Ри (СИ)

Отпроситься у начальства заняло пять минут — показал билет и объяснил про намечающиеся роды бывшего мужа. Покидав в дорожную сумку минимум необходимых вещей, альфочка чиркнул брату на клочке бумаги записку, оставил ее на столе, прижав банкой с сахаром и, нервно поглядывая на часы, рванул с базы к шоссе — он опаздывал на местный, следующий до автовокзала автобус.

Дальнейшие свои перемещения по направлению к столице Ри запомнил смутно. Он везде успел, и на автобус, и на поезд, и на самолет. Через двое суток подросток, не евший — кусок не лез в горло — и почти не пивший, перехваченный в поезде стакан чая с двумя печеньками не в счет, грязный и падающий от истощения, вышел в зал аэропорта с сумкой на плече. Удачно быстро поймав такси, он показал водиле визитку гостиницы, плюхнулся на заднее сиденье машины и немного расслабился.

Скоро. Очень скоро все решится. Возможно, сегодня!

Выскочившей на красный свет тяжело груженной фуры не заметил ни он, ни водитель. Удар швырнул не пристегнувшегося альфочку вперед, через спинку сиденья в лобовое стекло, крик водилы, скрежет сминаемого металла, вспышка — и погасло. Настала абсолютная, полная невнятных шорохов чернота.

Больно. Больно-больно-больно и темно. Нечто горячее и влажное обхватывало тело со всех сторон плотно-плотно, не давая двинуть ни рукой, ни ногой, рот и нос забивала солоноватая слизь.

Плющила и пихала куда-то неумолимая сила.

«Я не дышу! — толчком сообразил альфочка. — Не могу, грудь сжата!» — и хотел испуганно заскулить, но из горла не вырвалось ни звука.

Сзади в попу упиралось нечто округлое и твердое, медленно ползло вперед вместе с Ри.

Сколько времени продолжался этот непонятный ужас, десять минут, два часа? Здесь, в явно живом узком, лишенном света тоннеле не существовало времени.

Где-то кто-то кричал, много голосов, они отдавались у Ри в голове.

— Тужься! — сумел разобрать наконец часто повторяющееся альфочка. — Тужься! Сильнее! Уже почти!

Вопль, боль, и Ри выскользнул в ослепительно яркий свет. Замахал крепкими, измазанными в липком сером веществе и крови лапками, протестуя против издевательств.

А потом — зажмурился и завопил, что нашлось мочи, когда прародитель гиен мягким прикосновением между ушек милосердно забрал у него память о предыдущей жизни.

— Какой красавец! — восхитился низкий, принадлежащий омеге голос, и переставшего понимать связную речь Ри встряхнули и положили на нечто мягкое. — Смотрите, папочка! Замечательный здоровенький аля!

Мэсс Кар принял новорожденного щенка на грудь, провел кончиками пальцев по повернутой к нему крохотной рыженькой мордочке и захлебнулся слезами счастья.

Гиеныш, точная копия находящейся сейчас далеко-далеко, преданной им из пустой гордости истинной пары, тоненько заскулил, впервые обоняя родителя.

«Все-таки я конченый дурак, — вяло подумал омега, накрывая тельце малыша ладонью, и закорчился, завыл, выплевывая из родовых путей следующего, тоже рыжего щенка-оми. — Дорожаю, посплю часок и позвоню Ри. Пора мириться».

Откуда вожаку было знать, что он опоздал?

====== Бонус всем ======

/Спустя двадцать один год/

Медно рыжий, красивый как картинка, весьма молодой омега самого что ни на есть омежье-гиеньего вида сидел в удобном, мягком кожаном кресле, подобрав под себя стройные босые мускулистые ноги, чесал сквозь футболку мощную омежью грудь, грыз карандаш и жалобно поскуливал, тупо водя глазами по им же час назад написанной цепочке формул. Где-то здесь была ошибка, но он ее в упор не видел.

Сосредоточиться мешала накатывающая волнами тошнота.

— Ошибка, — бормотал юноша, с карандашом во рту. — Вся моя жизнь — сплошная ошибка, начиная с рождения.

Последняя течка тоже была ошибкой — точнее, забывчивость в ее начале: прибалдел в объятиях любимого, не принял вовремя подавитель. А про то, что течные омеги имеют плохую привычку залетать, должен думать Бог. И все бы ничего, но за второй помет вне брака папА забурчит и выест плешь.

