Песнь об Ахилле (ЛП)

Бросок был хорош, и факел попал в свернутые бухтами старые канаты и упавший парус. Пламя мгновенно взлетело по канатам и перебросилось на дерево под ними. Гектор улыбнулся. И почему бы не улыбнуться? Он победил.

Аякс закричал в отчаянии - еще один корабль объят огнем, с еще одной палубы в панике сыпались в воду люди, и Гектор был снова недосягаем, отступив в толпу своих соратников. Его, Аякса, сила - лишь она удерживала греков от поражения.

А затем откуда-то сзади прилетело копье, рыбьим серебряным плавником блеснув на солнце. Вспыхнуло, едва доступное в своей быстроте моему глазу, и внезапно бедро Аякса окрасилось алым. Я довольно поработал в шатре Махаона, чтобы понять, что копье прошило мышцу. Ноги Аякса задрожали, подгибаясь, и он упал.

========== Часть 30 ==========

Ахилл видел, как я бегу к нему, бегу так быстро, что перехватывало дыхание и во рту стоял вкус крови. Я рыдал, меня трясло, и в горле пересохло до жесткости. Его теперь возненавидят. Никто не вспомнит его славу, его честность, его красоту; золото его обратится в прах и черепки.

- Что случилось? - спросил он. Брови его удивленно взлетели. Неужели он и вправду не знал?

- Они гибнут! - выдохнул я. - Все. Троянцы в лагере, они жгут корабли. Аякс ранен, кроме тебя, их некому спасти.

Его лицо оставалось холодным. - В их гибели вина одного Агамемнона. Я говорил ему, что так будет, если он оскорбит мою честь.

- Вчера он предлагал…

Он хмыкнул. - Ничего он не предложил. Несколько треножников, какие-то доспехи. Ничего, что сравнялось бы с глубиной нанесенного мне оскорбления, ничего, признающего его неправоту. Я спасал его снова и снова, его войско, его жизнь. - Голос его был глух от сдерживаемой ярости. - Одиссей может лизать ему ноги, и Диомед, и все остальные. Но я не стану.

- Он позор и несчастье, - я прижался к нему, как ребенок ко взрослому. - Я знаю, и все тоже это знают. Забудь о нем. Как ты и говорил, он сам вынес себе приговор. Но не переноси его вину на остальных. Не дай им всем погибнуть из-за его безумия. Они любили и чтили тебя.

- Чтили меня? Ни один из них не встал на мою сторону в споре с Агамемноном. Ни один, - горечь его тона поразила меня. - Они стояли в стороне и позволили нанести мне оскорбление. Словно он был в своем праве! Я бился за них десять лет, и отплатили мне нанесенным оскорблением. - Глаза его потемнели. - Они сделали свой выбор. Я и слезинки не уроню по ним.

С берега прилетел треск ломающейся мачты. Дым стал гуще, все более кораблей горело. Больше людей гибло. Они проклянут его, приговаривая тем самым к темнейшим глубинам Аида.

- Они глупцы, это так, но все же это наши люди!

- Наши люди - мирмидоняне. Остальные пусть сами о себе беспокоятся, - он пошел было прочь, но я удержал его.

- Ты разрушаешь свою славу! Тебя не станут любить, тебя возненавидят и проклянут. Прошу, если ты…

- Патрокл, - слово упало остро, как он еще никогда со мной не говорил. Взгляд был тяжел, и голос его был как судейский приговор. - Я не стану этого делать. Более не проси.

Я смотрел на него - прямого, словно устремленное к небесам копье. Я не мог найти слов, что достигли бы его ушей. Может, их и не было. Серый песок, серое небо и мои уста, праздные и бессильные. Конец всему. Он не станет сражаться. Люди будут гибнуть, и погибнет его слава. Ни сожаления, ни милосердия. И все же я, словно скребя по сусеком пустого амбара, пытался найти хоть что-то, способное смягчить его.

Я встал на колени и прижал его ладони к лицу. Слезы увлажнили мои щеки, они текли как вода со скал. - Тогда… ради меня. - сказал я. - Спаси их ради меня. Я знаю, чего прошу. Но я прошу. Ради меня.

Он взглянул на меня, и я увидел, что слова мои тронули его, увидел в его глазах борьбу. Он сглотнул.

- Что угодно, - сказал он. - Что угодно, но не это. Я не могу.

Я взглянул на его прекрасное окаменевшее лицо, и пришел в отчаяние. - Если ты меня любишь…

- Нет! - лицо его застыло в напряжении. - Не могу! Если я сдамся, Агамемнон сможет оскорблять меня, когда заблагорассудится. Меня не станут уважать ни цари, ни воины! - Он дышал тяжело, словно после долгого бега. - Думаешь, я желаю их гибели? Но я не могу! Не могу! Я не могу поступиться этим!

