Монастырь (СИ)

====== Монастырь 1: 60 глава ======

60

Осмотр келий начался сразу. Помощники проверяли каждое помещение, будоражили оставшихся в монастыре монахов, занимались поиском свидетельств, не дожидаясь чьих-либо разрешений. Сам Ксанте хмуро ходил по двору, оглядывая арестованных гвардейцев короля, которых отводили в дальнюю часть монастыря для допроса и первого разбирательства. Обвинений пока не предъявлялось, потому что солдаты не посмели связываться со святой инквизицией и ее солдатами, тем более что им было обещана неприкосновенность Фернандо. Еще через несколько минут один из священников принес инквизитору любовную записку Луиса. Ксанте нахмурился и поднялся. В числе выводимых на улицу монахов он заметил знакомую до боли фигуру, прикрыл ладонью лицо от солнца и встал, ниже набрасывая капюшон – Этьен! Сердце застучало быстрее. Он здесь. Он все же вернулся. Хотя Николай должен был его выпроводить восвояси. Неразумный мальчишка! Желваки задергались. Мужчина шагнул к монахам, дернул библиотекаря за руку и потащил прочь, в проем первой же двери. Приезд еще одного инквизитора стал для Этьена полной неожиданностью. Правда, уже позже, когда всех обитателей монастыря повыгоняли во двор, он подумал, что это как раз напротив, было вполне ожидаемо и закономерно. С учетом того, что было поставлено на кон, а также задействованных в игре фигур... Юноша еще не успел толком задуматься о своей собственной судьбе, как эта самая судьба сдавила его запястье с такой силой, что он лишь жалобно пискнул. Оказавшись снова в стенах монастыря, Этьен получил возможность внимательнее рассмотреть неожиданного захватчика – насколько вообще можно рассмотреть человека на голову выше тебя ростом, чье лицо частично скрыто капюшоном, и который при этом куда-то тащит тебя по коридору. – Падре Себастьян? – Почему ты здесь? – сильные руки вжали библиотекаря в стену. – Почему ты вернулся? – Разве Николай не должен был тебя отправить подальше? – черные глаза были темнее ночи. – Черт побери! Этьен, ты на костер напрашиваешься? Несмотря на ситуацию, Этьен слабо улыбнулся. – Пристало ли святому отцу чертыхаться, да еще и в стенах обители? Себастьян навис над ним, как скала в ненастье – непонятно, то ли защитит от ветра, то ли обрушится на голову. Хотя... Себастьян – и в инквизиторской мантии? Это наводило на вполне определенные подозрения, а если еще и прибавить все, что всплыло за последнюю неделю... – Николай пытался, а как же. Сами видите, что у него вышло. Я тоже рад вас видеть, падре. Странно, но Этьен тут же понял, что говорит чистую правду. Вне зависимости от того, с кем именно он говорит. – Послушай, Этьен... Брат Этьен, все изменилось, – мужчина прищурился, глаза его стали словно оливки, яркие и блестящие. – Я хочу, чтобы ты уехал. – Выдох и вдох взволнованным недовольством. – Неужели тебе свобода не нужна? Ты бы мог открыть свое дело, заниматься тем, что просит душа... – инквизитор замолчал на несколько тяжелых мгновений. – А душа попросилась в клетку? Веру охранять? Что ты забыл здесь, с твоей жаждой жизни, с твоим мировоззрением? Ты же еретик, Этьен. Тебя за одни только мысли на костер легко возвести... Боже! – Что я забыл?! – возмутился библиотекарь, игнорируя вопросы насчет души и свободы. Мало ли чего ему там хотелось! Не здесь же, не сейчас... и вообще. – А кто отправил меня с письмом к Паоло Фратори? Уж вы-то точно должны были знать, где он окопался! Или... да нет, вряд ли я ошибся, – Этьен слегка притих. – Мы так и будем друг на друга орать посреди коридора или все-таки зайдем... ну хоть в келью какую? Или ваше “уехал” подразумевает, что вы меня как в прошлый раз посадите на телегу, особо не спрашивая – и вперед? Ну вот это вряд ли получится... – последнюю фразу библиотекарь пробурчал практически себе под нос. Ксанте послушался замечания юноши о коридоре, подхватил того, словно щепку бурный ручей, зашагал вперед, чтобы открыть дверь, втолкнуть Этьена внутрь и закрыть за собой дверь. – Возможно, ты прав, Этьен. Здесь твой дом. Ты привык. Но есть начало и есть конец. Так вот, здесь... – и мужчина ткнул вниз, – на этом месте не будет больше той обители, которую ты знал. Здесь для тебя нет места. Я хочу, чтобы ты жил. Ты игнорируешь меня... Нет, ты игнорируешь посылы здравого смысла, – опасная скала вновь нависала над Этьеном, грозясь упасть. – Ну, значит, мы квиты, – проворчал библиотекарь, внутренне обалдевая от собственной наглости и удивляясь, почему же ему совсем не страшно. – Вы тоже меня игнорируете! А той обители, которую я знал... – голос юноши упал почти до