Две души Арчи Кремера (СИ)

Десерт, который Николай принес с собой, был непритязательным, но сытным. Ошеломительно вкусным, как оказалось, и его было мало. Николай полулежал на кровати, глядел на Захарию, его взгляд скользил по Захарии, ничего особенного не выражая: возможно, любуясь, возможно, самодовольно оценивая, возможно, присматриваясь. У него была белая кожа. Хотя что там – у Захарии тоже: старящий эффект солнечной радиации, огрубление эпидермиса из-за этого дурацкого меланина ему были совсем не по душе, и просто красиво; а делов-то: крем по паре десятков койнов за банку, процедуры по пять раз по столько раз в два месяца – и вуаля, кожа, которой завидовали женщины, и ослепительно белая при том. У Николая она была грубой. Кисти рук и лицо – загорелыми, а кожа на теле, наверное, и должна была быть такой у человека, не особо заботившегося о ее внешнем виде, довольствовавшегося обычными правилами гигиены, не более. Мышцы у него были тоже – непропорциональными, после недолгих размышлений признал Захария; ноги – кряжистыми, тело – длинным, руки – мощными. Непривычный экземпляр в коллекции тонкого эстета Захарии Смолянина. Возбуждающе непривычный; и снова – Захарии казалось, что Николай ничего не имел против того, что и его оценивают, и одновременно же ему казалось, что Николай не воспринимал серьезно эти его взгляды. Ему ничего не стоило стряхнуть их с себя и пойти дальше, совершенно не задетому ими.

Как бы там ни было, он был не дураком, этот Николай Канторович. Он родился в такой глуши, что столичный житель Захария Смолянин долго думал, где это. Николай, казалось, был привычен к такому недоумению, снисходительно пояснил, и Захария вспомнил: да, что-то такое слышал, дыра та еще, чуть ли не натуральное хозяйство, и прочие радости аграрных зон в глубоко континентальной зоне. Жил там, сбежал из дома, чтобы вырваться из той дыры и выбиться в люди, сражался за это право долго и упорно: образование у него в той дыре было аховым, об офицерской школе просто так, с бухты-барахты, можно было и не мечтать. Только особые заслуги, советы бывалых людей и капелька удачи в вечной грызне за кусок побольше с такими же, как он, нищебродами, и дали ему возможность выбиться в офицеры. Но то не был бы Николай Канторович, которого знал Захария, если бы он просто вывалил это Захарии – даже расслабившись, даже пребывая в благодушном настроении и по-боярски попивая коньяк, Николай не позволял ничего, кроме самых общих фраз. Просто Захария Смолянин не был дураком. Легкомысленным – да, вертихвосткой – запросто. Дураком – никогда. И его тянуло к Николаю, тянуло положить голову ему на бедро, подставить спину под его ладонь, заурчать под его лаской, только ситуация была двусмысленной, чтобы не сказать грубей. Крейсеру предстояло еще не раз совершить путь от Земли к Марсу и обратно; но по экономическим причинам этих рейсов мог совершаться только один в земной год. Гонять крейсер на расстояние в полторы дистанции от Марса до Солнца не приходило в голову никому, даже самому отвязному, в зюзю пьяному мичману. Так что: три недели. Ну еще неделя. И все.

В любом случае, лейтенант Канторович снова выбирался из уютного гнездышка Захарии Смолянина не очень ранним утром, обещая, что непременно заявится еще через сутки с лишком. Он сдерживал свое обещание, а Захария из последних сил пытался оставаться благоразумным, не требуя постоянного внимания: знал, чертенок, что дай ему волю, так не выпускал бы; оно бы и к лучшему – глядишь и насытился бы, и все равно: заставлял себя жить предвкушением, готовился часами к свиданиям, перекапывал весь свой гардероб и клял себя на чем свет стоит, что взял в каюту слишком мало. В грузовом отсеке-то было барахла на маленький такой гаремчик, но стюард на капризный вопрос: как к нему подобраться, – посмотрел так, что Захария впервые за все свои нелегкие тридцать с хвостиком лет почувствовал себя придурком.

