Tough Cookie (СИ)

***

Чихо слоняется все утро по офису, но поняв, что продуктивности от него сегодня, как и все предыдущие дни, ноль целых ноль десятых — едет домой. Дома он принимает свою любимую в последнее время позу овоща и лежит до вечера на диване, уставившись в потолок. Не хочется ничего. Ни есть, ни курить, ни секса. Даже видеть никого не хочется. Хотя мать утром зовет на завтрак, телефон разрывается от смс-ок Ю-Квона, а Мин в ответ на принятый вызов произносит короткое, но не менее емкое «Ты должен». В его голосе мириадами переливов слышится неодобрение и настойчивость, но Чихо знает: тот вряд ли вообще гордится тем, что у него такой друг, но пока не убедится в абсолютном бездействии — не вмешается. А так кажется даже, что у Чихо есть выбор, хотя он сам отбирает его у себя, когда подписывает паршивенькую кипу бумажек у Кена. Но хоть какую бы то ни было реакцию У из себя выдавить не может. Он только бессильно пожимает плечами и вымученно хмыкает в трубку — Чонгук не отвечает на его звонки уже несколько дней.

Правда, в этот вечер Чихо хватает ненадолго. Единственный человек, которого он хочет видеть, находится в двадцати километрах от него. Стоит встать, взять ключи и спуститься к машине. Если нет пробок, то Чихо доедет за двадцать пять минут. Он даже почти срывается с места, но понимание того, что этот человек Чихо видеть не хочет, застает у самой двери. У это заслуживает. Поэтому лишь горько усмехается, растирая виски подушечками пальцев, преувеличенно спокойно возвращается в гостиную и снова падает на диван. Переворачивается на бок и, вяло в сотый раз перекапывая собственное отчаянье, засыпает, думая о взгляде, которым его провожал Чонгук.

Чихо просыпается с дикой головной болью около девяти вечера. Душ и обезболивающее снимают физический дискомфорт и притупляют острые углы реальности. Он стоит у огромных окон своей роскошной квартиры, закуривает первую сигарету за день и обещает себе, докурив, разбить к херам не затыкающийся телефон. За окном нет света, только глубокая чернота неба без звезд, и в какой-то момент перед глазами неправильно плывет, и в темном отражении стекла Чихо видит уже не свое отражение. Он видит своего младшего брата. Такого хрупкого, с вечно испуганным взглядом и такого родного, близкого, желанного. Глаза у него яркие и огромные. Детские совсем. Чихо даже кажется, что они полосуют, разрезают аккуратным машинным стежком на две разрозненные части, и вся его жизнь в это мгновение незаметно делится на то самое «до» и «после». «До» — уже не существует, а «после» — словно стоит сейчас перед ним и смотрит, бесконечно глубоко смотрит за глаза, за тело, за все имеющиеся изъеденные обиды и ненависть, в самую душу. И только туда. Это лупит под затылок разрядом на двести двадцать, давая Чихо без лишних границ осознать, что он отдал бы, наверное, все, лишь бы прижать сейчас Чонгука к себе, зарыться носом в его волосы, почувствовать, как бьется его сердце. Чихо решается. Он собирается сказать Чонгуку все, что с ним происходит. Минхек прав, Чон принял решение. Но тогда все было по-другому. «Пусть Чон сделает выбор в последний раз, а потом можно и спиться», — думает У и идет в гардеробную. Переодевшись, парень хватает со стола ключи от феррари и выходит из дома.

***

Чонгук приходит сегодня пораньше. Завтра утром проводят операцию, и Юне рекомендуют набраться сил. Чон все понимает. Невесомо целует маму в нос, по одному перебирая тонкие пальцы, и вымученно улыбается ей, когда она снова засыпает под препаратами. Дорога домой кажется бесконечной. Он специально едет на метро и дальше на автобусе, отвлекается на прохожих, на случайных пассажиров, невидяще рассматривает пространство, специально растрачивая время, чтобы не оставаться в квартире в холодном одиночестве и поменьше думать. Чонгук поверхностно прибирает дом, по несколько раз переставляя вещи по разным местам, потому что банально забывает, что пять минут назад уже брал в руки что-то из этого, задумавшись. Внутри разрастается бесконтрольный хаос, и он принимает горячий душ, в тщетных попытках растопить немеющие от безысходности конечности. Он ставит чайник закипать, тяжело опускается на стул на пару минут, и пока техника шумит убаюкивающим мерным гудением, в дверь стучат.

