Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

Эдельштайн качает головой. На деле, он уже давно решил все для себя, не хватает буквально самой малости, казалось бы, мелочи, но весьма важной. Ни Доминик, ни Гилберт так ни разу и не заикнулись о чувствах. А Родерих, вот незадача, сам этого делать совершенно не намерен, хотя опять же, уже давно все решил для себя.

— Ты настоящий садист, — Людвиг лишь трет виски и кивком головы зовет родственника выбраться из комнаты. — Оливер собирает всех на дневной чай, не хочешь присоединиться?

— Не откажусь, — Эдельштайн чуть усмехается, поправляет на себе одежду, которая хоть и далека от привычных костюмов, но сидит все так же великолепно, после чего идет вслед за Людвигом.

Они говорят о чем-то до противного обыденном, когда на дороге показывается вдруг взмыленный и явно запыхавшийся Байльшмидт. Он преграждает собой путь в узком коридоре, бешенным взглядом смотрит то на Родериха, то на Людвига, а потом разом приосанивается и ухмыляется как ни в чем не бывало.

— Родерих, можно тебя на пару слов? — уверенности в голосе Гилберта хоть отбавляй, а вот сам Родерих хмурится — он терпеть не может, когда его прерывают на середине разговора.

— Боюсь что… — он хочет уже послать Байльшмидта куда подальше, но в глазах того загорается нечто нечитаемое и очень интригующее.

— Всего пара слов, это важно, — перебивает снова он и смотрит уже на Людвига. — Ты не мог бы оставить нас наедине всего на минуту?

А вот от такой вопиющей наглости Эдельштайн буквально загорается негодованием. Но Людвиг, черт бы его побрал, соглашается и, перекинувшись с Гилбертом парой фраз, уходит, а вот Эдельштайн остается с тем один на один.

— У тебя должна быть очень веская причина, иначе я… — Родерих уже заводит свою шарманку, но Гилберт даже бровью не ведет. Он в два больших шага оказывается рядом, смотрит серьезно и выпаливает буквально на одном дыхании.

— Родерих, я люблю тебя, — слова чеканятся как заученные, а у Эдельштайна разом обрывается дыхание на полуслове, чем и пользуется Гилберт. — Я знаю, что альфы должны быть с омегами и все такое про пестики и тычинки, но все равно предлагаю тебе встречаться, — его взгляд чересчур серьезный, думает Эдельштайн, хочет уже вставить свои пять копеек, наконец, но его снова самым наглым образом прерывают, опустив ладонь на губы. — Не стоит торопиться с ответом. Подумай хорошенько над этим и скажи мне все вечером, — продолжает тараторить он, будто в голове включен таймер, во время которого Байльшмидт обязан уложиться. — А теперь бывай, и хорошего дня.

Он убегает так же быстро как и появляется. Эдельштайн только захлопывает рот, еще ощущая на нем грубую ладонь, и пялится улепетывающему силуэту вслед. Странные люди его порядком интригуют, а такое признание и вовсе из ряда вон. Он в задумчивости спускается вниз, где уже собираются почти все, слушает сетования Оливера на счет Джеймса с Мэттом, что те так не вовремя уехали гулять, а сам зарывается в свои мысли. Разговоры за столом катятся от одного к другому, Людвиг рассказывает что-то слишком заунывное, что становится отличным фоном для размышлений, и лишь к концу застолья Родерих выныривает из своей прострации, когда рядом раздается характерное покашливание.

Рядом с ним расслабленно стоит Доминик, но что-то в его позе порядком напрягает Эдельштайна.

— Хорошего дня, — здоровается с улыбкой тот и вдруг украдкой опускает на стол сложенный лист бумаги. Эдельштайн смотрит с непониманием, а Хедервари лишь наклоняется ниже и шепчет на ухо совсем тихо: — Дашь свой ответ вечером.

Он уходит, не объяснив ничего. Родерих испытывает странное чувство дежавю, когда тянется к листу и разворачивает его. На бумаге аккуратными буквами выведено признание и предложение встречаться. Эдельштайн сглатывает, торопливо комкает лист под удивленным взглядом Людвига и со злостью впивается вилкой в тортик.

— Клоуны чертовы, — шипит он. — Устроили тут спектакль… Ответ им вечером подавай! — он продолжает шипеть, отламывая кусочек ни в чем не повинного бисквита, а Людвиг вскидывает бровь:

— Что-то случилось? — уточняет он.