шепота, – ее здесь давно уже нет... и вы это прекрасно понимаете. А там, куда вы пальцем тычете, вообще-то колбасный погреб, если уже забыли. – Ничего ты не понял, – руки обхватили юношу и прижали к себе. – Ты все, чем меня можно шантажировать. Если только с тобой что-то случится, если что-то... произойдет... – голос инквизитора садился до глухого болезненного шепота. – Умоляю тебя, ты так еще юн... Ты... – натолкнувшись на золотистый взгляд Этьена, Ксанте выдохнул, укоряя себя. Столько лет молчания, чтобы теперь вот так – ни о чем, выгоняя прочь, признаваться в своей симпатии. Этьен ожидал чего угодно – вспышки ярости, холодной злости... по крайней мере, к хлесткой пощечине он уже морально приготовился, аж щека заныла. Но признание, столь неосмотрительно слетевшее с узких жестких губ инквизитора, стало для него шоком. Он не знал, что думать об услышанном. Он вообще-то до сих пор не знал, что думать о мужчине, который обнимал его сейчас. Оглядываясь назад, библиотекарь, пожалуй, смог бы различить, с кем из них и когда говорил... даже, потрудившись, наверняка припомнил бы, о чем именно. Слишком уж часто он перебирал в памяти слова и жесты этого непостижимого человека, одновременно такого далекого и близкого сейчас... когда еще не знал, что их на самом деле двое. Единственное, что он знал – так не лгут – отчаянно, безнадежно, на пороге чужой кельи, сжимая до боли, до синяков. Кардинал Ксанте – Себастьян Сальярси – величайший лжец и интриган – в кои-то веки, похоже, говорил правду. Осторожно высвободив руку, библиотекарь провел пальцами по смуглой щеке, неотрывно смотря в черные глаза инквизитора. – Вы опять игнорируете то, что я говорю, – грустная улыбка. – Как и всегда. Ксанте закрыл глаза. Хуже, чем ласка Этьена, сейчас ничего не было, ибо он совершил глупость и произнес вслух утаиваемое годами. Лучше, чем ласка Этьена, сейчас тоже ничего не было, ибо даже короткое касание всегда обжигало мужчину огнем почти поклонения... нет, слишком много слов, слишком мало времени, чтобы неразумный мальчишка понял, как близко подошло пламя. – Я предупреждал тебя... Я просил тебя... Просил не возвращаться, а не слушаться того, что написано в письме... Ты... как ты мог? – Еще как мог! Я... – Этьен вовремя осадил себя, вспомнив, с кем он вообще-то разговаривает. Внезапная мысль пронзила его, словно иглой. А если бы он уже знал тогда, в тот самый вечер – насчет себя? Если бы сказал? Эта мысль почему-то показалась сейчас забавной до слез. О колесо Фортуны! От каких мелочей иногда зависит твой ход... впрочем, в жизни нет мелочей. – Это как вы можете! – юноша дернулся из объятий инквизитора – в точности, как в тот самый вечер. – Да, я еретик! Кому, как не вам, это знать? Я читал об устройстве звездных систем и считаю, что Тот, кто создал этот удивительный мир, не мелочится, подсчитывая, кто сколько раз прочел молитву, перекрестился и поклонился. Это все люди придумали! И делить любовь на возвышенную и греховную – тоже люди... – Этьен примолк на секунду и тут же продолжил: – И вы – инквизитор, служитель Церкви – стоите сейчас рядом с человеком, о мыслях которого так замечательно осведомлены... и уговариваете его уехать? А скольких таких же вы, не дрогнув, отправили на костер? Какой же вы лицемер, кардинал Ксанте... – О да, именно это я и ожидал услышать, – покачал головой мужчина, отступая и пряча руки в рукава. Лицо его вдруг стало живым, нижняя губа дернулась, словно Этьен нанес не одну, а несколько пощечин. – Да, Бог лучше людей, – согласился он. – Но люди, к сожалению, не все такие, как мы с тобой. И им наплевать и на звезды, и на устройство мира. Их держит страх. Иначе они бы разоряли города, жгли бы их, убивали друг друга, потому что в большинстве люди – это стадо, которому требуется пастырь. Ты обвиняешь меня в том, что я жгу... Ты говоришь об этом сейчас так откровенно, значит, знаешь, что я не Антуан, которого год пытали в инквизиции, потому что моему отцу выпала честь знать, что Кристиан Легрэ – незаконный отпрыск короля. Скажи, в чем милость господа? Скажи, почему так произошло? Просто так? Нет, Этьен... Друг короля покушался на власть. Ты против миропорядка? Ты способен что-то один изменить? или кучка людей? Думаешь, францисканцы тебе помогут найти дорогу? Ну же? Этьен, не молчи... Кристиан Легрэ – королевский бастард?! Вот это действительно была новость! Только не очень понятно, чего бы такую ценную информацию вдруг сообщают брату Этьену, еретику с чересчур длинным и неуправляемым языком? Разве что падре точно знает, что за пределы этой кельи сия весть никуда не