Don't even care (СИ)

Слова, словно кровь из вспоротого живота, потекли ручьём.

— Первые сутки мы ничего не делали, только дрожали и плакали. Утром жажда стала невыносимой, и некоторые пили воду, в которой мы сидели, — Луи подался назад, каким-то образом почувствовал, что Гарри за его спиной, и прижался к его груди лопатками. — Я не пил, знал, что она смертельна.

Сквозь прикосновение их тел в Гарри проникло ещё больше яда, но он всё равно поднял руки и обхватил плечи преступника, теснее прижимая к себе.

— Мы были голодны и напуганы, но оставались детьми, жались друг к другу в поисках поддержки. Все, кроме меня.

Гарри с трудом проглотил леденяще-жгучий комок и впал в оцепенение. История Луи разорвала его на неаккуратные части. Больше всего хотелось закрыть уши ладонями, упасть на колени и умолять преступника остановиться, перестать делиться своей тьмой, но Гарри продолжал слушать, сжимая тело в своих объятиях сильнее.

— Зейн был тем, кто поместил нас туда, — Луи открыл глаза, и взгляд его тут же упёрся в воняющий мрак колодца. — Он шепнул мне быть единственным. Только так, сказал, можно выжить.

Луи вдруг дёрнулся, и от неожиданности Гарри расцепил руки. Капюшон сполз с головы, волосы взъерошил ветер.

— Я был готов, когда на вторые сутки они бросили нам бутылку воды. Некоторые уже ослабли, заболели из-за бактерий, которые выпили вместе с грязной водой. А я нет, — глаза Луи были совершенно безумны, тёмные от нахлынувших воспоминаний. — Я помню, как сомкнулись мои пальцы на пластике. Он так неприятно щёлкнул и смялся.

Гарри будто перестал существовать: преступник смотрел на него, но не видел. Его полностью поглотили кошмары, разбуженные сном, и это место, ещё дышащее прошлым.

— Они все умерли. Кто-то — от болезни, кто-то — от слабости, — Луи замер, вдохнул немного гнилостного воздуха. — Кого-то убил я, защищая свою воду.

Этого Гарри не мог вытерпеть: он обхватил хрупкую голову руками и потянул к себе, хотел уткнуть в свою кожу, остановив поток откровений. Но Луи не желал молчать: он дёрнул подбородком в сторону, но из ладоней Гарри не вырвался.

— Я единственный, кто смог выжить. Единственный, кто выбрался.

Нетерпеливые дрожащие руки обвили талию Гарри. Луи держался за него, заглядывал в лицо своим безумным взглядом и всё повторял:

— Я особенный, да? Ведь особенный же?

========== Колодец ==========

Сейчас.

Лёгкое головокружение преследует Гарри с тех пор, как он очнулся в своей белой палате. Оно не отпускает вечерами, когда он ложится в постель, отгоняя ночные тени кошмаров, не отпускает ярким днём на людном проспекте.

Пэт уходит за ланчем, Энди присаживается на подоконник и приоткрывает окно.

— Я покурю? — спрашивает он.

Гарри безразлично кивает; всё внимание занимает шум простуженной улицы, ворвавшийся вместе со сквозняком в окно.

— Вы удивительно сильный, — принимается рассуждать Энди, цедя дым между зубами. — Пройти сквозь такое испытание и не слететь с катушек. Кто бы ещё мог…

Гарри смотрит на свои пальцы, на идеально чистые ногти — грязь и кровь остались в прошлом — и хочет усмехнуться. Смог ли он? Определённо, нет. Но агенту Фармеру лучше не знать, насколько сильно пошатнулся весь внутренний мир, как на пепле прошлого Гарри Стайлса Луи удалось выстроить совершенно новую личность.

— Естественно, не обошлось без слёз, без злости и битой посуды, но всё это, кажется, было тысячу лет назад, — врёт Гарри.

На самом деле там, в особняке, Луи заставил его сбросить всё лишнее, очиститься до бойцовского веса. Только поэтому он пришёл на допрос, заставил свои ноги передвигаться в сторону полицейского участка, а не в ужасе бежать прочь.

Опустившись по спирали деградации в самый низ, теперь он ясно видел себя нового. Но ни в коем случае не собирался показывать агентам.

