Море опалённое свободой (СИ)

- Отвечай, паскуда, когда тебя спрашивают! – вдруг зарычал в приступе гнева начальник и снова ударил Цурбуса рукоятью по лицу. Бахму молчал, молчал и тогда, когда последовал третий и четвёртый удары. А потом, заскрипев зубами, мужчина ещё раз опустил кнут на его грудь и, плюнув ему в лицо, ушёл прочь, прихватив с собой и тюремщиков. Цурбус остался на крыше под лучами палящего солнца один. Под ногами исходил паром настил, и Бахму казалось, что он заживо жарится.

К концу дня, когда солнце уже заходило за горизонт, надсмотрщик вернулся, правда, один. В одной руке он держал кубок с вином, в другой ножку жареной птицы. Мужчина был изрядно пьян, однако, на рук своих деяние смотрел трезвым взглядом.

Цурбус был там, где он его и оставил. Ещё бы, куда ж ему бежать, если он прикован к столбам. Нещадное солнце сделало своё коварное дело. Кровь засохла, иссушила губы и кожу. Пары от настила заставили Цурбуса тяжело дышать, хватать ртом воздух, которого ему не доставало. В туалет Бахму не мог никуда отлучиться, потому позорно помочился в штаны. Не потому, что терпеть не мог, а потому, что тело было слабым. Надзиратель над ним посмеялся, вылил остатки вина на голову и, ещё раз плюнув на арестанта, развернувшись, ушёл прочь.

Как только солнце зашло за горизонт, потянуло приятной прохладой. Цурбус, который перед приходом начальника провалился в спасительный мрак, вырвавшись из него, застонал, понимая, что ночью в таком состоянии тоже будет не легко. Почему? Да потому, что на свет божий выползает ночная мошкара. Они питаются кровью, и точно не пролетят мимо окровавленного Цурбуса, пусть даже и кровь уже успела засохнуть.

Так и получилось. Мошки налетели, как только темнота накрыла эту часть мира. Прохлада была приятная, но хотелось пить и есть. Цурбус терпел и уж точно знал, что никогда не попросит живительную влагу у надсмотрщика. Лучше гордо умрёт, что собственно он и хотел сделать до того, как его выволокли на крышу.

В свете уличных фонарей отчётливо были видны маленькие тучки стаек, стремительно спешащих на зов природы. Они учуяли кровь и теперь спешили насладиться трапезой. Боль от кнута, разлетевшаяся по всему телу, до сих пор будоражила рассудок и делала организм слабым. Цурбусу казалось, что он один большой сгусток боли и мук всего человечества. Но когда налетели на него мошки, ему стало казаться, что он не сгусток, а вся вселенная, которая вынуждена принимать страдания всех живых организмов десятков галактик.

Мошки вгрызались своими тонкими носиками в раны от кнута, проникали дальше и, добираясь до заветной крови, пили её. Укус был больным, жарким, раздражающим. Так и хотелось шлёпнуть ладонью по тому месту, где он был, а затем растереть его, унять боль и жжение. Но руки были скованы. И всё, что Цурбус мог, это мотать головой, мычать, ругаться на всех, кто существовал в этом мире, проклинать в голос надсмотрщика, Лорени и самого адмирала Иренди.

К утру Бахму просто провалился в обморок. Весь искусанный и выпитый чуть ли не до дна, так как мошкара облепила его с головы до ног, Цурбус повис на цепях. Когда по телу заплясали первые лучики солнца, мошкара уже к тому моменту покинула его тело, вернувшись в свои укромные уголки, довольно уснула.

Начальник появился через час. Сонно потягиваясь, он осмотрел тело Цурбуса. Раны были воспалены, тело покрыто волдырями от укусов, на лицо было страшно смотреть. Но такая картина радовала глаз надсмотрщика. Он довольно хрюкнул, хлопнул несколько раз Цурбуса по щекам. Тот застонал, возвращаясь к действительности. Некоторое время пытался сфокусировать своё зрение. Тошнило от малокровия, от боли и от желания прикончить носителя этой страшной и противной морды.

- Ну, что, пидорас, – начал начальник с оскорблений, вместо доброго утра. – Как ночка? Смотрю, весело тебе тут было.

И заржал, как лошадь, даже не понимая, что в этот момент выглядит откровенно по-свински. Цурбус сглотнул, в попытке промочить сухое горло, но, конечно же, ничего не ответил. Солнце ещё не совсем встало, однако, уже палило своими лучами, и Бахму не мог понять, то ли от него ему так жарко и плохо, то ли тело уже перенасытилось болью. Перед глазами всё плыло, как бы он не пытался нормализовать фокус зрения. В голове стоял туман, хотелось спать и не слушать противный скрежет ненавистного голоса.

