Песнь об Ахилле (ЛП)

- Это не ты, - ответил я. - По крайней мере не ты.

В тот день мы совершили жертвоприношение, как велела его мать. Мирмидоняне разожгли на алтаре большой огонь, и я держал чаши с кровью, пока Ахилл перерезал глотку за глоткой. Мы сожгли лучшие части туш вместе с ячменем и плодами граната, и лучшим вином увлажнили угли. Аполлон гневается, сказала она. Один из самых могущественных из наших богов, со стрелами, что способны остановить человеческое сердце, стремительными как лучи солнца. Я никогда не отличался благочестием, но в тот день я возносил моления Аполлону так рьяно, что мог бы соперничать в этом с Пелеем. И кем бы ни был лучший из мирмидонян, я попросил милости божества и для него.

***

Брисеида попросила меня научить ее лекарскому искусству и пообещала взамен поделиться знаниями о местных травах, жизненно необходимых при том, что запасы Махаона истощались. Я согласился и провел с нею множество дней в лесу, отодвигая низко свешивающиеся ветви и пробираясь в сырые лощины за грибами, нежными и мягкими как ухо младенца.

Иногда в те дни ее рука случайно касалась меня, и тогда она взглядывала на меня и улыбалась, и капли росы стекали по ее волосам, словно жемчужинки. Ее длинная юбка была поддернута почти до коленей, открывая ее ноги, стройные и сильные.

В одни из таких дней мы остановились перекусить. Разложили на тряпице хлеб и сыр, полоски сушеного мяса, а воду зачерпнули из ручья. Была весна, и вокруг нас пробуждалась плодоносная природа Анатолии. В пару недель земля успевала расписать себя яркими красками всех цветов, успевал взорваться цветом каждый бутон, вырваться наружу каждый росток. А затем буйство утихало, и земля готовилась к более тихой и спокойной летней работе. Это была моя любимейшая пора года.

Я, конечно, должен был догадаться. Возможно, вы сочтете меня глупцом, раз я этого не сделал. Я рассказывал ей какую-то историю - кажется, что-то о Хироне, - и она слушала, и ее глаза былы темны, как та земля, на которой мы сидели. Я закончил, но она продолжала молчать. В том не было ничего необычного - она всегда была молчалива. Мы сидели рядом, наклонясь друг к другу, будто заговорщики. Я мог ощутить даже запах фруктов, которые она ела, я мог ощутить запах розового масла, которое она выжимала для других девушек и которое еще оставалось на ее пальцах. Она так мне дорога, думал я. Ее серьезное личико и глубокие глаза. Я представлял ее девочкой, с царапинками от лазания по деревьям, с худыми руками и ногами, будто несущими ее над землей во время бега. Хотел бы я видеть ее в ту пору, хотел бы, чтоб она жила в доме моего отца, чтоб бросала камешки вместе с моей матерью. Я почти видел ее там, в той части воспоминаний, что пряталась на краю сознания.

Ее губы коснулись моих. Я был так удивлен, что не шелохнулся. Губы ее были мягки и целовали робко. Глаза были так нежно прикрыты. Едва ли не по привычке я приоткрыл рот навстречу поцелую. Так прошел миг, и земля под нами источала аромат цветов. Затем она отстранилась, опустила глаза, ожидая приговора. Кровь стучала у меня в ушах, однако совсем не так, как заставлял ее стучать Ахилл. Скорее это было изумление и страх повредить ей. Я положил свою руку на ее.

Она все поняла. Почувствовала по тому, как я взял ее за руку, по тому, как смотрел на нее. - Прошу простить меня, - прошептала она.

Я покачал головой, но так и не смог придумать, что еще сказать.

Ее плечи вздрогнули как опавшие крылья. - Я знаю, что ты любишь его, - сказала она, слегка запинаясь перед каждым словом, - Я знаю. Но я подумала, многие… имеют и жен, и любовников.

Личико ее стало таким униженно печальным, что я не смог далее молчать.

- Брисеида, - сказал я, - если бы я когда-либо решился взять себе жену, ею стала бы ты.

- Но ты не желаешь брать жену.

- Нет, - сказал я - настолько мягко, насколько смог.

Она кивнула и снова опустила глаза. Я слышал ее медленное дыхание, легкую дрожь в ее груди.

- Прошу простить, - сказал я.

- А ты никогда не хотел детей? - спросила она.

Вопрос меня изумил. Я до сих пор ощущал себя ребенком, хоть в моем возрасте многие становились родителями и не по одному разу.