На корабле была зона, которая называлась забавно: Эрмитаж, Уединение. Тоже смотровая площадка, но небольшая, по сравнению с Оранжереей. Несколько кресел, столик, вездесущий медиаюнит, автобар. Это, между прочим, было первое свидание Захарии Смолянина на крейсере. И он, между прочим, волновался. Не знал, чем занять себя, чтобы опоздать – за что ни принимался, все отбрасывал, все валилось из рук, и опоздал-таки, но куда серьезней, чем собирался изначально. Николай полулежал в шезлонге, глядел на небо. Кажется, он оставался совершенно равнодушен; Захария мог вообще не прийти, и Николай, черт бы его разодрал, Канторович, получил бы неменьшее удовольствие, созерцая небо и попивая кофе. Захария уселся прямо на нем, устроился на его груди. И – затрепетал. Николай неторопливо поднял руку, неспешно пригладил его волосы, взъерошил их, улыбнулся, только потом заглянув Захарии в глаза.

– А если засекут? – полюбопытствовал Захария, разглядывая его в приглушенном свете Эрмитажа.

– Кто? – хитро прищурился Николай.

– Камеры. – Лисьим взглядом обведя помещение, произнес Захария.

– Мы в слепом пятне, – ухмыльнувшись, произнес Николай.

Захария оседлал его.

– Разве оно здесь предусмотрено? – светским тоном поинтересовался он.

Николай лениво покачал головой.

– Я предусмотрел, – ответил он, поигрывая с локонами Захарии – все того же фиолетового цвета с мерцавшими прядками.

Захария торжествующе поиграл бровями и начал неторопливо расстегивать рубаху – из натурального шелка, между прочим, с дизайнерским рисунком и ручной росписью, стоившую, как, наверное, две зарплаты вот этого лейтенанта, смотревшего на Захарию угрожающе тлевшими глазами, и Захария начинал тлеть под его взглядом; стоило бы удивиться, как просто, оказывается, возбуждаться от таких невинных развлечений, безо всех этих ухищрений и приспособлений, даже без сензитивной стимуляции какой-нибудь виртуальной штучки – без ничего, просто оттого, что на него смотрит человек, который возбуждает Захарию одним своим взглядом, одобрительным, раздраженным, даже злым, требовательным и властным взглядом.

И самое странное – невероятно приятно было устроиться поудобней, подставить голову под чужие пальцы – крупные, кряжистые, как он сам, и при этом чуткие, и рассказывать, глядя на оглушительно черное небо с ослепительно яркими звездами: о проекте города, о его будущем искине, на который у умнички Захарии были грандиозные планы, о тех проектах, в которых Захария уже поучаствовал, о том, на кой хрен ему понадобилось отправляться на Марс.

– Во-первых, Генштаб не жалеет денежек, – выпрямившись, радостно засверкал глазами Захария. – То есть, милый, он их совершенно не жалеет. Я до этого крошки поработал на пару конгломератов, и они не жалели денег, но зде-е-есь… – Он приподнялся на коленях и развел руки. – Зде-е-есь… Я могу позволить себе все. Я пошушукался с парой людей, которые оформляли саркофаг для искина. Честно, милый, я знаю все о материалах для саркофагов. Верней, – хитро зажмурился Захария, – я считал, что знаю все. Но нет. Как выясняется, тот чурбан, комендант этого города, он знает куда больше меня, потому что, милый, – он постучал пальцем по груди Николая, словно чтобы придать больше веса своим словам, – потому что даже тот чурбан имеет доступ к самым-пресамым разработкам все тех же космовойск. Это действительно уникальный проект, Николай. В нем применяются уникальные технологии, новейшая логистика, и прочая, прочая. И я хочу быть причастным к этому. Потому что следующим проектом, сопоставимым с этим по уникальности, скорее всего будет город на старушке-Европе. И я говорю не о терранской части света, а о той малышке, которая неторопливо вращается вокруг Юпитера. Сам понимаешь, едва ли это случится на моем веку.

Николай перехватил его руку и поднес ко рту, обхватил губами указательный палец, прикусил его, согласно покивал головой.

– Едва ли, – согласился он.

– Ну вот видишь, – торжествующе воскликнул Захария. – Конечно, денежки, которые готов отвалить за искин исполнительный совет города, тоже сыграли свою роль. Их и до конца жизни может хватить. Ну, с учетом того, что потом следует вернуться все на ту же Землю или как минимум Луну-2, чтобы их добросовестно профукивать. Но даже когда я работал на «Омником», мне постоянно приходилось играть в политику. Думай о бюджете, Заки, думай об облике компании перед потребителем, думай о том, думай о сем, думай о том, как вместить искин на семьсот петафлопс в твой пупок. А здесь…