денется... равно как и не денется потенциальный вестник. Живым, по крайней мере. – Да знаю я, что ничего не способен изменить... тем более в одиночку, – библиотекарь опустил голову. Можно было подумать, что огонь, так ярко горевший в нем до этого, внезапно погас. – И вы, и... Антуан... неоднократно демонстрировали мне, что у того, кто создает, строит, руководит, руки чистыми не останутся, это невозможно. Что большинство и этого делать не пытается, тоже отлично знаю... позволяют обращаться с собой как со скотом в обмен на корыто с едой и теплый хлев... и при любой удобной возможности столкнут к себе в грязь любого, кто чересчур слаб, чтобы на ногах устоять, еще и копытами затопчут. – Этьен рывком отбросил волосы назад, в глазах стояли слезы и светилась упрямая решимость пополам с безнадежностью. – Я не хочу, как они... но как вы, тоже не хочу! Ксанте опустил голову. Сердце нещадно болело. Он чувствовал, как руки в рукавах сжимаются от безнадежной тоски. И понимал, что никогда не получит от библиотекаря, от того, кого любил, благосклонности. И от этого в голове все наполнялось бездной. Конечно, так надо. Так положено судьбой, что... – Иди, Этьен. Ступай. – Куда? Обратно во двор к вашим людям? – тоска, прокравшаяся в голос инквизитора, волшебным образом излечила Этьена от приступа пассивности и острой жалости к себе. Посмотреть на себя со стороны иногда очень полезно бывает, кто бы там чего ни думал. – Или сразу в застенки, чтоб облегчить вам священную задачу? – В келью к себе. Пока все не закончится, – мрачно отозвался Ксанте. – Или вещи собирать. Я тебя с Николаем отправлю, как только его найдут. Слова про застенки он пропустил. Неужто так нужно было подчеркивать... – Братьев никто пытать не собирался. Дурно думаешь ты обо мне, брат Этьен. Очень дурно. Вот ведь как... Ладно, ступай... – горечь и боль затопляли душу. Ничего, что сказал. Этьен дал свой ответ – честно и открыто. – Ну а вы как хотели? – не слишком почтительно отозвался библиотекарь. – Вы же знаете прекрасно мои взгляды... а значит, как они сочетаются с вашей... ммм... работой, тоже знаете, вы ж не дурак. Он начинал потихоньку злиться – и непонятно, на кого больше, на себя или на Ксанте. Тот оборот, который принимал их разговор, ему не нравился ни разу. Гораздо проще, конечно, было бы последовать мудрому совету, развернуться и убраться отсюда, пока шкура цела. Проще и безопасней. Но взять и уйти сейчас просто так он не мог. Неважно почему. Не мог и все. Каким бы мерзавцем ни был Себастьян Сальярси, трусом он точно не был. А это как минимум вызывало уважение. – И еще... вы всегда впадаете в уныние, как только слышите слово “нет”? – Этьен старательно проигнорировал голос разума, умолявший его заткнуться немедленно, вот прямо сейчас. – Особенно если слышите его исключительно в мыслях? Тогда мне вообще непонятно, что вы делаете в инквизиции. Уже отвернувшийся было Ксанте вновь посмотрел на библиотекаря, хмуря брови. Черные всплески в глазах стали ярче. Он вновь сделал шаг к Этьену, обнял, наклонился и прижал к себе, словно драгоценное чудо, которое так много знает и так мало знает. – Я не унываю, Этьен, – зашептал, а его голос стал ниже. – Я оберегаю тебя от своего дурного влияния. Ведь я тот, кто так мешает... да? А как ты думаешь, почему столько лет Валасский монастырь процветает? Почему вы занимаетесь контрабандой? Почему в вашей библиотеке хранились книги, за которые могли без лишних обвинений сжечь? Я ведь об этом знал. Ты недальновиден... Ты... впрочем... – пальцы пробрались в волосы, – юности так свойственны порывы и заблуждения. – Нечего сказать – уберегли! – тихонько хмыкнул Этьен. – Вот так вы больше на себя похожи, чем когда сопли распускаете... хотя и говорите сейчас полную чушь. Разумеется, вы знали... падре, мне двадцать один год, десять из которых я провел в этом бого... угодном монастыре. С вашего благословения и благословения вашего брата я два года руководил шайкой контрабандистов. Последние три недели я только и делал, что вникал в интриги инквизиции. В конце концов... – по телу библиотекаря прошла дрожь, когда он ощутил горячие пальцы на затылке, – в конце концов, я знаю, кто такой Себастьян Сальярси и чем он отличается от Антуана Сальярси. Я, может и недальновиден, но не идиот же! – Ты злишься, и ты прав. – Ксанте гладил волосы, запоминая их мягкость. Второй раз он так запросто касался юношу. И в этот раз слишком сильно дрожали пальцы. – Давно ты знал? – спросил с некоторым удивлением и, осознавая, повторил: – Ты знал? – Я не злюсь, – честно ответил Этьен и не менее честно добавил: – Вообще-то я вас разозлить пытался... странно, что не вышло. А знаю... догадался неделю назад, может меньше. А вот знал, кажется, давно... просто не понимал до конца. Осторожные ласки Ксанте – Себастьяна Сальярси – действовали на юношу так же, как и в тот памятный вечер: тепло от пальцев расходилось по телу, такое обманчиво-естественное, что... Он всегда избегал прикосновений, неожиданно осознал Этьен. Они могли беседовать, разбирать непонятные и запутанные места в философских и богословских трудах, рассуждать о вещах и событиях, за одно упоминание которых следовало бы обвинить в ереси... но падре не позволял себе даже случайных касаний, когда две руки встречались над страницей. Значило ли это, что... он не считал себя вправе? Нет, ну не могло такого быть – у падре Себастьяна в монастыре была совершенно определенная репутация, а у Этьена – подозрение, что этой репутацией он был в немалой мере обязан своему брату. Или – что? Юноша перехватил руку инквизитора, медленно провел подушечками пальцев по запястью – абсолютно невинное прикосновение. У Себастьяна... то есть у Антуана здесь был шрам, но Этьен проверял вовсе не это. Ксанте замер. Его предательское сердце билось слишком часто. Глядя на юношу, он ждал – сам не знал, что именно. Старался не выказать и дальше свою симпатию. Она была его личной тайной. Мальчик слишком быстро вырос, был так внимателен к книгам. Когда умер старый библиотекарь, не стоял вопрос, кому доверить труды ученых, поэтов, философов. Этьен любил книги... И инквизитор, приезжая в монастырь, когда того требовали дела, всегда проводил время рядом с тем, кто пробуждал в нем счастье – крохотную искру, которая согревала душу. – Знал... – повторил завороженно мужчина, позволяя пальцам удерживать запястье. – Сильно бьется? – Сильно, – выдохнул библиотекарь. Глаза в глаза. Слишком близко. Они как будто были заключены в заколдованный круг, из которого поодиночке не было ходу – только вместе. Это и пугало, и... – Я уже и так с головой выдал себя, Этьен. Куда дальше? Ты... – Ксанте сорвался. Он знал это точно, но наклонился и коснулся губами губ юноши. Проклиная себя, ненавидя... понимая, что назад дороги не будет и что его маленький еретик, словно расцветший в ноябре одуванчик – такой же яркий, такой же тянущийся к свету, когда вокруг увядают последние краски осени. Это было страшно и завораживающе одновременно – знакомое до безумия, до задыхания и острой тоски лицо... ближе, чем вдох, дальше, чем край света. Болезненно-четкое осознание, что человек, который сейчас склонился к тебе, чтобы обжечь твои губы своим клеймом – не тот, о котором ты с томительной нежностью думал по вечерам. И – понимание, что несмотря на это... Короткое касание, заставившее Этьена вздрогнуть всем телом. Неожиданно и ожидаемо. – Я... нет... – расширившиеся в изумлении светлые глаза, пальцы, впившиеся изо всех сил в руку инквизитора, лучше всяких слов показывали истинную реакцию. Ксанте сразу отодвинулся. Настолько сильно пальцы сжали запястье. – Прости... Хотя лучше не прощай, не говори, не надо... – мужчина еще чувствовал вкус этих губ и пил их жизнь, и жизнь была прекрасна. А теперь... – Иди, ступай к себе. Наверное, монахов всех уже отпустили. Не стой... Я сделал дурно, что тебе сказал. Этьену казалось, что он все еще ощущает чужие губы. И абсолютно прав он был тогда – все зависит от того, кто и кого целует. – Вот сейчас возьму и правда уйду, – сообщил о своем в высшей степени похвальном намерении библиотекарь. Особой решимости в его голосе не наблюдалось, скорее, растерянность. Да и руку инквизитора он так и не отпустил. Сердце до сих пор колотилось как бешеное, вторя горячему биению под кончиками пальцев, но собственная реакция удивила юношу пожалуй, даже меньше, чем реакция Ксанте – вот уж от кого он не ждал подобной... предупредительности? Микаэля-то трижды просить пришлось, прежде чем в его буйную головушку пришла мысль, что надо бы остановиться, а тут... он что, действительно настолько?.. Эта мысль обожгла почему-то сильнее, чем поцелуй. – Уйдешь, и это несомненно, как если бы сказало солнце на закате, но и вернешься ровно на рассвете, готовое к словам своим расплате, – прошептал Ксанте. Он вновь притянул к себе Этьена, сминая пальцами ткань рясы на талии, впиваясь жаром губ и совершенно не заботясь о том, что сейчас из его рук будут вырываться. В первый миг Этьену показалось, что у него внезапно закончился воздух – весь, какой был. В следующий момент он понял, что этот воздух из него сейчас будут безжалостно вытягивать – до капельки, до искусанных в кровь губ, в