Я без ума от французов (СИ)

А Элизабет времени терять не собирается. Еще один нож из-под руки матери летит быстро и сильно бьет Цицеро рукоятью по ноге. Это происходит, кажется, в один миг, и даже Тиерсен не успевает ничего сделать. А в следующую секунду и он, и Лефруа срываются с места. Они хватают кричащую Элизабет, и Лефруа легко зажимает ей рот и вырывает вилку из ее пальцев, почти выплевывая: “Пусти!” в лицо Тиерсену, и тот отступает от неожиданности. Лефруа тут же прижимает конвульсивно содрогающуюся Элизабет лицом к себе и говорит негромко:

– Гюстав, лекарства.

Тиерсен отходит назад, он видит, как любопытно приподнимаются люди за столиками, как родители придерживают детей за руки. Ладно, черт с ним со всем, это уже не его дело. Тиерсен поднимается обратно на сцену одним прыжком и машет рабочим, чтобы те увозили круг. На всякие красивые концовки тоже уже насрать. Все, что можно, и так уже испорчено, поэтому Тиерсен не собирается тратить лишнее время, которое им будет нужно для другого. Хотя новую информацию об Элизабет, несомненно, тоже теперь стоит учитывать.

Тиерсен распутывает ремни на запястьях Цицеро сам сразу же, едва оказавшись за кулисами, но у них обоих не находится и секунды остаться наедине: всех так интересует здоровье маленького итальянца, и тот очень сильно удивлен этим, едва успевая отвечать на вопросы и согласно возмущаться вместе с кем-то. Пока Тиерсен не отвязывает его совсем: тогда он аккуратно слезает с круга, легонько пошатываясь, заявляет, что после всего этого ему неплохо бы посидеть где-нибудь в тихом месте и выпить чего-нибудь, и немного нервически идет к двери. Но Тиерсен – беспокоящийся и заботливый сын, поэтому он сразу восклицает:

– Папа, постой! – но Цицеро, конечно, его не слушает, шагая быстро. – Да чтоб тебя! Ты опять перенервничаешь, а у тебя сердце… Тьфу, черт! – Тиерсен торопливо идет в “гримерку” – двери везде открыты, и все должны это видеть, – где сразу находит их сумку и принимается в ней копаться. – Да где же эти хреновы таблетки?! – хватает сумку и поспешно направляется к выходу. – Папа!

Он находит Цицеро в одном из коридоров – маленький итальянец хорошо выучил план дома, – и уже через минуту они оба запираются в небольшой уборной, рядом с которой никого нет. Цицеро расстегивает сумку, доставая свой второй костюм, и живо начинает переодеваться, а Тиерсену остается только ждать. И он не может коснуться Цицеро сейчас, хотя и хочется.

– Куда она попала? – спрашивает негромко, когда Цицеро раздевается полностью.

– В ногу. Не страшно, Ти, синяк если только будет, – тот отмахивается, быстро натягивая строгие брюки.

– Сучка маленькая, – под нос себе бормочет Тиерсен, убирая не нужный пока шутовской наряд в сумку. Он смотрит, как Цицеро надевает ботинки на небольшой платформе, спешно застегивает рубашку, поправляет наскоро манжеты и достает короткий темный парик, убирая под него свои стянутые в густой хвост волосы. И грим, обязательно грим. Цицеро раскладывает свой ящичек с косметикой перед зеркалом, включает воду, смывая с лица тушь, помаду и все остальное, чему Тиерсен даже не знает названия. Он только осторожно стирает брызнувшие темные капли с края раковины и ждет, пока Цицеро быстро выберет из ящичка нужное ему сейчас. Нет, Тиерсен так и не полюбил театр, но вот смотреть, как Цицеро почти волшебно колдует своими кистями, он любит. И не вмешивается, чуть-чуть отвлекаясь, чтобы тщательнее уложить вещи и достать из большой сумки маленькую, в которой собрано все, что Цицеро понадобится в ближайшее время. И только когда маленький итальянец заканчивает – ему понадобился всего десяток минут, чтобы достаточно изменить черты лица, – Тиерсен не выдерживает и на секунду – долгую секунду – сухо прихватывает губами его губы, чуть оттягивая, чувствуя вкус пудры.

– На удачу, – шепчет он тихо, проводя за ухом Цицеро кончиками пальцев и улыбаясь. Маленький итальянец возбужденно улыбается в ответ, незаметно устраивая маленькую сумку на поясе под пиджаком. Самая интересная часть игры начинается.

