Tough Cookie (СИ)

— Мне заплатили ровно столько, сколько нужно было, чтобы избавиться от тебя, — Чонгук прерывает размышления У. — Большего мне не надо.

У бесится. Чонгук бьет именно туда, куда нельзя. Один такой удар, и Чихо звереет, слетает с катушек и разрывает собственные цепи. У, намеренно не сдерживаясь в силе, прижимает Чонгука к стене, держит рукой за шею, приближает к нему свое лицо и шипит в губы:

— Насытился, значит? Отказываешься от денег? Ты — шлюха! Тебе всегда должно быть мало! — У не кричит даже, холодным угрожающим тоном раздельно произносит каждое слово и наслаждается, когда ловит чужой страх, стоит Чонгуку зажмуриться. Потому что младший видит, что еще секунда и Чихо его ударит. Чонгук отчетливо видит жажду своей крови в глазах напротив. Каждый атом внутри У мечется и бурлит, он разносит череп кусками раздробленных костей, и Чихо не может сосредоточиться на том, что готов сделать в первую очередь: размазать брата по стене или зацепить его губы в болезненном поцелуе. Чихо чувствует, что на грани, и ему ничего не стоит надавить сильнее на горло, ударить затылок чуть жестче об стену и резко повернуть, чтобы без проблем свернуть Чонгуку шею. Лучше уж так, чем отдать его кому-то еще. У пугается своих мыслей и вскидывает не менее испуганный взгляд синхронно с Чонгуком: страх, расплывшийся по всей поверхности глаз, заставляет Чихо убирать руки с шеи младшего и отойти на несколько шагов назад.

— Уходи, — почти неживым хрипом шепчет Чонгук и держится рукой за горло, на автопилоте выставляя в защите вторую ладонь перед собой. — Пожалуйста.

И Чихо уходит. Не потому, что он этого хочет, а потому что Чон просит. Так надрывно, умоляюще просит. Чихо давит в себе все то, что давно родилось внутри, но всплыло наружу только в эти минуты. Плотно закупоривает, заливает сверху цементом и уходит. Потому что на самом деле покалывающими кончиками пальцев чувствует желание убить Чонгука этими самыми руками. Младший не плачет, но смотрит так умоляюще, что уйти сейчас — самая разумная идея из всех, которые могли появиться в голове за всю его жизнь. Чтобы не убить его и себя заодно. Потому что чонгуковы слова звучат полнейшим бредом, не укладываются в голове, но делают больно прежде, чем Чихо успевает осознать, что за ребрами разрядами на двести двадцать пульсируют разодранные напополам внутренности: и попробуй теперь докажи, кому они принадлежали — ему или Чонгуку.

========== 8. ==========

После ухода Чихо, Чонгук долго пытается собрать себя во что-то целое и единое. Получается с трудом. Он сидит на полу в коридоре, неудобно и как-то неестественно, будто марионетка с вывернутыми руками-ногами, тело вымораживает сквозняком из так и не закрытой двери, на которую получается только бездумно пялиться, не видя ничего: ни темноты вокруг, ни слабого, почти незаметного света от наружной лампочки где-то на лестнице. Запоздалое осознание того, что он, кажется, избавился от Чихо раз и навсегда, не укладывается в голове, с какой бы стороны Чонгук не пытался его обдумать. Впрочем, думать у него не выходит тоже. В сознании мелькают лишь разрозненные обрывки его перебитой жизни с того момента, как он переступает порог Seven Seasons. Чонгук жмурится и больно ударяется несколько раз затылком о стену позади, пытаясь вытравить десятки взглядов и сотни переливов чужого голоса, которые смыкаются вокруг плотным титановым кольцом, заставляя подавиться собственным вдохом. Потому что череп разве что не звенит разлетевшимися осколками, напоминая сколько раз его били головой, и сигналит противным искрящимся набатом по вискам, но лицо Чихо внутри не затирается. Только еще больше резонирует, добавляя к пыткам едва ли не физическое ощущение горячих касаний по всей поверхности кожи. Каждый сантиметр нестерпимо колется и жжется, Чонгук не может себя держать — съезжает боком в сторону и стекает бесформенной массой на пол, неслабо прикладываясь лбом о деревянный ошарпанный паркет, а кажется, что падает на самое дно, где три секунды невесомого падения и ты лишь клочки разорванных камнями внутренностей. Ни боли, ни тоски, ни бесполезных попыток дышать — только черная-пречёрная пустота. А темнота снаружи спиралью заворачивающаяся с темнотой внутри — это уже целая черная дыра, с которой Чонгук, сколько не пытайся, справиться не может. Чихо забирает с собой последние, исхудалые, с трудом собранные по крупицам запасы себя, и шансов больше нет. Только желание сдаться.