тщетной попытке вытянуть вместе с ним душу. Шок осознания – чужой мощи и собственной беспомощности, чужого огня и собственного пламени, бесстыдно раскрывающего лепестки навстречу. Тому, что сейчас с ним происходило, не было названия. Тому, что просыпалось в нем, не было дела ни до доводов рассудка, ни до имен или лиц, ни до прошлого или будущего. Вырываться юноша и не думал. Наоборот, прильнул еще теснее, пальцы каким-то образом оказались в черных кудрях инквизитора, лаская затылок, шею... Ксанте тонул в распахнувшейся мощи любви и желания. Его губы искали ответа и находили. Его руки обнимали, а тело Этьена вдруг стало податливым и таким близким. Преграды рушились. Душа стенала, разрываясь на части, на сотни солнечных осколков. Инквизитор отчаянно любил. И не хотел скрывать, не желал скрывать. Проследить губами и языком линии жесткого рта. Глубоко вдохнуть, как перед прыжком со скалы в море. Раскрыть и раскрыться, впуская нежный жар прикосновений. Если бы Этьен хоть на секундочку остановился и задумался над тем, что делает, наверняка бы испугался – себя, Ксанте, того, что между ними происходило. Но он не останавливался и не задумывался. Ладони скользнули по винно-красному шелку рукавов – вниз и снова вверх, и вновь вниз, теперь уже по спине мужчины. Абсолютно неискушенный в ласках, юноша изучал сейчас неизведанную для него территорию, как изучают корабли бесконечный океан и берега новых неведомых земель. Еще немного, еще чуточку задержать, не отпускать и не отдавать ни себе, никому на свете не отдавать... – шептал разум инквизитора, в то время как его губы раскрывали желания Этьена. Искреннюю его суть, теперь не прикрываемую словами безмятежности и рассудка. Ксанте любил юношу за его отчаянную жажду жизни и даже за то, что он так верит в людей, что считает их достойными лучшего. – Ты можешь лишить рассудка, – на мгновение оторвавшись от губ, мужчина любовно оглядывал свою добычу. – Ты давно меня его лишил. Нет тому никакого объяснения, – новые поцелуи по губам, по щекам, словно мазки художника. Руки спустились ниже, сминая ягодицы, проводя по бедрам, по бокам. Хлестающее и прорвавшее молчание многих лет затопляло инквизитора слабостью. Если он не будет решителен эти два дня, прахом пойдут шесть лет трудов. Но... мужчина еще плотнее прижал к себе Этьена и вновь впился в него горячими устами. Безрассудство – вот самое правильное слово. Разделенное по какой-то прихоти высших сил на двоих. Меньше всего Этьен думал о причинах, толкнувших его сегодня в объятия кардинала Ксанте, прерывая очередной поцелуй, чтобы коснуться губами уха мужчины. – В Аравии есть птица... с перьями цвета солнечных лучей... Раз в пятьсот лет она умирает в огне и возрождается из огня же... – Стоять на цыпочках не очень-то удобно, особенно если и без того не слишком твердо держишься на ногах, но юноша знал, что ему не дадут упасть. Как и сбежать. – Мы не возродимся, – Ксанте удерживал Этьена, продолжал целовать, в два шага перемещаясь к двери и закрывая засов изнутри. – Что если возродиться можно, если познаешь огонь? Тот огонь, от которого душа горит? – губы вновь целовали библиотекаря, а голова горела – что же он делает? Зачем позволяет себе так?.. – Я скажу теперь... – ладони обняли лицо юноши. – Все эти годы я приходил в твою обитель книг лишь чтобы тебя видеть. Слушать. Мне большего не нужно было... И я бы никогда не сказал. Никогда бы не позволил себе... Я... – Ксанте стал скатываться вниз, на колени, обнял Этьена за ноги, целуя его руки... – Я люблю тебя. Вот так вот просто – как сердце на ладонях. И не ответить или ответить чем-то меньшим... Готов ли он был вот так же запросто подарить свое сердце этому человеку – сильному, умному, целеустремленному, безжалостному... хладнокровному и страстному одновременно? Или – не дарят дважды? Этьен опустился на пол рядом с инквизитором. Их обоих сейчас несло по течению, без руля и весел... но может, оно и к лучшему. Бывший библиотекарь все равно никогда не умел толком управляться с веслами, а его святейшеству не помешает хоть раз в жизни выпустить руль из рук. – Вы же верный сын церкви, призванный нести людям слово Божие и укреплять веру, – прошептал он, обнимая мужчину за плечи. – И в вашем сердце вера должна быть крепче, чем где бы то ни было. Как вы можете утверждать, что мы не возродимся? – Этьен заглянул в лицо Ксанте, губы чуть дрогнули в лукавой улыбке. – Ну и кто из нас после этого еретик, а? Ксанте покачал головой. Погладил юношу по щеке, не скрывая в глазах ласковой насмешки. – Ты об этом знаешь, я об этом знаю... Но миру об этом