Tough Cookie (СИ)

Сумин некрасиво кривит губы, когда слышит имя ненавистного сынка своего мужа, и даже не сразу понимает, к чему Чихо ведет, особенно — его кричащий, с нотками стальной ярости и сдерживаемой злобы взгляд, который прошивает тело недвусмысленным испуганным напряжением чего-то опасно неизбежного.

— Причем здесь этот… Чонгук? — запинается женщина и предусмотрительно исправляется, заменяя привычно-презрительное «выродок», стоит заметить каким опасно острым взглядом пресекает ее Чихо. Она не хочет верить в то, о чем начинает догадываться. — О чем ты говоришь, дорогой?

— О деньгах, которые ты заплатила своему миленькому Ю-Квону, — без лишних прелюдий отзывается Чихо и в порыве разносящих его эмоций скидывает все со стола одним движением, с оглушающим хлопком ударяя по деревянной поверхности, в которую приходится даже вцепиться, чтобы удержать себя от желания развернуться и разрушить Сумин хотя бы собственным переполненным до краев взглядом. — Как ты могла оценить весь мой мир какими-то деньгами? Паршивыми бумажками, которые стоили мне так многого! Ты хоть понимаешь, что ты сделала?

— Я знаю, что я сделала, — смотря на дрожащую спину Чихо, почти с гордостью заявляет Сумин. — Этому мелкому ублюдку не место в нашей семье. Он разрушил ее тогда одним своим рождением, отобрав у меня мужа, и сейчас — я не позволю ему сделать этого снова, забрав у меня еще и сына. Он же никто — грязный, извращенный ребенок, как ты не видишь вообще, что ему не место рядом с тобой! — хватаясь за голову, кричит Сумин, но едва Чихо поворачивается к ней лицом, она оседает на кровать, испуганно комкая дорогую юбку в руках, потому что такой Чихо вдруг так резко напоминает ей того, забытого в прошлом Хеджона, который единственный раз позволил себе ударить ее, зашедшуюся в истерике криками о том, что она обязательно навредит его новой «любимой» маленькой-Юне с нагулянным паршивцем на руках.

Чихо становится слишком похожим на отца, но руку на мать не поднимает. Он дышит через раз, вспоминая бледного притихшего Чонгука, заснувшего на диване в кабинете Ли, он даже выдыхает весь этот потяжелевший искрящийся воздух выверенными вдохами на раз-два, проговаривая про себя минхеково строгое «не глупи», но успокоиться не получается все равно. Чихо сжимает зубы едва ли не до крошащейся твердой эмали и зажимает в пальцах ручку двери, останавливаясь в проходе, чтобы сказать:

— Ты и близкого представления о Чонгуке не имеешь. Я даже не знаю, может, мне стоит сказать тебе спасибо? Ведь если бы вы не решили тогда купить его, я, наверное, никогда в своей жизни так и не понял бы, насколько сильно и по-настоящему я люблю его. Но я предупреждал, чтобы ты не трогала его, и очень зря, что ты меня не послушалась. Может быть, это тебя чему-нибудь научит. Потому что теперь у тебя не будет ни моих счетов, ни меня самого. Можешь делать, что хочешь, мне все равно, но у тебя больше нет сына, мама, — четко, без единого желания передумать, холодно выговаривает Чихо и хлопает дверью, оставляя позади и Сумин, и себя самого. Того, кем он когда-то был, и того, кем он больше быть не хочет.

Теперь у него есть Чонгук. Только Чонгук. И это единственная жизнь, которая ему нужна.

***

Проходит чуть больше года прежде, чем Чонгук позволяет Чихо впервые переступить порог своей квартиры. Большую часть времени он проводит в юридическом колледже или с Чимином и Минхеком, которые слишком много говорят, заглушая в голове периодически нападающие отголоски кошмаров-воспоминаний, и никогда не смотрят на светлые белесые шрамы у Чонгука на руках, в отличие от Чихо, который первое время оказывается вообще не в состоянии контролировать свой взгляд. Чонгуку в принципе по-прежнему абсолютно наплевать на это, впрочем, как и на все остальное, но учиться он начинает охотно, стараясь в этой учебе поглубже припрятать и себя самого, и свои никуда не ушедшие мысли.

Чихо борется с ними, как только может, и привыкает к не таким уж частым, но самым нужным встречам с Чонгуком. Он не давит на него, но прятать свою любовь так и не прекращает. Чонгук на самом деле боится в ней утонуть. Он долго сопротивляется, потому что тело кажется все еще оголенным куском из плоти и крови, а вся эта забота и внимание — обжигают, плавят его хрупкую, только-только заходящуюся оболочку. Чонгуку больно. Он старается, очень старается не портить все каждый раз еще больше, но поначалу ему оказывается слишком сложно — он не привык ни к этой ласке, ни к своим больным воспоминаниям. Чонгук проигрывает войну. С окружающими, миром и самим собой. У него нет новых друзей, он слишком тихий и отстраненный, чтобы на него обращали внимания в колледже, а за спиной и без того довольно-таки часто шепчутся, кто его привел, и что он с собой сделал. Он не стесняется и руки свои не прячет. Ему все равно. Потому что Чихо все также продолжает его любить и защищать.

Когда Чонгук пускает его в свой дом — в нем что-то неуловимо меняется. Когда Чихо целует его — воздух между ними нагревается, а мир вокруг почему-то загорается. Чонгук не знает, что это. Но свобода, которую он чувствует, заставляет его смеяться. Чихо даже замирает, неуверенный, что слышит и видит это на самом деле. Он крепко держит Чонгука за ребра, оплетая руками под поясницу, и улыбается тоже. Впервые так искренне за все это время.

Чонгук молчит, он не говорит ничего, но взгляд у него такой по-детски извиняющийся и почти заплаканный, что Чихо обнимает его так сильно, что ребра трескаются вдоль и поперёк, обломками раздробленных костей перекрывая доступ к кислороду. А за спиной — стена. Бежать некуда. Чонгук и не хочет. Он так устал убегать, прекрасно зная, что с ним никогда больше не станет хоть сколько-нибудь проще, что сейчас у него нет сил даже сопротивляться. Он сдается в руках Чихо и смотрит-смотрит-смотрит, так глубоко смотрит в его глаза — Чихо не выдерживает этой пытки, жмется ближе, чтобы ни миллиметра между, и ставит свою аккуратную точку.

— Ты же знаешь, что ты от меня не убежишь. Никуда. Я всегда буду тебя догонять, — ласково шепчет Чихо и мягко целует младшего в лоб, зажмуриваясь и задерживая Чонгука не только в своих руках, но и в каждом сантиметре себя. За границей собственного сердца, откуда у них обоих никогда не было выхода.