Он не чувствует себя вообще, теряет связь с реальностью и отключается прямо там, посреди маленькой холодной прихожей, без снов и успокоения. Только ближе к утру Чонгук вздрагивает, как от удара, подрывается и слепо оглядывается вокруг, потому что ему до сих пор кажется, будто за ним кто-то следит, смотрит изо всех углов и тяжело тянется придушить, смыкая свои ледяные костлявые пальцы вокруг его шеи. Он загнанно прерывисто дышит, но кроме страха в нем по-прежнему так ничего и не отзывается. Чонгук наощупь мучительно долго ползет в свою комнату и видит перед глазами только враждебную ширящуюся тьму, от которой хочется надрывно истерично кричать. Но все, что у него получается — это бесконтрольно звать Чихо по имени, сорванным шепотом все повторяя и повторяя его имя, пока он не проваливается в относительно умиротворенный сон, а по факту не теряет сознание, не в силах удержать его ослабевшими пальцами.

Так Чонгук и засыпает, кажется пустой совсем, а на самом деле — с головой полной мыслей и с сердцем, ноющим так, как если бы он потерял что-то очень важное, чуть ли не жизненно необходимое.

Через пару-тройку часов Чонгук открывает глаза от жутко громкой мелодии не выключенного будильника, раздраженно засовывает телефон под подушку и напуганный резким неприятным звуком больше не может провалиться в сон. Просто лежит с открытыми глазами, считая свои вдохи-выдохи, и пытается отыскать в себе желание соскрести себя с кровати. Оно, правда, не находится, ровно как и силы шевелиться. Но приходится подняться, потому что Чонгук вспоминает, что вчера он так и не закрыл входные двери. Дойти оказывается еще сложнее, но ледяной пол и гуляющий по коридору сквозняк, отрезвляют и заставляют поджать пальцы на босых ногах. Захлопнув дверь, Чон еще несколько минут просто стоит, держась за ручку и упираясь лбом в старое деревянное покрытие. Чонгук чувствует себя одиноким и совсем замерзшим, но дышать старается ровно. Мысли немного путаются, однако горячий душ все-таки приводит в чувства. Вода смывает ненужную тяжесть, голова заполняется повседневной рутиной и планами на день, охотно позволяя отвернуться от подступающих границ собственных расползшихся в зияющую чернильную пустоту трещин. Под затылком противно долбит, но Чонгук игнорирует болезненные периодические вспышки, смутно надеясь, что физическая боль способна хоть сколько-нибудь вытеснить душевную.

На кухне тоже холодно. Чон закрывает окно, выбрасывает неприготовленные остатки еды и заваривает себе дешевый растворимый кофе. Есть он не хочет, его паршиво тошнит, и сдохнуть кажется не такой уж и плохой идеей. Поэтому Чонгук снова подкуривает чиминовы сигареты, запивает всю эту горечь переломанных внутри барьеров еще более горьким кофе и выдыхает. Выпускает из себя воздух вместе с дерьмовым плавящим чувством не то выдуманной совсем вины, не то реально ощущаемой ошибки происходящего. Но в глазах проясняется. Чонгук делает несколько неглубоких затяжек, подтаскивает с другого края стола телефон и сосредотачивается на набираемом номере. Чон решает, что слишком сильно сдает позиции, и сейчас есть куда более важные вещи, чем он сам, чтобы можно было позволить себе распадаться перетертым в грязную пыль пеплом. Он отбрасывает себя назад, огораживает каждый комок разрозненных эмоций и чувств, надевая мастерски отработанную до близкого знакомства с Чихо маску отстраненного напускного равнодушия. Хотя на себя Чонгуку и вправду наплевать, он настоящий все равно уже почти мертв, но это с недавних пор перестает быть проблемой. Сейчас он нужен совсем другому человеку. Поэтому когда на том конце провода раздается голос маминого лечащего врача, все, что касается его самого, перестает иметь значение. Чонгук настойчиво интересуется всеми новостями, узнает, что лечение, которое принимает Юна, помогает, и вместе с доктором они принимают решение провести операцию ближе к выходным. Это вселяет слабую надежду, что все еще может закончиться хорошо.