Tough Cookie (СИ)

Чон рассчитывает выйти на работу только через неделю и все это время провести с мамой, дожидаясь операции. Кен абсолютно не против, так как неустойка ему оплачена, и он прекрасно понимает, что даже если Чонгук начнет работать, он и так будет все это время отпрашиваться каждый день. Чон, решив вопрос с Кеном, едет в больницу, и весь день не отходя сидит возле Юны. Присутствие мамы рядом, даже несмотря на то, что она теперь почти всегда спит, помогает. Чонгук запрещает себе думать о Чихо, а все свое внимание перенаправляет на предстоящую операцию и положение женщины.

***

— Ты больше не ходишь в клуб? — откуда-то из прихожей спрашивает Квон, но Чихо не слышит почти, он скрывается за ближайшей дверью и тяжело валится на диван. Снова. Он сидит там часов с пяти утра, когда, только-только заснув, просыпается из-за какой-то тупой, необъяснимой совсем тревоги — будто случилось что — и так и не может больше уснуть. Ходит неприкаянной размазанной тенью сначала по квартире, потом по комнате, а потом опускается на мягкие упругие подушки и больше не встает.

Ю-Квон в особых приглашениях не нуждается, у него есть свои ключи, а на звонок он нажимает просто так, чтобы предупредить. В последнее время Чихо сам не свой, он постоянно злится, и к нему опасно подходить — Квон это уяснил, поэтому Ким спокойно пропускает тот факт, что У не утруждается его даже нормально встретить. Просто проходит за ним в гостиную и небрежно бросает свою дизайнерскую куртку на кресло. Чихо сидит на диване в одних спортивных штанах и смотрит на выключенный экран телевизора. Глаза у него пустые и словно поддернутые мутной пеленой. Ночь проходит для него не лучшим образом, потому что Квон замечает на столе заполненную до краев пепельницу и пустую бутылку коньяка. Он медленно опускается рядом и кладет голову на колени У.

— Я скучаю, — мурлычет Квон, смотрит снизу вверх и аккуратно ведет кончиками пальцев под подбородком и вниз по чужой шее.

Чихо зарывается ладонью в его волосы и пропускает белые прядки между пальцев. Медленно, едва ли действительно осознанно. Ощущения тут совсем другие. Не такие, как с Чонгуком. Ничего похожего. Ю-Квон не выбирает момент и совершенно точно не знает, когда стоит остановиться, замереть и не трогать, отойти в сторону, чтобы дать время осмыслить, сделать какой-то выбор, решиться, в конце концов, он не видит или не желает видеть угрозы, не боится, трогает, действует. И это бесит, на самом-то деле. Чихо тошно от себя, потому что прямо сейчас ему хочется одернуть руку и выставить за порог, а лучше совсем из жизни. Потому что нет никакого «Я тоже скучаю» в ответ. Потому что нет вообще никакой реакции. Он не скучает. Точнее скучает, но не по Квону.

Чихо приходит в квартиру поздно ночью, почти под утро. Выйдя от Чонгука, он долго колесит по городу, впервые так медленно, без стрелки на спидометре за сто восемьдесят, методично пересчитывает кварталы и редкую разметку за городом. Окна раскрыты все, в салоне прохладно, но в голове все равно полыхает под самое небо, так, что не потушить. Поэтому он останавливается на обочине, долго курит, обжигая пальцы тлеющим фильтром, когда слишком сильно задумывается. Придорожная забегаловка в сотне метров отсюда, кажется ему каким-то спасением. Это оказывается даже какой-то дешевый бар, но зато Чихо может быть уверенным, что не встретит знакомых. Его здесь никто не узнает, да и народа тут почти нет. Можно напиться до потери пульса, утопиться в алкогольном заплыве и перестать думать и вспоминать. Но ничего из того, что он заказывает, не лезет. Чихо не может найти себе место. Он видит себя запертым, связанным по рукам и ногам, застрявшим в одном конкретном временном отрезке, который приходится переживать снова и снова.

Seven Seasons.

Долбанный зеркальный душ.

И момент, когда Чонгук стонет совсем отчаянно, по-блядски откровенно, почти подчиняясь, называя его «Зико».