Начальник после своего ржания ушёл, и Цурбус, прикрыв глаза, провалился в какую-то дрёму, где его взору предстал ещё более ненавистный Лорени. Бахму от неожиданности дёрнул головой, моргнул и снова увидел перед собой начальника. Странно, он же ушёл, как здесь очутился? Неужели дрёма Цурбуса была такой долгой и надсмотрщик успел вернуться? Или сам приход начальника был бредом? Или сейчас он видит бред?

Когда Цурбуса окатило спасительной водой, он осознал, что стоявший перед ним надсмотрщик не бред. На мгновение он порадовался живительной влаге, а потом застонал про себя. Она была солёная, воняла какими-то рыбьими отходами. Плюс ко всему по телу Бахму опять заплясал язык кнута. На этот раз он разрывал воспалённую укусами кожу, рвал засохшие кровавые росчерки вчерашнего избиения, проникал в уже застывшие и чуть затянувшиеся следы от прежних ударов. Цурбус не выдержал, застонал, потом закричал, захрипел. Из глаз ринулись слёзы, и он готов был уже попросить пощады, не бить его больное тело, но прикусил язык. Никогда, даже если мир будет рушиться, он никогда не попросит это ничтожество о спасении. Никогда не переступит через свою гордость! Никогда!!!

После шестого удара, Цурбус провалился в темноту, снова повиснув на цепях. Начальник, гогоча, сделал ещё пару ударов и ушёл с крыши, понимая, что до вечера парень навряд ли доживёт.

И снова солнце палило беспощадно, сжигало своими лучами не только кожу, но и душу, проникало внутрь, достигая сердца. Лишь один раз Цурбус вырвался из забытья, когда ему на голову села птица. Она странно пророкотала, стукнулась несколько раз клювом о его волосы. Проглотила несколько запутавшихся в шёлке волос мошек. Бахму очнулся, застонал, дёрнул головой, и птица, взмахнув чёрными с красными перьями крыльями, устремилась недовольно гогоча в небесную высь.

Зрение расплывалось, дыхание было тяжёлым и хриплым. Цурбусу не хватало воздуха. Губы потрескались, во рту было так сухо, что даже литр воды не помог бы промочить его. Тело болело, кричало, разрывалось на кусочки. Раны болели, засохшая кровь стягивала стеночки следов от кнута. На живых участках кожи появлялись новые волдыри от укусов мошек, те, что в своё время не вылезли. Солёная вода, впитавшись в кожу и раны, причиняла не меньше боли. Цурбус осознал, прибывая на краюшке сознания, что долго он не протянет. Радовался ли он такому исходу событий или страдал, кто скажет. Но из горла вырвался лёгкий хрип, уголки губ дрогнули в подобие усмешки, и Цурбус провалился в спасительный мрак, так и не осознав, что его маленькая и короткая жизнь, возможно, подошла к концу.

Хэнги, уйдя полностью в свои дела, на два дня забыл о Цурбусе и Лорени. При этом он чётко отдал утром следующего дня приказ, после того, как Бахму арестовали, пока что держать кадета взаперти. Вечером, когда солнце уже клонилось к закату, он вошёл в свой кабинет уставший, как чёрт, и, завалившись на стул, разулся, закинув ноги на стол. Оттянув галстук-бант, он откинулся назад и прикрыл глаза. Тут-то и вспомнил адмирал о том, что Бахму находится в тюрьме и надо бы его проведать, поговорить, объяснить… Ну, просто выполнить долг директора.

То, что он увидел на крыше тюрьмы, его повергло не в шок, а окатило волной злости. Он схватил, стоявшего рядом надсмотрщика, который уже к вечеру изрядно поднабрался, и так тряхнул его, что тот вмиг протрезвел.

- Снять! – орал Хэнги в лицо несчастному. – Немедленно снять!

Потом, отбросив его в сторону, повернулся к замершим трём тюремщикам и, прожигая их своими гневными глазами, процедил.

- Немедленно снимите его и отнесите в лазарет. Быстро!!!

И тюремщики, обгоняя друг друга, подбежали к чуть дышащему Цурбусу, сняли его очень осторожно с цепей. Кто-то заботливо, словно мамочка, накрыл его кителем, хотя совсем недавно нещадно погоняли его пинками, тычками и оплеухами. Иренди повернулся к дрожащему начальнику, который, упав на колени, что-то жалобно бормотал. Видел бы его сейчас Цурбус. И этот человек говорил, что заставит Бахму ползать в ногах Лорени и Моски Иренди и выпрашивать у них прощение. Вот где и в чём кроется человеческая сущность. Тот, кто принижается, сам принижает, тот кто сражается, заставляет сражаться других.