знать ни к чему, – он потянул юношу опять к себе, прижал его к своей груди, ища тепла, которого так давно лишен. Целовал макушку, ощущая, как кровь становится горячее и стучит в кончиках пальцев. Любовь не ведает преград и запретов... Этьен бьет словами в цель, но как прекрасны эти цели! Они отворачивают душу от пустоты. Ладони библиотекаря легли поверх тонких смуглых пальцев. Юноша завозился в объятиях, развернулся, как-то неожиданно оказываясь между колен инквизитора. Обнял за плечи, уткнулся носом в шею, коснулся губами бешено бьющейся жилки. Он не тешил себя иллюзиями – выйдя отсюда, кардинал Ксанте как ни в чем не бывало вернется к допросам, протоколам, приговорам, и жизнь отдельного человеческого существа вновь перестанет что-либо значить для него в сравнении с высокими и далеко идущими целями. Но этого знания было недостаточно, чтобы один конкретный еретик сейчас устыдился своего порыва и оттолкнул инквизитора. Ксанте перебирал темные пряди, гладил по волосам. Совсем недавно, прощаясь в кабинете, зная, что за стеной находятся Паоло и его брат, он задумывался о превратностях судьбы. Случайности? О, нет, скорее уж изъяны, изгибы... Губы поцеловали макушку, руки притянули ближе. Скользить по простой ткани, понимая, что под ней нежная и горячая кожа. Осознавать, что Этьен так близко. Мужчина приподнял лицо юноши и вновь поцеловал в губы. Теперь уже страстно. – Собирайся, мы уедем к вечеру. Я поговорю с королем. И сразу приду к тебе, – сказал тихо, словно их мог кто-то услышать. – Здесь еще и король? После того, что учинили тут его солдаты в прошлый раз? – Этьен запнулся, припоминая, что у действий короля были достаточно веские причины. – Вы... он ничего вам не сделает? – Ты полагаешь, что я пойду к нему сам? – улыбнулся Ксанте. – То зелье, что я дам ему до процедуры экзорцизма, меняет видение. Все допрашиваемые будут вести разговор не со мной, а с искусным палачом, – мужчина заулыбался еще нежнее. – Мне важно, чтобы Фернандо уничтожил эту обитель. Чтобы объединил земли любым путем. Нужное слово, и он сделает так, как надо. У меня есть мальчик, который уже нашел путь к его сердцу. – Спасибо, что напомнили, – вздохнул Этьен. – В смысле, что я сейчас целуюсь с искусным палачом. Меня это, знаете ли, очень вдохновляет. Разумеется, инквизитор даже в самые, хм, откровенные моменты своей жизни останется инквизитором, кто бы сомневался. Но самым ужасным было даже не это, а то, что лично для него это обстоятельство ничего не меняло. Самым ужасным и самым прекрасным. – Вы хотите, чтобы его величество Фернандо уничтожил обитель? Тогда, простите, какого дьявола вы шесть лет покровительствовали ее процветанию? Новая улыбка и новый поцелуй. – Причины, следствия и связи так трудно в круговерти уследить, и каждый жить, конечно, не обязан... И каждый ведь обязан жить. Здесь было место для связи... – звериная тоска блеснула в черных глазах. Выпитая боль за годы превратилась в золото. – Сильнее земля – сильнее мир. И цель будет достигнута... Фернандо получит власть, а Церковь – выход к морю и возможность заниматься делами науки. Как бы ни упирался потом король, он не сможет признать себя еретиком, и выйдет по-нашему... Обитель – лишь стены. – В ваших планах, падре, сам черт ногу сломит, – сидеть рядом, наслаждаясь исходящим от мужчины теплом, и беседовать, как совсем недавно – а казалось бы, так давно – о мире, его устройстве, политике и науке было уютно на удивление, несмотря на холодный каменный пол. Взамен костра, только что пламеневшего в душе и охватившего тело, были угли... готовые вспыхнуть в любой момент, стоит только раздуть. – И какое же место в этих потрясающих воображение замыслах отводится мне? Инквизитор подтянул теперь и ноги Этьена к себе, чтобы устроить удобнее, словно пойманную птицу. – Разве ты не знаешь, какое? Я должен сказать опять? Ты можешь отказаться, но здесь ты не останешься, когда вспыхнет пожар, а потому следует немедленно собираться и уезжать. Есть ведь пути, которые избираешь лишь ты сам, – Ксанте чуть наклонился вперед, нависая над Этьеном и одновременно поддерживая того обеими руками. – Но мне в любом случае будет приятно, что ты окажешься в моем доме. Только не спрашивай, в каком качестве. – Ммм... вообще-то я имел в виду свое посильное участие, а вовсе не статус в вашем доме, – золотистый взгляд в который раз встретился с черным. День и ночь. – Но раз уж о нем зашла речь... губы коснулись невидимой точки между чуть нахмуренными бровями инквизитора, – мой ответ вы знаете. – Единственное твое участие теперь – не попасться на глаза нашему