- Не думаю, что гожусь в родители, - сказал я.

- Не верю, - ответила она.

- Я и сам не знаю. А ты знаешь?

Я задал вопрос как бы между прочим, но кажется, это ее вдохновило. - Возможно, - сказала она. И тогда, слишком поздно, я понял, о чем она меня просила. Я зарделся, ошарашенный своим легкомыслием. И оробевший. Я собирался было сказать хоть что-нибудь, поблагодарить ее, наверное.

Но она уже встала и отряхивала свое платье. - Пойдем?

Ничего не оставалось, как встать и присоединиться к ней.

***

В ту ночь я никак не мог выкинуть это из головы - дитя Брисеиды и мое. Я видел неуверенно ступающие ножки и темные волосики, и большие, как у матери, глаза. Я видел нас у огня, Брисеиду, меня и малыша, играющего вырезанными мной деревянными фигурками. И в этой идиллии имелась какая-то брешь. Где был Ахилл? Мертв? Или его вообще не существовало? Нет, такой жизнью жить я не мог. Но об этом Брисеида меня и не просила. Она предлагала мне все - и себя, и ребенка, и Ахилла.

Я повернулся к Ахиллу. - Ты когда-нибудь хотел иметь детей?

Глаза его были закрыты, но он не спал. - У меня есть ребенок, - ответил он.

Всякий раз это заново поражало меня. Его ребенок от Деидамии. Мальчик, которого, как рассказала Фетида, назвали Неоптолемом. “Новая война”. И дали прозвище Пирр за огненно-рыжие волосы. Я не мог спокойно думать о нем - частичке Ахилла, где-то ходящей по земле. - Он похож на тебя? - однажды спросил я его. Ахилл пожал плечами. - Я не спрашивал.

- Ты хотел бы видеть его?

Ахилл покачал головой. - Замечательно, если его вырастит моя мать. С ней ему будет лучше всего.

Согласиться с этим я не мог, но сейчас говорить об этом было явно не время. Я ждал, что он спросит, не хотел бы я иметь ребенка. Но он этого не спросил, и дыхание его стало еще более ровным и сонным. Он всегда засыпал прежде меня.

- Ахилл?

- Ммм?

- Нравится ли тебе Брисеида?

Он нахмурился, но глаза оставались закрытыми. - Нравится?

- Влечет ли тебя к ней, - спросил я, - ну… ты понимаешь.

Он открыл глаза, более ожидаемого обеспокоенный. - И как это связано с детьми?

- Никак. - Но я, разумеется, лгал.

- Она хочет ребенка?

- Может, и так, - ответил я.

- От меня?

- Нет.

- Это хорошо, - сказал он, снова опуская ресницы. Мгновения бежали одно за другим, и я уж было подумал, что он уснул. Но потом он сказал: - От тебя. Она хочет ребенка от тебя.

Мое молчание было ему ответом. Он сел, покрывало сползло с его груди. - Она беременна? - спросил он.

В его голосе была натянутость, которой я ранее не слышал.

- Нет, - ответил я.

Его взор вперился в меня, будто ища ответа.

- А ты этого хочешь? - спросил он. На его лице отразилась борьба. Ревновать для него было делом непривычным. Он ощущал боль, но не знал, как ее выразить, и я почувствовал, что жестоко было взваливать на него подобное.

- Нет, - сказал я. - Не думаю. Нет.

- Если ты хочешь, то пусть так и будет, - он словно аккуратно ставил на место каждое слово; он старался быть справедливым.

Я снова подумал о темноволосом дитяте. И подумал об Ахилле.

- Нет, и так хорошо, - сказал я.

Облегчение на его лице наполнило меня нежностью.

***

С того дня многое изменилось. Брисеида старалась меня избегать, но я привычно позвал ее, и мы снова пошли на прогулку, как делали всегда. Мы болтали о лагерных слухах и о лекарством искусстве. Она ни словом не упоминала жен, а я ни словом не упоминал детей. Я и теперь замечал, как смягчался ее взор, когда она смотрела на меня. И делал все, чтобы, как смогу, отвечать тем же.

========== Часть 25 ==========

В один из дней на девятый год войны на помост взошла девушка. На щеке ее была ссадина, казавшаяся разлившимся по лицу винным пятном. Ленты, вплетенные в волосы, указывали на то, что она служила богам. Дочь жреца, услыхал я чьи-то слова. Мы с Ахиллом обменялись взглядами.