Круг за кругом, без возможности расцепить проклятое кольцо и сбежать. Только видеть и осознавать. Признавать, что надо было остановить все еще тогда. Надо было без лишних слов рубить собственные обиды, позволяя пересушить корни растущего эгоизма. Бежать оттуда, отвлекаться, делать хоть что-нибудь, лишь бы не до такого. По большому счету ему всего-то и нужно было, что оплатить услуги Чонгука и забыть о нем раз и навсегда, ровно так же, как и все эти последние годы. Но Чихо не смог, он сделал неправильный выбор. Он снова нашел брата, впустил его в свою постель, в свою квартиру, в свою жизнь. А сейчас уже слишком поздно. Сейчас Чонгук буквально под кожей, он течет вместе с кровью по венам, он в каждом вдохе и выдохе. И от этого хочется сдохнуть. Потому что держать Чонгука в своих руках — это как раскаленным железом по всему телу: вроде и кожу расплавит по миллиметру в минуты, но все равно, теперь, когда ладони не чувствуют его тепла, все прошитое током нутро тянется обнять, окутать собой сильнее, вдохнуть — глубже, хоть Чихо и знает, что обкатит перманентной концентрированной болью — неважно — он почти готов признаться, что чувствует. Главное просто быть рядом. Но от всей неправильности ситуации, от невозможности ее контролировать, от нежелания принять простую истину — Чихо хочется раскроить себе череп. Только бы избавиться от всего этого грязного марева. Вытащить из себя все воспоминания, запахи, ощущения и сжечь. А пепел развеять.

У прикрывает глаза, откидывает голову назад на спинку дивана и сам не замечает, как, полностью уйдя в свои мысли, сильнее тянет волосы лежащего на коленях Ю-Квона. Ким недовольно шипит, и У вздрагивает, убирает руку, в непонимании уставившись на свои пальцы.

— Сходим пообедаем вместе? — Квон раздосадовано приподнимается с его колен и, сидя рядом, почти жалобно заглядывает в глаза.

— Нет, — слишком резко говорит Чихо и осекается. Встряхивает головой, отгоняя наваждение, и осторожно, чтобы не пришлось объясняться, исправляется. — То есть в другой раз, у меня сегодня дела.

У встает с дивана, оборачивается у двери, вскользь бросая тяжелый взгляд на Квона, и качает головой, ясно давая понять, что на продолжение разговоров можно не надеяться. Квон не дурак. За раз прочитывает в глазах Чихо и раздражение, и усталость, и тупую злость — тоже. Провоцировать его не хочется, поэтому Ю-Квон фыркает обиженно, но не спорит, оставляет куртку, чтобы был предлог вернуться и уходит, не добиваясь сегодня ровным счетом ничего. После душа Чихо чувствует, что его трясет от всего этого. От мыслей, от эмоций, от неспособности действовать. Ему нужен совет. Потому что еще чуть-чуть, и он начнет совершать глупости. Играть по правилам своей совершенно идиотской детской импульсивности, которая вопит и требует отомстить, разнести себя и похоронить остатки, забыться в ком-то другом, затирая на себе невидимые следы чужими руками и губами. И этого впервые почти осознанно не хочется.

Чихо просто не понимает, кому отомстит больше — себе или Чонгуку. Но каждое из этих желаний, вместе и по отдельности, вызывает отвратительное первобытное отвращение. Неконтролируемое и совсем-совсем мерзкое. Чихо только смотрит на себя со стороны, и понять не может: какого гребанного хрена все это сейчас происходит. Вселенная замыкается порочным вольфрамовым кругом, давит на плечи ядовитой виной, сцепляет запястья своими-чужими страхами и рот затыкает, отбирая право говорить. Он уже все сказал. Остается только смотреть. И бежать круг за кругом по одному и тому же маршруту: вне времени и пространства без возможности закрыть глаза, чтобы увидеть, наконец, что он все это время отрицал. Чонгук рядом с ним не просто так. Это не игра и не прихоть, не каприз даже, это что-то иное, такое, что Чихо не способен объяснить, но и отрицать больше не видит смысла. Это сводит его с ума. Поэтому он звонит Минхеку и, узнав, что тот в своем любимом корейском ресторане, едет к нему.

— Надо же, ты наконец-то вспомнил, что у тебя есть друг, — язвит Ли, ловко отправляя в рот очередной кусок мяса. Чихо сидит напротив Мина и уныло копается палочками в рисе. Даже засмеяться хочет, что едва ли не впервые позволяет себе выглядеть настолько открытым и убитым — от себя противно, но на это его тоже не хватает.