вездесущему Фернандо. Когда начинаешь его дразнить, он срывается с цепи. Особенно, если чувствует, что вот-вот потеряет землю, – Ксанте принял поцелуй почти благоговейно. – Срывается сделка... Герцог не герцог... Наш король одного не поймет – что именно я за него проделал всю грязную работу, – мужчина подхватил Этьена и переместил их обоих на кровать. Почти вжал в стену. – Но сведения о порохе были вполне обнадеживающими. Пусть думает, что получил первые бомбы просто так. Чем меньше правитель знает о том, что творится вне его власти, что дано знать нам... Давать силу знаний нужно дозированно, иначе такие диктаторы срываются на зло. – Постараюсь, – на узком ложе, рассчитанном на одного, не было возможности избежать прикосновений, отстраниться от требовательного жара близости. Впрочем, Этьен и не собирался. Наоборот – прильнул, вжимая тело в тело, желание в желание. Его личный диктатор уже предоставил ему право выбора, и выбор был сделан. Мужчина обнимал доставшуюся совершенно неожиданно, можно сказать, по разумению Господа, добычу, постепенно пробираясь под складки рясы, которую поднимал все выше, чтобы наконец с дрожью пробежать пальцами по горячей коже. Видит небо, он избегал столько лет даже смотреть на брата Этьена лишний раз, боясь, что солнце обожжет душу, но теперь солнце затопило пустыню и разогрело песок времени длиной в жизнь. Мягкие поцелуи чередовались со страстными оглаживаниями. Инквизитор терял голову... Но отпустить? Он так часто отпускал, так часто отказывался... чтобы теперь дорога сделала крюк и в пьяной насмешке вернула заброшенную далеко, на самое дно океана души, драгоценную потерю. Этьен – живой, с громко бьющимся сердцем, обжигающими ладошками – казался всем, абсолютно всем на свете. И Ксанте забылся... в поцелуях, ласках, в путешествии в страну искренности. Юноша приподнялся, чтобы помочь любовнику освободить себя от ставшей ненужной одежды. Да, любовнику, осознал он. Любовнику, возлюбленному... Этьен был влюблен в Антуана Сальярси – человека, чью жажду жизни не смогли убить даже застенки инквизиции – как в лидера, достойного подражания, разделяя его еретические взгляды и желание сделать мир лучше. Но в его жизни был и другой человек – мудрый наставник, ученый, целеустремленный безжалостный политик... Этьен страстно спорил с ним, чаще в мыслях, чем на деле, порой боялся, порой с содроганием признавал его правоту... но по непонятной ему самому причине, юношу тянуло к этому человеку, как железо к магниту. Один – полуденное солнце над виноградниками и лавандовыми полями, другой – острое лезвие мысли и медленный яд темного желания. Библиотекарь мог бы догадаться и раньше. Доверчивость и открытость Этьена позволяли думать, что он не против близости. Ксанте через голову стянул с юноши рясу и рубашку. Выдохнул, не умея несколько секунд дышать. Близко. Запах, кожа, глаза как солнце... Желанные поцелуи расплывались по шее, по плечам библиотекаря, даруя Ксанте надежду. Единственную. Он проник пальцами в темные волосы на затылке, притягивая голову ближе и впиваясь в губы, точно мог почувствовать вкус любви, другая рука побежала искушением по спине, вырисовывая линию позвоночника – к уютной ложбине, за которой скрывается начало наслаждения. Пальцы чуть сжали ягодицу. Язык проник в рот бесцеремонным наглецом. Этьен вздрогнул – слишком уж остро ощущались касания. Терпкий солоноватый вкус, глубокая ласка... Тонкий шелк инквизиторской мантии практически не мешал познавать очертания сильного тела, но запустить под мантию ладони, оказывается, было намного интереснее. – Падре, что там святая инквизиция предполагает за мужеложество? – выдохнул юноша в самые губы Ксанте, в то время как его рука самым безнравственным образом оказалась на бедре мужчины, в опасной близости от еще более безнравственных мест. Ксанте прищурился. И не перестал исследовать ноги библиотекаря. – Это ужасная процедура, – сказал он в губы. Человека вешают кверху ногами и распиливают пополам. Но умереть сразу нельзя... Ты ненавидишь меня за двуличность? – мужчина сильнее прижали Этьена к своему паху, чтобы юноша почувствовал возбуждение, осознал, насколько тот желает его. Библиотекарь зажмурился и всхлипнул, будто от боли. Впрочем, судя по тому, как бесстыдно он потерся об инквизитора, больно ему вовсе не было. – Я... не могу вас ненавидеть, – глаза вновь распахнулись – огромные, светлые, с расширенными зрачками. – Я люблю вас, Себастьян Сальярси – каким бы чертовым лицемером вы ни были! Да, и я тебя, – сказали губы. Тебя одного, – сказали руки. Тебя, – откликнулось сердце