Песнь об Ахилле (ЛП)

- Я рад, - сказал я от всего сердца.

Поленья в костре затянулись седой золой. - Странно, - сказал он. - Я всегда говорил, что мне Гектор не причинил зла. Но теперь он не может сказать того же про меня.

========== Часть 24 ==========

Годы шли, и один солдат из войска Аякса начал жаловаться на то, сколь долго длится война. Сперва его не слушали - человек тот был чудовищно безобразен, и знали его за отъявленного негодяя. Но он становился все красноречивее. Четыре года, говорил он, и никакого просвета. Где сокровища? Где женщина? Когда мы отплываем домой? Аякс отвесил ему затрещину, но тот не угомонился. Видите, дескать, как с нами обращаются?

Мало-помалу его слова ширились от лагеря к лагерю. Год выдался плохим, мокрым и не благоприятствовал для сражений. Раны, да и простые потертости заражались и гнили. Острожалых мух прилетало столько, что части лагеря, где они налетали, казались укрытыми дымным облаком.

Угрюмые и раздраженные, люди сгрудились вокруг агоры. Сперва ничего не делая, лишь собираясь небольшими группками и перешептываясь. Потом тот солдат, с которого все началось, объединил их, и голоса зазвучали громче.

Четыре года!

Откуда известно, что она все еще там? Кто-нибудь ее видел?

Трою нам никогда не взять.

Нам стоит просто прекратить войну.

Агамемнон, услышав, приказал выпороть крикунов. Но на следующий день их стало вдвое больше, и среди них немало микенцев.

Агамемнон послал вооруженный отряд разогнать их. Люди разбежались, но стоило отряду уйти, они собрались вновь. В ответ Агамемнон приказал фаланге охранять агору весь день. Но то была тяжкая служба - палило солнце, и мух там было более всего. К концу дня фаланга заметно поредела, а число бунтовщиков значительно увеличилось.

Агамемнон послал соглядатаев выследить жалобщиков - эти люди были схвачены и высечены. На следующее утро несколько сотен людей вообще отказались сражаться. Некоторые отговаривались нездоровьем, некоторые и вовсе ничем не отговаривались. Слух о том прошел повсюду, и еще больше людей внезапно заболели. Они кучей побросали мечи и щиты на помост и окружили агору. Когда Агамемнон попробовал пройти туда, люди встали живой стеной, сплетя руки, и даже не шелохнулись.

Отвергнутый собственной агорой, Агамемнон сперва покраснел, а потом и побагровел лицом. Костяшки его пальцев, сжимающих скипетр, побелели. Когда один из стоящих перед ним плюнул ему под ноги, Агамемнон поднял скипетр и с силой опустил на его голову. Все мы услышали треск ломающейся кости. Человек упал.

Не думаю, что Агамемнон намеревался ударить его столь сильно. Он словно закаменел, не в силах двинуться и уставившись на тело у своих ног. Кто-то откатил тело прочь - половина черепа была смята, такова была сила удара. Новость распространилась со скоростью огня. Многие обнажили кинжалы. Я услышал, как Ахилл что-то пробормотал, а затем отошел от меня куда-то.

На лице Агамемнона постепенно проступало осознание своей ошибки. Он беспечно оставил верных телохранителей позади себя и теперь был в окружении. Помочь ему не могли, даже если бы хотели. Я затаил дыхание, уверенный, что его ждет смерть.

- Мужи Эллады!

Все в удивлении обернулись на крик. Ахилл стоял на верхушке кучи щитов, сброшенных на помост. Он выглядел героем, лучшим до самых кончиков ногтей - сильный и прекрасный; лицо его было необычайно серьезным.

- Вы гневаетесь, - сказал он.

Это привлекло их внимание. Они гневались. Необычным было то, что полководец признавал за своим войском право это чувствовать.

- Скажите же, что вызвало ваш гнев, - сказал он.

- Мы хотим уйти! - раздались голоса из середины толпы. - Эта война безнадежна!

- Военачальник лгал нам!

После этого возгласа раздалось одобрительное бормотание.

- Уже четыре года! - этот выкрик был самым злобным. Я не мог винить их. Для меня эти годы были облегчением, временем, вырванным из рук несчастливой судьбы. Но для них это было время, украденное у их жен и детей, у их семей и дома.