Из раздумья юношу вырвал раздавшийся в тишине комнаты писклявый детский голосок.

— Какать! — затявкал неслышно подкравшийся щенок, хватая родителя за колено, стоял, смотрел круглыми, ярко-голубыми глазенками. — Какать!

Вообще-то, щенку сейчас полагалось быть в детской и играть с тятем Мими. Опять упустил. Стареет альфа.

Отбросив карандаш, омега вскочил с кресла, подхватил сына на руки и бегом понес на оставленный в гостиной горшок. Не успеют — придется стирать малышу штанишки и трусики.

— Мими! — на ходу закричал он в глубину дома в надежде, что услышат и ловко сдирая с тужащегося щенка штанишки. — Тут Няша, у нас какать! Где салфетки?

Вместо Мими в гостиную из коридора сунулась взлохмаченная черноволосая голова.

— Это твой положительный тест в ванной в мусоре валяется, мой лучик? — вопросила голова музыкальным баритоном.

Успевший усадить щенка на горшок «до безобразия» омега злобно рыкнул на любовника и сморщил нос — какал сыночка отнюдь не духами. Ох, и так тошнит невыносимо, еще и это…

— Сгинь! — замахал он на альфу рукой. — Чудовища! И без салфеток не возвращайся, пока меня не вырвало!

Не ожидавший от беременой, заучившейся перед сессией пары связных речей брюнет бесстрашно показал омеге язык и исчез, чтобы меньше чем через минуту объявиться вновь. Он держал пачку влажных салфеток.

— Давай сменю на посту, — предложил, аккуратно отодвигая давящегося рвотой любимого в сторонку мощным плечищем.

Омега подчинился воле альфы, зажал рот ладонью и метнулся в туалет, выворачиваться наизнанку.

«Кто в здравом уме будет спорить с медведем, — стонал, склонясь над унитазом и сплевывая горькую пену. — Только не я…»

За рыгающим юношей из коридора с интересом наблюдал оми-однопометник, мотал на палец рыжий локон.

— Ри, — дозрел наконец, вдоволь нахмурившись. — Ты опять залетел, что ли? Ну, бля… Прими уже предложение Дауды и поженитесь, как нормальные?

Не желающий свадеб Ри ощерился от унитаза.

— А что это изменит-то? — возразил, упрямо стискивая зубы. — Давно меченые, живем вместе. В универе стебать начнут — Ри сдался, Ри окольцевал лесовик-северянин, Ри у медведя под пятой!

Новый спазм отправил было приподнявшегося омегу обратно в объятия унитаза.

Брат фыркнул и пожал плечами.

— Ты придурок, — ласково обозвал он беременого. — Упертый придурок, хуже травоядного барана! Пять лет живешь с истинным, троих щенков ему родил! Узаконьте уже отношения! Прав тять Мими, дурость не лечится! — и удалился, вздернув подбородок.

— Мне надо закончить универ… — прохрипел Ри в спину брату, мечтая — поскорее бы тот свалил к мужьям в гарнизон и отвязался с нравоучениями. Загостился у папА, наглая рыжая сволочь!

Шорох шагов и одежды заставил омегу открыть глаза. Тять Мими приблизился с кошачьей грацией танцора и вплел пальцы в волосы приемного сына.

— Малюська ты малюська, — альфа протянул упаковку салфеток и присел рядом на корточки, моргал сочувственно. — Гордость и предубеждение сгубило множество судеб, — вздохнул с затаенной горечью, бережно утирая Ри испачканный рвотой рот. — В том числе и твоего тятю. Хватит морочить мозги себе и Дауде, просто напиши на бумажке «да», если нет храбрости сказать вслух.

О чем думал полуседой, неюный совсем, хрупкий восточный цветок тять Мими, помогая гонорящемуся напрасно рослому пасынку принять верное решение? А точнее, о ком? О спящем сейчас наверху, на втором этаже, давно полностью поседевшем, до сих пор иногда плачущем ночами над фотографией рыженького подростка-али, в траурной черной рамке, муже. Не сумел уговорить того вовремя сделать один-единственный звонок. Пытался примирить истинных, был близок к цели. Но — не успел. Мертвым не нужно ни прощения, ни искупления. Они из края прародителя не слышат молитв живых.

Ри — копия покойного Ри, но в омежьем теле, и характер у щенка кусаче-кактусячий.

Карандаш альфа нашел на полу, клочок бумажки оторвал от газеты.