инквизитора. Он подмял Этьена под себя, раздвигая тому ноги. Проник между ними и, не прерывая поцелуев по плечам, по линии ключиц, по груди, обхватил ладонью член юноши. Большой палец прошелся по бороздке, проделал круг и вернулся обратно. – Тогда зачем ты спрашиваешь? – Ксанте нашел сосок и обрисовал языком ореол. Если даже Этьен и собирался что-то ответить, то сейчас просто не в состоянии был это сделать – ощущения захлестнули его с головой. Юноша не раз ласкал себя, но то, что он чувствовал сейчас, не шло ни в какое сравнение. Тело как будто стало инструментом, настраиваемым умелыми руками, когда мышцы натянуты подобно струнам, а каждое прикосновение вызывает стон. И понимание, что все это делает с ним инквизитор Ксанте, расплавляло не только тело, но и сознание... и душу. Пути назад уже не будет – это была, пожалуй, последняя здравая мысль. Потом мыслей не осталось вовсе. Этьен, так и не сумев стянуть с мужчины мантию, касался ладонями напряженной спины, узких бедер... без малейшего смущения исследовал возбужденное естество, копируя только что испытанную ласку. Тем временем мужчина скользил по члену ладонью, разогревая желания, вбирая поочередно соски, играя ими, забываясь и упиваясь ответными реакциями Этьена, что были так открыты и чувственны. Он был темпераментным, вспыльчивым всегда, но в постели... да, это была лава, которая давно искала выхода наружу. Инквизитор скорыми движениями освободился от мантии, длинной рубахи и потянул ноги юноши вверх, чтобы спуститься самому, добраться до вожделенной плоти и вобрать ее целиком. – Нееет... не надо, – в протяжном полувсхлипе-полустоне юноши слились воедино наслаждение и мука – ощущение было непереносимо-сильным. – Пожалуйста... я не выдержу... – пальцы до синяков впились в плечи мужчины. Но Ксанте не отпускал, лишь становился более сладострастным, перебирал мошонку, гладил внутреннюю сторону бедер. Пока не добрался до входа. Его пальцы, измазанные соком юноши, в который раз совершили круговые движения и чуть надавили, принося в тело Этьена новые ощущения Этьен к тому моменту уже потерялся в сладком головокружении. Мир вокруг и его собственное сознание словно разделились на несколько независимых слоев – сомнения и воспоминания, яркие картинки и чувственные переживания появлялись перед мысленным взором и снова исчезали, никак не желая складываться в общий узор. Эмоции заставляли тело загореться еще сильнее под руками инквизитора, хотя, казалось бы, такое невозможно... ласки же зажигали душу, и юноше до безумия хотелось дарить ответную ласку, хотелось на извечном языке молчания рассказать Ксанте, что он для него значит – сейчас, в это краткое мгновение, и в неумолимой вечности. – Пожалуйста, – мольба, так похожая на молитву. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста... Мужчина откликнулся на призывы, проникая пальцем глубже, тревожа покой Этьена, крадя его у вечности и времени, чтобы получить самому хоть ненадолго. В танце любви, его тело само спешило отдать всю свою силу, мощь этому гибкому и сильному созданию. Пальцы внутри стали двигаться настойчиво, заводя до сумасшествия, лишая рассудка... Хотелось, чтобы юноша двигался навстречу и отдавался – навсегда. Внутрь и наружу. Глубоко и жарко. Слишком остро и слишком сладко. Слишком... слишком. Пронзенный любовной судорогой, Этьен выгнулся луком в руках инквизитора. Горячие ладони в извиняющейся ласке огладили спину и плечи мужчины – следы от ногтей наверняка останутся еще на пару дней – прошлись по шее, забираясь в волосы. – Не останавливайтесь... прошу вас. Ксанте промурлыкал что-то невнятное юноше, покрывая его пах, живот поцелуями, возвращаясь к члену и продолжая раздвигать мышцы, чувствуя горячие внутренности, сжимающие его. Хотелось войти самому, вжать Этьена в жесткий матрас. Превратиться в неистовый ураган, который унесет прочь мысли и желания, политику и предначертания миссии. Мужчина вернулся вверх, отпуская библиотекаря, заставил его гладить свою возбужденную плоть, а сам целовал... не удерживая вожделение. За ослепительной вспышкой последовали усталость и нежность, но жадный огонь, все еще горевший в Ксанте, требовал ответа, и Этьен отвечал – откровенностью на откровенность, не задумываясь, не сдерживая ни себя, ни прижимавшего его к кровати мужчину. Дарить ласку было так же прекрасно, как и получать ее – опухшие губы раскрывались навстречу все новым и новым поцелуям, пальцы то сжимались вокруг напряженного члена, то дразнили легкими как перышко касаниями. Мысль подвести любовника к грани, за которой смешиваются адское пламя и райское насл