Где тебя нет (СИ)

— Могу. Как кошка с мышкой, — довольно жмурится.

Лука стоит, уперевшись взглядом в пол. Он, кажется, собирается с мыслями и готовит себя морально. Серхио тем временем подходит ближе, протягивает к нему пальцы правой руки и начинает осторожно гладить по правому плечу.

Лука, он пьян. Помни это.

Модрич поднимает на него глаза с немым удивлением, но Серхио уверенно, нежно очерчивает линии шеи, пробегается по ключице, опускает руку и тут же поднимает другую, лаская другое плечо. Лука подсознательно тает от таких движений, поэтому незаметно подаётся вперёд, немного притормаживает себя перед самым лицом Рамоса и смотрит в его глаза.

В них — добрая насмешка.

— Давай, — пьяно выдыхает ему в губы Серхио, а сам не предпринимает никаких ответных действий. Хочет, чтобы Лука всё сделал сам.

И Модрич делает — просто прижимается своими тонкими губами к требовательным Рамоса, легонько сминая их. Серхио довольно улыбается сквозь поцелуй и притягивает оробевшего соседа поближе, обнимая за торс. Почти невесомо оглаживает рукой линию позвоночника сквозь футболку, будто пытается пересчитать все косточки, а другой рукой мягко придерживает за шею, не давая отстраниться.

Модрич расслабляется и доверчиво прижимается к груди Рамоса, отвечая на поцелуй. Внутри, между ребер, у Серхио что-то негромко мурлычет. В любом случае, ему это кажется.

Так хорошо.

Так приятно.

У Луки в голове фейерверки и ни одной адекватной, соответствующей ситуации мысли. Он так потрясён внезапной переменой настроения Рамоса, что боится спугнуть его такого — ласкового, похотливого, молодого зверёныша, готового получить абсолютно всё, что пожелает, любой ценой.

Пьяный Рамос и трезвый Рамос — два разных человека.

Кажется, Модрич знает, что должен делать.

Медленно разрывает поцелуй, отстраняется. Карие глаза смотрят нежно, видимо, это из-за того, что Рамос позволил себе выпить совсем немного лишнего, и оттого поддаётся сейчас на глупые прихоти своего тела. Лука судорожно вздыхает, а затем припадает губами к манящей шее Рамоса, аккуратно, едва осязаемо целует, с характерным звуком облизывает смуглую кожу влажным языком, слегка надавливая на кадык, а Серхио запрокидывает голову поудобнее, открывая ещё больший доступ, и рассеянно поглаживает бёдра Луки.

Модрич не боится, но ему ужасно хочется наконец-то перестать пугаться Рамоса. И сейчас он эффективно, действенно решает эту проблему — не кусается, не всасывает тонкую кожу, чтобы не оставить метки на самом видном месте (настоящий, трезвый Серхио завтра утром точно его по голове не погладит за такие художества), лишь игриво прикусывает, даря просто божественные ощущения. Оставляет влажную дорожку и утыкается носом в воротник рубашки. Рамос убирает руки, чтобы расстегнуть мешающую ткань, но Лука перехватывает его руки, одним взглядом говоря: «Я и сам могу».

И Серхио подчиняется. Ещё никогда до этого во время секса он не позволял своей партнёрше доминировать, брать верх над действиями, да и редко прелюдия растягивались настолько долго. Но сейчас эти движения были настолько живы и настолько на пределе, что у Рамоса мозг напрочь отключался. Это будет его первый опыт с парнем, но так как алкоголь туманит разум, умных мыслей больше нет.

Рамос позволяет Луке неторопливо раздевать его, расстёгивая одну пуговицу за другой, медленно обнажая грудь. Когда он наконец воодушевлённо, маняще заканчивает, перед ним раскрывается удивительная картина. Модрич немного отстраняется, чтобы прочувствовать ситуацию.

Серхио нетрезво улыбается, стоит перед ним возбуждённым (что очень заметно по его штанам), довольно жмурящим глаза и готовым либо уснуть, либо наконец-то трахнуть его. Луку не прельщает мысль оказаться под парнем, но когда он смотрит в надёжные, нежные глаза Рамоса, то понимает: сейчас Серхио можно всё.

Даже несмотря на то, что тот пьян.

А может ли быть такое, что он забудет всё то, что сейчас происходит? Лука ещё немного отстраняется, с интересом разглядывая удивлённое лицо соседа.