— О да, случилось, — кивает Эдельштайн и с важным видом отправляет лакомство себе в рот.

И хоть в данный момент он искренне злится, ответ у него уже готов абсолютно точно.

***

— Точно не устал? — Мэтт задает этот вопрос в очередной раз, а секундой позже чувствует, как в затылок врезается снежок.

— Спросишь это еще раз, и я столкну тебя в сугроб, — фыркает сзади Джеймс и угрожающе усмехается.

Вообще он кривит душой, подобная забота с какой-то стороны даже приятна. А если учитывать что и сама прогулка прошла более чем хорошо… Уильямс, признаться, подобного не ожидал. Ему казалось, что с Мэттом уже на десятой минуте обязательно должно стать скучно, вот только тот умудрялся не только поддерживать любые темы, но и самостоятельно рассказывать весьма интересные истории. И все это несмотря на достаточно быструю езду по лыжне.

Джеймс и сам не успел заметить, как они добрались до озера, как успели прогуляться там, поиграть в снежки, а теперь уже и виднеется впереди коттеджный поселок. Время пролетело совсем незаметно, а Мэтт даже и не думает надоедать, не говоря уже о том, что Джеймс не прочь был повторить такую поездку.

— Как будто я мало в сугробах валялся, — бурчит в ответ Мэтт, хотя на губах лежит улыбка.

Он и правда весь в снегу с ног до головы — Джеймс постарался, но Уильямса это не напрягает абсолютно. Напротив, он даже рад подобным заварушкам, рад играм в снежки и морозному воздуху, который щиплет за щеки. Приближение коттеджей даже немного расстраивает, но после нескольких часов на морозе все же стоит погреться.

Они тормозятся у нужного дома минут через десять и наспех стягивают с себя лыжи, не упуская возможности еще побросаться снежками друг в дружку. Мэтт заливисто хохочет, а Джеймсу даже нравится этот смех, да и сам он смеется. Уильямс не очень осознает, в какой момент притягивает вдруг резко к себе Мэтта за шарф и целует в ледяные губы. А когда понимает, лишь углубляет поцелуй и нахально усмехается смущению того.

— Не будь неженкой, Уильямс, и не забывай, что ты мой парень, — шепчет он горячо в губы. Мэтт только растерянно кивает, и черт знает, от мороза горит румянец на его щеках или от смущения.

Он говорит что-то про лыжи и бредет в подсобку, а Джеймс запоздало замечает в окне мелькнувший силуэт своего дяди. В голове ненароком мелькает мысль, что теперь придется объясняться, но отчего-то Джеймса это совсем не пугает.

***

— Так вот значит, кто тебе нужен был? — Оливер тянет это слишком слащаво, что у Джеймса невольно сводит судорогой челюсть. — Малыш Джей, неужели ты, наконец, внял моим словам?

— Вовсе нет, — Джеймс ожидал подобного, а потому, едва оказавшись рядом с дядей, лишь нахально плюхается перед ним на диван и скрещивает пальцы на руках. — Мы с Мэттом просто поспорили, — пытается увильнуть он, но взгляд Оливера слишком внимательный и пронизывающий насквозь.

— Поспорили, значит? — он тянет это елейно и нараспев. Джеймс иногда просто ненавидит эту манеру разговора. — Так значит, поцелуи теперь входят в споры, — Оливер прощупывает почву, Уильямс слишком хорошо знает эту его черту.

— Поцелуи входят в понятие отношений, — усмехается Джеймс. — А Мэтт теперь мой парень по нашему спору, так почему бы мне не воспользоваться этим? — от его слов тянет весомым, почти физически ощутимым холодом. Оливер разом перестает улыбаться и становится слишком серьезным.

— То есть ты ничего не испытываешь к нему? — уточняет Керкленд, надеясь еще, что его воспитанник просто неправильно выразился и на деле все куда приятнее, чем звучит.

— Именно так, — вопреки ожиданиям, кивает Джеймс. — Я хочу вывести его на чистую воду и не более.

Оливер смотрит почти с болью на Уильямса и тяжело вздыхает. Иногда он жалеет, что появился в жизни Джеймса так поздно и не смог предотвратить некоторых неприятных моментов в ней. Жалеет, но изменить этого никак не может, хотя пытался уладить все уже не единожды.