Тиерсен возвращается сначала в комнаты для артистов, ворча и кидая сумку на один из диванов, а потом в большой зал, где продолжается праздник. Но то ли артисты уже закончили свои выступления, то ли сейчас какой-то перерыв: в свободной от столов части зала играет небольшой оркестр и видны танцующие пары, в основном взрослые, детей, скорее всего, отправили в игровую комнату или в сад, хотя Тиерсену, в общем-то, все равно. И в ту секунду, когда он думает, как бы ему незаметно и удобно устроиться, и в ту, когда натыкается на Элизабет. Точнее, когда она натыкается на него. Болезненная краснота с ее щек уже спала, и она дышит ровно, улыбаясь до этих детских ямочек на щеках.

– Месье Слышащий голос Ночи! – Элизабет говорит довольно громко, но не кричит. – Вы вернулись! А я думала, что обидела вас, и вы не захотите возвращаться, – она тут же немного расстраивается.

– Ну что вы, мадемуазель, – Тиерсен помнит, что он еще должен играть. – Вы ничуть меня не обидели, я только разволновался, что вам стало нехорошо, но теперь очень рад видеть, что все в порядке, – ему немного тяжело говорить такими сложными предложениями, но он старается.

– Нет, я… я должна извиниться перед вами, – Элизабет говорит очень серьезно. – С моей стороны было очень гадко кричать на вас. Такие истерики недостойны дочери семьи Мотьер, – Тиерсен на сто процентов уверен, что она сейчас повторяет сказанные ей слова Лефруа. – И, в конце концов, это ваш демон, вы хорошо обращаетесь с ним, а я его ударила. Надеюсь, ему не очень больно? Он не обиделся на меня?

– Нет, мадемуазель, вы ударили его совсем чуть-чуть, – Тиерсен думает, что ему все равно надо себя чем-то занять на ближайшее время, и разговор с Элизабет для этого очень удобен. – С ним все в порядке, и он вовсе не сердится. Ну, только как обычно. Вообще-то он всегда сердится, но не на вас, – он тихонько смеется.

– Хорошо, – Элизабет задумывается и пожевывает нижнюю губу. – А знаете, месье, ведь сейчас белый танец. Вы согласитесь потанцевать со мной, чтобы я точно знала, что вы не сердитесь?

– С удовольствием, – Тиерсен улыбается и совершенно серьезно протягивает руку Элизабет, наклоняя голову. И она кладет свою маленькую ручку в его широкую ладонь.

Элизабет вальсирует легко, но совсем скоро Тиерсен убеждается, что ее интересует совсем не танец.

– Вы очень ловко бросаете ножи, месье. Вы, наверное, долго этому учились, – говорит она после половины первого же круга, и Тиерсен видит, что ее глаза снова блестят, но не болезненно, только заинтересованно.

– У меня была вечность, а это очень много времени, чтобы научиться, – Тиерсен улыбается, продолжая играть.

– Ну прекратите меня обманывать! – Элизабет чуть-чуть хмурится, хотя ее личико это совсем не портит. – Я уже не маленькая. Это ведь все неправда, да? Вы ведь не настоящий охотник на демонов? Их же не бывает… я думаю, – она заканчивает немного неуверенно, и Тиерсен раздумывает, пора ли уже разочаровывать девочку и говорить ей, что сказок на самом деле не бывает, если только болезненные и необъяснимые галлюцинации. Да, он думает, что пора. В конце концов, сегодня ей многое предстоит, и еще одно разочарование лишним не будет.

– Не самый настоящий, – улыбается Тиерсен. – Я артист, мадемуазель. Говорят, что хороший, но, конечно, не охотник на демонов.

– Я так и знала, – тут же уверенно утверждает Элизабет. – А ваш… Бе-ли-я-ал, – она запомнила имя, но произносит по слогам на всякий случай, – тоже артист?

– Тот еще, – Тиерсен негромко смеется, делая очередной поворот.

– Вы хорошо… играете, – задумчиво говорит Элизабет. – Мне кажется, все поверили, что это на самом деле. Только и будут обсуждать потом. Мои праздники всегда обсуждают, знаете ли, – говорит она немного самодовольно, и Тиерсен думает, что это представление точно будут обсуждать, только совсем в ином ключе. – А тот другой артист – он ваш друг?

– Можно и так сказать. Это мой отец, – у Тиерсена нет повода портить легенду.