«Или Чимин, или Чимин», — устало выдыхает про себя Чонгук и, не смотря в глазок, открывает дверь.

На секунду кажется будто бы Чихо и не уходил. Будто не Чонгук его закапывал в себе все глубже, темнее, не достанешь. У стоит перед ним, словно не было всех этих выматывающих, разрушающих дней отвыкания, и рана внутри Чонгука с новым заходом начинает обильно кровоточить, хотя, если совсем не врать себе, она и не затягивалась.

Чихо два раза заходит в подъезд и выходит. Выкуривает внизу пять сигарет, и после тридцати минут самоедства осмеливается постучаться в чертову преграждающую дверь, но не жалеет. Даже если Чон его сейчас прогонит — это стоит того. У цепляется взглядом за растерянного, немного лохматого парня в домашних штанах и футболке и запоминает. Если это последний раз, то Чихо должен запомнить все. Потому что это будет единственной картинкой в его голове, приносящей ему удовольствие.

— Привет, — Чон приходит в себя первым, и голос его почти не дрожит. То, что у него внутри сейчас по одному оголяются нервы, узлами стягивая вены-жилы вокруг всего тела — одно неверное движение и Чонгук лопнет, превращая внутренности в мясорубку — должен знать только он сам.

— Мы можем поговорить? — хрипло, с надеждой спрашивает У.

Чонгук несколько секунд смотрит на брата, а потом двигается, пропуская того в дом. Чихо стоит позади. Чон чувствует его совсем близко. Он нарочно медленно закрывает замки, тянет как может, боится повернуться. Боится не устоять и не суметь подавить выворачивающее желание прикоснуться. Но У слетает первым. И с этого будто начинается обратный отчёт. Чон только поворачивается к нему лицом, как Чихо толкает его к стене и жмётся вплотную, так чтобы вообще как одно. Мажет горячими губами по щеке, от уха до краешка губ, и замирает, одну руку вплетая в еще чуть влажные волосы Чонгука, а другой перехватывает вдоль поясницы так, что не отстраниться. Никто и не пытается. Чонгук едва успевает словить голодный мерцающий взгляд и все-все понимает, сам соглашается, потому что тоже хочет. И целует до звездочек перед глазами и тугой пылающей спирали не то за грудиной, не то по всему телу. Чихо перехватывает инициативу моментально. Целует в ответ настойчиво, глубоко и до невозможности жадно. Чонгук только обхватывает ладонями лицо брата, сильнее прижимается к его телу, хотя, кажется, уже нет и миллиметра между ними. У еще больше смелеет от такой неожиданной для него реакции, обхватает Чона под ягодицами и, приподняв, заставляет его обвить ногами свою талию. Не прерывая поцелуй, Чихо отрывает его от двери и наугад идет в спальню.

— Черт, — сквозь зубы ругается Чихо, неожиданно натыкаясь спиной на острый косяк, который впивается между лопаток, и руки едва ли не немеют, но Чонгука он не выпускает. Потому что это все ни в одной жизни неважно, когда младший брат дотрагивается языком до нижней губы и опускает ладошку под футболку прямо над ремнём.

Чихо укладывает его на постель, прижимает к ней своим телом и снова целует. Чихо оголодал по Чонгуку. Словно прошел век, а не неделя. Он не может оторваться от его губ, не может напиться. Целует, кусает, лижет и снова целует. Чон отвечает также. Напористо, сам не позволяет У оторваться. Шарит беспорядочно руками по телу брата, пытается стащить всю эту ненужную, мешающую одежду. Хочет чувствовать его, как себя самого, чтобы кожа к коже, и ничто не разделяло, не стояло между ними. Хочет вести сильнее, приближаться ближе, и ядом по всему организму писать только его имя. Чонгук громко дышит и каждый выдох — очередное клеймо на коже. Чихо не говорит вслух, но каждым касанием и мимолетным внимательным взглядом буквально кричит, что хочет быть отмечен им всем, везде и бесконечно долго. А лучше вообще вечно.

Чихо стаскивает с младшего футболку, за ней же отправляет штаны и белье, сильнее прижимает и чувствует. У чувствует, что он живет. Прямо сейчас и здесь, прижимая к себе это голое, так горячо любимое тело — он живет.