуть выше локтя затягивают жгут.

Еще один укол куда-то в область шеи - не вижу. Дергаюсь, и голову тут же фиксирует пара рук, пахнущих резиной и тальком. Негромкий щелчок, с которым неизвестная муть покидает цилиндрический шприц, отдается в моей голове почти эхом.

Наваливается странная сонливость, не могу разжать челюсти, чтобы сказать что-то. Или же я уже несу какую-то чушь? Нет? Тогда почему мои губы шевелятся?

Белые пятна вокруг плывут, голова странно тяжелая, словно инъекция неизвестного мне вещества в разы увеличила ее вес. Не могу держать ее прямо, и она безвольно заваливается набок. Как раз так, что перед глазами только онемевшее предплечье да почему-то окрашенный в темно-бордовый цвет локоть, в котором копошится еще пара рук. Словно режут пенопласт. Но тогда почему я чувствую, как что-то отрывается, истончается…

Надрезанные лоскуты кожи выглядят так неестественно, как разорванные рукава куртки с алым подкладом. Пинцетом осторожно цепляют один из таких лоскутов и тянут его наверх, заворачивая над локтем, фиксируя, после следующий.

Я… я не соображаю, не понимаю - словно в каком-то наркотическом угаре. Могу только лишь наблюдать за странными манипуляциями, не более.

Кажется, шьют что-то. Я вижу, как мелькает темная толстая нить. Негромкие щелчки ножниц, тут же пара стежков. Салфетка, пропитанная чем-то едким, - чем-то, запах чего противно щиплет мне ноздри, уже порхает, обтирая блестящую металлическую поверхность пилы.

А после эта матовая полоска железа опускается на белую, лишенную плоти кость чуть ниже локтя.

Пилят…

Одна пара рук старательно орудует инструментом, другая придерживает руку, поворачивая ее время от времени.