- Вы вправе задавать такие вопросы, - сказал Ахилл. - Вам кажется, что вас провели - ведь вам обещали победу.

- Да!

Я видел как лицо Агамемнона словно свело судорогой от ярости. Но он был окружен толпой, он не мог говорить, как не мог и освободиться.

- Скажите же, - проговорил Ахилл, - полагаете ли вы, что Аристос Ахайон станет сражаться в безнадежной войне?

Люди молчали.

- Итак?

- Нет, - подал голос кто-то.

Ахилл величественно кивнул. - Нет. Я бы не стал, и клянусь в том самой торжественной из клятв. Я здесь, потому что верю в нашу победу. И я останусь до конца.

- Тебе-то хорошо, - раздался еще один голос. - А если кто-то желает уйти?

Агамемнон приготовился ответить, и я легко мог представить, что он скажет. “Ни один не уйдет! Дезертиры будут казнены!” Но ему повезло, что Ахилл опередил его.

- Вы вольны уйти, когда пожелаете.

- Вольны? - раздались голоса.

- Разумеется. - Он помолчал, потом улыбнулся самой дружеской улыбкой. - Но я тогда заберу себе ваши доли сокровищ, когда мы возьмем Трою.

Я ощутил напряжение, повисшее в воздухе после его слов, а потом раздались одобрительные смешки. Царевич Ахилл говорил о сокровищах, которые должно было захватить, и вот тут в дело вступала алчность.

Ахилл заметил перемену. Он сказал: - Пришло время выйти на поле боя. Троянцы, боюсь, уже думают, что мы их боимся, - он вырвал из ножен ярко вспыхнувший на солнце меч. - Кто из вас убедит их в обратном?

Раздались одобряющие крики, сопровождаемые лязганьем - люди разбирали брошенное было оружие, брались за копья. Убитого подняли и унесли, и все сказали, что он всегда только мутил воду. Ахилл спустился с помоста и, отвесив Агамемнону приличествующий поклон, ушел. Царь Микен не сказал ничего. Но я видел, как он еще долго следил глазами за Ахиллом.

***

После едва не вспыхнувшего бунта Одиссей придумал, как держать людей относительно занятыми - взялись строить гигантскую ограду, тянущуюся вокруг всего лагеря. Десять миль - такова была ее длина, она призвана была отгородить шатры и корабли от равнины. У основания должен был быть ров, утыканный острыми кольями.

Когда Агамемнон оповестил всех об этих планах, я был уверен, что люди сразу разгадают уловку. За все годы войны ни разу не случилось так, чтоб опасности подверглись лагерь и корабли, каким бы ни был натиск троянцев. Да и, кроме всего, кто бы мог живым миновать Ахилла?

Но вперед выступил Диомед, восхваляя план и пугая людей описанием набегов и сцены горящих кораблей. Последнее было самым действенным - без кораблей мы не могли вернуться домой. Так что глаза людей загорелись рвением. И пока они, взявши топоры и мерные рейки, устремились в лес, Одиссей отыскал настоящего зачинщика - Терситом звали его, - и избил его до беспамятства.

Это было концом бунтов под Троей.

***

После этого все изменилось, то ли из-за работ над стеной, то ли от облегчения после того, как угроза насилия миновала. Все мы, от последнего солдата до самого высокого военачальника, стали считать Трою чем-то вроде дома. Наше вторжение стало обыденностью, почти ремеслом. Ранее мы жили как пришлецы из других земель, устраивали набеги и жгли селения. Теперь же мы начали строиться, и строили не только стену, но и что-то вроде городских строений - кузню, загоны для захваченного в селениях скота и даже гончарню. В последней владевшие гончарным ремеслом пытались заменить хоть чем-то разбитую посуду - большинство из того, что мы взяли с собой, треснуло и протекало от небрежного обращения. Да и все, чем мы пользовались теперь, было переделано, перелицовано, залатано и заклепано. Лишь личное оружие царей оставалось блестящим как новенькое.

Да и люди перестали выглядеть воинами, скорее поселянами. Все, кто отплывал от Авлиды как критяне, киприоты и аргивяне, теперь стали просто греками, будто племена сплавились в котле под девизом отличности от троянцев, делясь пищей и женщинами, одеждой и рассказами о битвах; отличия между ними сглаживались. На поколения вперед не будет войн меж теми, кто был вместе под Троей.