- Тогда сделай иначе. Пошли мирмидонян, в крайнем случае. Пошли меня вместо себя. Одень меня в свои доспехи, я поведу мирмидонян. Все подумают, что это ты. - Сказанное мной поразило нас обоих. Словно слова были произнесены помимо моей воли, порожденные кем-то иным. И все же я уцепился за эту мысль словно утопающий. - Понимаешь? Ты не нарушишь клятвы и греки будут спасены.

Он уставился на меня. - Но ты же не умеешь сражаться, - сказал он.

- Мне и не придется! Они так тебя боятся, что если я покажусь, они разбегутся.

- Нет, - сказал он. - Это слишком опасно.

- Прошу тебя, - схватил я его за руки. - Опасности нет, все будет в порядке. Близко я не стану подходить, и Автомедон будет рядом, и остальные мирмидоняне. Не можешь сражаться - не надо. Но спаси их хоть так. Позволь мне сделать это. Ты же обещал все, что угодно.

- Но…

Я не дал ему ответить. - Подумай! Агамемнон узнает, что ты все так же противостоишь ему, но воины будут тебя обожать. Нет большей славы - ты докажешь им, что даже твоя тень более могущественна, нежели все войско Агамемнона.

Он слушал.

- Могучее имя твое спасет их, не сила копья в твоих руках. Тогда они станут смеяться над слабостью Агамемнона. Понимаешь?

Я следил за его взглядом, видел как исчезает из него нежелание. Он представил это, троянцев, разбегающихся при виде его доспехов, то, как он обойдет Агамемнона. Людей, валящихся с благодарностью ему в ноги.

Он сжал мою руку. - Поклянись, - сказал он. - Поклянись мне, что если пойдешь, не станешь сражаться. Останешься с Автомедоном в колеснице и позволишь моим мирмидонянам пойти впереди тебя.

- Да, - я сжал его руку. - Разумеется. Я же не безумец. Просто напугаю их, и все. - Я пришел в возбуждение от этой мысли. Наконец виден свет в бесконечном мраке его ярости и гордыни. Я спасу людей, и спасу его от него самого. - Позволишь?

Он колебался, зеленые глаза вперились в мои. Затем, очень медленно, он кивнул.

***

Ахилл опустился на колени, застегивая на мне доспехи, пальцы его были столь быстры и легки, что я почти не мог уследить за тем, как он завязывал, подтягивал лямки и ремешки. Он надевал на меня предмет за предметом - бронзовые нагрудник и наголенники, туго облегшие мое тело, кожаный поддоспешник. Проделывая все это, он не прекращал тихо и настойчиво наставлять меня. Я не должен сражаться, не должен отходить от Автомедона и других мирмидонян. Мне следует оставаться в колеснице и отступать при первых же признаках опасности. Можно преследовать бегущих троянцев до Трои, но нельзя сражаться с ними у ее стен. И более всего следует мне держаться подальше от стен города, откуда в меня могут попасть лучники, выискивающие, кто из греков подберется к ним слишком близко.

- Будет совсем не так, как было раньше, - сказал он. - Когда там был я.

- Знаю, - я пожал плечами. Тяжелые доспехи неотвратимо давили на плечи. - Чувствую себя Дафной, - сказал я ему. Он не улыбнулся, только подал мне два копья, наконечники их ярко сверкали. Я взял их, кровь начинала шуметь у меня в ушах. Он еще говорил что-то, советовал, но я уже не слышал. Слышал лишь нетерпеливое биение своего сердца. - Скорее, - помню, сказал я.

Последнее, шлем, укрывший мои темные волосы. Он повернул ко мне бронзовое зеркало. Я смотрел на себя в доспехах - зрелище было знакомым, словно собственные руки, прорезь шлема, серебристый меч на поясе, бляхи кованого золота. Все так безошибочно, помимо воли узнаваемо. Только глаза были моими собственными, темными и большими, чем у него. Он поцеловал меня, перехватывая мое дыхание своей сладкой теплотой. Потом взял меня за руку и мы вышли к мирмидонянам.

Они были уже построены, вооружены и выглядели неожиданно грозно - ряды, закованные в сверкающий, как крылышки цикад, металл. Ахилл провел меня к колеснице, запряженной его тройкой - не покидай колесницу, не мечи копья, - и я понял, что он боится, что я выдам себя, если ввяжусь в бой. - Все со мной будет хорошо, - говорил я ему. И отвернулся, устраиваясь в колеснице, пристраивая копья и стараясь встать устойчиво.