Песнь об Ахилле (ЛП)

Камешки выпадают из моих пальцев, падая на землю, бессмысленные и словно полные скрытого значения - предвестники несчастья. Будь здесь Хирон, он смог бы прочесть их смысл, предсказать наше будущее. Но его здесь нет.

- А что если он не станет умолять? - спрашиваю я.

- Он погибнет тогда. Все они погибнут. Не стану сражаться, пока он не попросит прощения, - лицо его тяжелеет, он готовится к упрекам.

Я измотан. Рука болит, и вся кожа покрывается нездоровым потом. Я ничего не отвечаю.

- Ты не слышал, что я сказал?

- Слышал, - говорю я. - Греки погибнут.

Хирон сказал как-то, что нации - самое глупое из людских изобретений. “Не может один человек быть важнее другого, откуда бы он ни был родом”.

“А что если он твой друг? - спросил его Ахилл, пнув стену пещеры из розового кварца. - Или твой брат. Следует ли обращаться с ним так же, как и с чужестранцем?”

“Ты задал вопрос из тех, в которых нет согласия и среди мудрецов, - молвил Хирон. - Наверное, такой человек важнее, для тебя. Но чужестранец также чей-то друг или брат. Так чья же жизнь более важна?”

Мы примолкли. Нам было тогда по четырнадцать, и понять такие вещи нам было трудно. Сейчас нам по двадцать семь, и подобное столь же трудно понять.

Он - половина моей души, как говорят поэты. Ему скоро суждено умереть, и слава - все, что останется после него. Это его дитя, дражайшая его часть. Стоит ли мне упрекать его за это? Я спас Брисеиду. Я не могу спасти всех их.

Теперь, наконец, я знаю, как ответил бы Хирону. Я бы сказал, что не может быть тут правильного ответа. Что бы ты не выбрал, ты будешь неправ.

***

Тем же вечером, позднее, я возвращаюсь в лагерь Агамемнона. Идя, ощущаю, как за мной следят множество пар глаз - любопытствующих и жалеющих. Смотрят мне за спину, выискивая, не следует ли за мною Ахилл. Но его нет.

Когда я сказал ему, куда иду, это, кажется, снова повергло его в печаль. “Скажи ей, мне жаль”, сказал он, опустив глаза. Я не ответил. Жаль ли ему оттого, что теперь он нашел лучший способ мести? Такой, который раздавит не одного Агамемнона, но все его неблагодарное войско. Я не позволяю себе погрузиться в подобные мысли. Ему жаль. Этого довольно.

- Входи, - говорит Брисеида; с ее голосом что-то не то. На ней платье с золотыми нитями и ожерелье из ляпис-лазури, на запястьях - браслеты резного серебра. Когда она двигается, они позванивают - словно на ней надеты доспехи.

Она ошеломлена, это видно. Но времени поговорить у нас нет, потому что вслед за мной в узкий отвор шатра протискивается самолично Агамемнон.

- Видишь, сколь хорошо я содержу ее? - говорит он. - Весь лагерь увидит, сколь высоко ценю я Ахилла. Ему лишь следует принести извинения, и я воздам ему такие почести, каких он заслуживает. Так печально лицезреть, сколь много гордыни в таком юном существе.

Самодовольное выражение его лица меня злит. Но чего же я ждал? Я сотворил это. Ее безопасность за его славу. - Это твоя заслуга, о могущественный царь, - говорю я.

- Скажи Ахиллу, - продолжает Агамемнон, - скажи ему, как хорошо я с нею обхожусь. Можешь приходить повидать ее в любое время. - Он гнусно ухмыляется, смотря на нас. И не собирается уходить.

Я поворачиваюсь к Брисеиде. Кое-что из ее языка я успел выучить, и этим я сейчас пользуюсь.

- Ты в самом деле в порядке?

- Да, - отвечает она на звонком и певучем анатолийском. - Как долго еще мне тут быть?

- Не знаю, - говорю я. И я правда не знаю. Сколько нужно огня, дабы раскалить железо так, чтоб оно гнулось? Я подаюсь вперед и нежно целую ее в щеку. - Скоро я вернусь, - говорю я на греческом.

Она кивает.

Агамемнон следит за тем, как я выхожу. Слышу, как он спрашивает: “Что он тебе сказал?”

И слышу ее ответ - “Он восхищался моим платьем”.