— Что теперь не так? — голос его тягучий, словно мёд, стекающий с ложки, а его руки тянутся обратно к Луке, прижимая того поближе. Модрич наконец-то ощущает такое необходимое сейчас тепло чужого тела так близко, кожа к коже, ведь его лёгкая, домашняя футболка не скрывает вообще ничего. Сейчас Лука может беспрепятственно чувствовать Рамоса. — Я что-то опять натворил?

— Нет, просто… Хочу запомнить, — смущённо признается Лука. Если Серхио всегда настолько обворожителен, когда пьян, то Лука готов спаивать его целую вечность.

— Запоминай, — интимно шепчет Рамос и наконец берет инициативу в свои руки. Одним лёгким движением руки стягивает футболку с соседа и руками проводит по спине, по лопаткам, которые сейчас кажутся невероятно острыми.

Они и правда настолько худые, насколько он их представлял.

Но, на его удивление, Модрич не выглядит тощим, словно рыбья кость — он вполне себе хорошо, крепко сложен. У него впалый, плоский, слегка втянутый живот, который хочется выцеловать до потери пульса. Под фарфоровой белой кожей можно увидеть тонкие, едва заметные вены, создающие целые узоры, разглядеть которые — невероятно тяжело. Модрич выглядит так, как и должен, разве что он слегка устал, разморён и возбуждён.

Возбуждён не меньше самого Серхио, у которого стоит, между прочим, и уже давно.

Теперь очередь Серхио издеваться над ловким телом, но делает он это далеко не в первый раз, а оттого совершенно и с чувством превосходства. У Луки от накативших ощущений действительно подкашиваются ноги, и он настойчиво тянет Серхио в спальню.

В его, Рамоса, спальню.

Кровать Серхио не застелена, окно открыто настежь, и поэтому в комнате холодно. Рамос даже не додумывается включить свет, поэтому он в темноте властно толкает Модрича на кровать, вынуждая того лечь на спину, и снимает брюки, оставаясь в одних трусах.

На Луке только пижамные штаны, и по ним очень видно, насколько он не против происходящего.

Лука лежит на спине, руками медленно поглаживая крепкие мышцы Серхио, а тот нависает над ним и в свою очередь дразняще прикусывает тонкую шею Модрича. Он, кажется, не преследовал цель оставлять метку и невербально заявлять «моя территория», но Лука так похотливо стонет от наслаждения, что Рамос не может не поставить крупный алый засос аккурат под левой ключицей — просто потому, что он этого хочет, а значит, он это сделает. Лука шипит, когда Рамос опускается ниже и, делая вид, что нечаянно, задевает острыми зубами чувствительные соски, вызывая у Модрича целый ураган эмоций, но не останавливает его и приятно гладит волосы на его голове. У Рамоса от такого, казалось бы, незамысловатого движения бегут мурашки по всему телу.

Серхио наконец доходит ртом до впадины пупка, а потом внезапно останавливается, поднимает голову, соблазнительно улыбается, и на обе стороны рёбер Луки ложатся чужие пальцы. Модрич не сразу понимает, чего Серхио хочет этим добиться, но пальцы крепко сжимаются, словно Рамос желает сломать бедному ребра.

Модрич удивлённо охает, стиснув зубы. Возбуждение уходит на второй план, оставив место чистой боли. Спросить, зачем Серхио это творит, он не решается, поэтому слегка нетерпеливо ждёт, пока Рамос не уберёт пальцы.

Те места, где кожа соприкасалась с сильными руками, сначала становятся очень красными, затем белеют, а потом снова переходят в нормального цвета кожу. До Луки наконец доходит, зачем Серхио его калечит — руки оставят синяки, после которых на теле Модрича будут недвусмысленные намёки, говорящие о том, что это тело уже кому-то принадлежит.

Рамос не церемонится, вытряхивает Луку из пижамных штанов — последнего сомнительного спасения — и сам остаётся обнажённым.

Отстраняется, любуясь проделанной работой. Волосы Луки едва просохли и торчат во все стороны — Рамоса это заводит ещё сильнее. Бледная, местами красная кожа, яркие алые отметины на рёбрах от сильных пальцев, прижатые к покрывалу руки, чтобы не вырывался — хотя Модрич даже не предпринимал ни одной попытки, — худые, выпирающие тазовые косточки и стоящий член.