Медленно, чтобы не потревожить швы и внутренние повреждения, заживающие на теле, Гарри снимает кофту. Стягивает левый рукав, потом — правый. Под белой тканью рубашки заметны бинты на запястье. Под ними болит сильнее всего, но Гарри не думает об этом. Только не об этом.

Запрокинув голову, он чувствует прикосновение ветерка, смешанного с сигаретным дымом, будто Луи ласкает его снова. Зажмурившись, Гарри наслаждается этим маленьким обманом и почти верит в него: напрягается спина в ожидании щелчка резкой боли, шрам на горле ноет. Оставленные отметины зовут своего хозяина, но больше некому прийти и насытить их страсть.

Луи разбудил Гарри и тут же покинул. Злость плещется в венах вместо крови. На смену привязанности, Гарри боится, медленно приходит ненависть.

Чёртов Луи.

Тогда.

Тонкой струйкой солнечный свет пролился на лицо Луи; каким-то неведомым образом пробился сквозь густые кроны многолетних деревьев и ворвался в это тёмное и мёртвое место. Кожа, подсвеченная солнцем, казалась болезненно серой. Голубые с искрами глаза очень близко. Клюквенные губы всё шептали: «Особенный, особенный…»

Гарри хотел оттолкнуть безумие, что заглядывало ему в лицо. Пальцы дрогнули на опущенных плечах Луи, мышцы напряглись, и только секунда отделяла его от инстинктивного движения. Один толчок и поворот корпуса: Гарри смог бы сбежать дальше отсюда и попытаться забыть.

Но ветер хлестнул по щеке, приводя в чувство, и вместо того, чтобы отринуть случившуюся катастрофу, Гарри впустил её в себя: прижал преступника к груди крепче.

— Это случилось только с тобой? — в пропахшие никотином волосы шепнул он. Пальцы ласкали спину поверх толстовки. Гарри интуитивно угадывал напряжённые мышцы и старался разгладить их подушечками.

— Нет, каждый из нас.

Луи был тихим, потерянным. Словно ребёнок, он положил свою голову на плечо Гарри и замер. Вокруг пахло влажной землёй и чем-то неприятным: густым, застоявшимся. Глупо было надеяться, что так пахнет вода в колодце, но Гарри отказывался допустить хотя бы тень мысли о том, что там, внизу, в темноте — останки детей.

— Поэтому пальцы Олли такие?

Интуитивно Гарри бросил взгляд на колодец, на острые сколы камня, о которые можно было так пораниться. В голове никак не укладывалась жестокая правда, услышанная от Луи. Сквозь шелест окружающего леса реальность твердила о том, что так не бывает, в мире не может существовать такой жестокости.

— Он пытался отгрызть их, потому что был голоден. Никто не проводил в колодце столько времени, сколько провёл он.

Близко, очень близко, Гарри почти угадал. Вот только каким бы диким ни было его предположение, настоящая причина оказалась в разы страшнее.

— Наверное, он сидел там так долго от того, что не мог решиться расстаться с братом.

— Братом?! — ахнул Гарри. Слишком громко для мёртвого колодца — оттуда вернулось едва слышное эхо. Словно с того света.

— Не знаю точно, — выдохнул Луи, как будто пытался сбросить надоевшую тяжесть. — Он не рассказывает.

Горячее дыхание у ключиц стало более частым. Луи словно готовился к чему-то, вёл негласную борьбу с собой и своими страхами, а Гарри терпеливо ждал. В сложившейся ситуации он мог разве что покорно слушать, впитывая трагедию в себя вместе с запахом гнили. Исправить произошедшее уже никто не был в силах.

— На самом деле важно лишь то, что он всё-таки вылез, — философски заключил Луи и покинул предоставленные ему объятия. Медленно, словно каждый шаг отдавался тупой болью внутри, он подошёл к краю колодца. — Всё, что было в этой вонючей темноте, осталось там навсегда.

Приглушённое биение двух живых сердец в центре сгустившейся смерти заглушал апрельский ветер. Солнце отчаянно боролось за возможность осветить этот сырой кусок земли, но ельник не оставлял шансов: раскидистые лапы переплетались крепко, будто нарочно мешая свету.

Утихающие страх и потрясение оставили внутри Гарри пустоту. В неё звонко, словно в колодец камушки, падали секунды времени. Тяжёлые, полные фатальности.

— И до вас кто-то был? — выдвинул он предположение тем тоном, каким обычно обсуждают новости, не касающиеся напрямую.