***

На следующее утро войска всех царей идут биться с троянцами. Но войско Фтии за ними не следует. Мы с Ахиллом не торопимся завтракать. Почему бы и нет? Более нам нечем заняться. Можно поплавать, если захотим, поиграть в шашки или же весь день соревноваться в беге. Такого привольного досуга у нас не было со времени Пелиона.

Но досугом это не ощущается. Это более схоже с тем, как затаивают дыхание, с тем, как орел зависает в воздухе, готовясь ринуться вниз. Плечи мои напряжены, и я не могу удержаться от того, чтобы не смотреть время от времени на пустое побережье. Мы ждем, что предпримут боги.

И ждать нам недолго.

========== Часть 28 ==========

В тот вечер, Феникс пришел к нам с берега с новостями о сражении. Когда оба войска поутру выстроились, Парис принялся проезжаться вдоль линии троянцев, сверкая золотом доспехов. Он бросал вызов - поединок один на один, победитель забирает Елену. Греки выкликами высказали свое одобрение - кто не желал бы отплыть домой в тот же день? Добыть Елену в одиночном поединке и покончить со всем этим одним махом. К тому же Парис выглядел доступной мишенью, сияющий и хрупкий, узкобедрый, словно невинная дева. Но, сказал Феникс, вперед вышел Менелай, вышел, прорычав, что принимает вызов как возможность вернуть одновременно свою честь и свою прекрасную жену.

Поединок начался с копий и скоро перешел к мечам. Парис оказался проворнее, чем ожидал Менелай, он не был воином, но обладал быстротой. Наконец троянский царевич оступился, Менелай схватил его за увенчанный конским волосом гребень шлема и поднял в воздух. Парис беспомощно сучил ногами, пальцы его судорожно хватались за душащий подбородный ремешок. А потом внезапно шлем в руке Менелая полегчал и Парис исчез. Там, куда шлепнулся троянский царевич, была только голая сухая земля. Куда он исчез? Оба войска принялись выискивать глазами Париса, и Менелай искал вместе со всеми. Он и не заметил, как откуда-то из рядов троянцев с лука из рога горного козла сорвалась стрела, понеслась к нему и впилась в живот, пробив пластину кожаных доспехов.

Кровь заструилась по его ногам и закапала на сандалии. Рана была поверхностной, но греки этого пока не знали. Они завопили и ринулись на ряды троянцев, разъяренные таким предательством. Началось кровавое побоище.

- Но что же сталось с Парисом? - спросил я.

Феникс покачал головой. - Я не знаю.

***

Оба войска бились целый день, пока снова не зазвучала труба. Гектор, заглаживая бесчестье исчезновения Париса и выстрела в Менелая, предлагал снова сразиться в одиночном поединке. Он стоял на том же месте, где прежде был брат, вызывая всех, кто дерзнет ответить. Менелай, сказал Феникс, снова хотел выйти вперед, но его не пустил Агамемнон. Тому не хотелось видеть, как брат умрет от руки сильнейшего из троянцев.

Из греческих рядов выступило немало тех, кто желал сразиться. Представляю себе их трепет, когда шлем потрясли и жребий выпал. Одиссей наклонился поднять его. Аякс. Все ощутили облегчение - это был единственный, кому по плечу было сразиться с царевичем Трои. Единственный - из тех кто сегодня сражался.

Итак, Аякс и Гектор сражались, меча друг в друга тяжелые камни и копья, что сотрясали щиты, и сражались так, пока не стало смеркаться и не возвестили об окончании дня битвы. До странности мирно разошлись два войска, и Гектор с Аяксом пожали руки, словно равные. Воины шептались - не так окончилось бы все, будь там Ахилл.

Пересказав новости, Феникс тяжело поднялся на ноги и, опираясь о руку Автомедона, направился к своему шатру. Ахилл повернулся ко мне. Дыхание его участилось, щеки горели от волнения. Он сжал мою руку, пересказывая события дня, говоря о том, как у всех на устах было его имя, несмотря на его отсутствие, как слава его шагала тяжелой поступью среди воинов подобно циклопу. Волнения дня так и искрились в его речи, вспыхивали как огонь на сухой траве. Сперва он думал об убийстве, о славном ударе своим непобедимым копьем в сердце Гектора. У меня мурашки по коже побежали от его речей.

- Видишь? - сказал он. - И это только начало.

Я не мог избавиться от ощущения, что где-то глубоко, под поверхностью, что-то сломалось.