Море опалённое свободой (СИ)

Есть не хотелось. Да и к чему есть? Смерть всё равно не за горами. Адмирал Иренди либо сошлёт его обратно в царство, откуда он сбежал. Либо вздёрнет на виселице, за то, что посмел прикоснуться к его обожаемому сыночку. Так к чему набивать пустой желудок всякой отравой, когда можно заморить себя голодом и самому выбрать смерть? Пять-семь дней и здравствуй… мама.

В полдень за ним пришли. Три тюремщика грубой рукой сорвали его с нар, вытолкали в коридор и, сковав запястья кандалами за спиной, толчками, повели его прочь. Гонимый грубостью и порой даже ударами, Бахму взобрался по лестнице, иногда спотыкаясь. Оказавшись в другом коридоре, он прошёл несколько метров, и его заставили свернуть направо. Потом ещё шагов восемь и он оказался перед дверью. Створка открылась под давлением руки одного из тюремщиков, и Бахму втолкнули в комнату, залитую солнечным, ярким светом.

- Цурбус Бахму Джан Гур, – протянул противный, хриплый голос. Юноша выпрямился, окинул взглядом маленькую, душную комнатёнку. Она была заставлена: столами – три штуки, стульями – восемь штук и узкой кроватью – одна штука. Было видно сразу, что здесь обитал явно не чистоплотный человек. Постель скомкана и грязна, на столах папки с бумагами, карты, тарелки, кружки, бутылки, остатки пищи и много ещё чего. Цурбус в подробности не стал вдаваться. За центральным столом восседал толстый дядька, заросший многодневной щетиной. Выглядел он так же, как и эта комната, грязный, сальный, вонючий, противный. Цурбус сделал большое усилие, чтобы не скривиться от отвращения.

- Добро пожаловать в мою тюрьму, отродие пирата, – проговорил он, раскидывая в стороны руки. Позёр, конченый ублюдок и, надо предполагать, главный надсмотрщик тюрьмы или просто её начальник. А ещё он был слегка поддатый, но явно соображающий, что делает и зачем это делает.

- Моё почтение, – коротко отозвался Цурбус, нахмурился. Запахло чем-то отвратительно «жареным».

- Говорят, ты посмел своими гнилыми руками коснуться нашего глубоко уважаемого господина Лорени Иренди? – спросил надсмотрщик, отламывая от жареной птицы кусок мяса. – А ещё говорят, что ты грязный пидорас, и лапал своими вонючими руками юного господина Яфси.

- Много чего говорят, – равнодушно дёрнул плечами юноша, чувствуя какую-то опустошённость. – Например, я слышал, что у главного надсмотрщика тюрьмы есть особая карта на проституток борделя мадам Моски.

- Э? – скривился мужчина, так и не донеся до рта огромный кусок жареного мяса. Он посмотрел внимательно на юношу, потом тяжело засопел, плотно сжав губы. На этот раз его лицо перекосило так, что можно было бы посмеяться над этой отвратительной маской, если бы не положение в котором они все находились. Но тюремщики, стоявшие сзади Цурбуса, несколько раз стукнули Бахму кулаками по телу. Юноша согнулся от боли, сжал плотно зубы, чтобы не застонать. Опустился на колени, но его тут же вздёрнули на ноги.

- Ублюдок, – зашипел начальник, шлёпнул кусок обратно в большую тарелку и, стянув салфетку с груди, принялся ею вытирать жирные руки. – Как ты посмел опорочить моё доброе имя и имя клуба мадам Моски, уважаемой сестры адмирала Иренди?

Да, подумал Цурбус, приходя в себя. Сестра адмирала и директора Академии может держать бордель прикрытый добрым именем клуба, а вот геям места в этом мире не было. Как и то, что в четырнадцать лет выходить замуж и жениться не воспротивлялось, а вот иметь секс на стороне в этом возрасте каралось тюрьмой, либо хорошей взбучкой. Ну, и где же справедливость? Хотя, многие носители справедливости сами же эти законы и преступали.

- Сейчас я научу тебя манерам, ублюдок, – пока говорил, начальник вставал из-за стола и медленно выплывал, огибая его и постоянно ударяясь об углы. – Ты будешь умолять меня дать тебе шанс упасть в мои ноги и в ноги мадам Моски, чтобы вымолить прощение за свои слова. Будешь умолять меня дать тебе шанс вылизать ноги господина Лорени Иренди и быть вечным его рабом.

Начальник подошёл вплотную к Цурбусу, который уже пришёл в себя от ударов, правда, тело ещё болело. Грязная, с остатками жира рука схватилась за подбородок юноши и, сильно сжав его, немного покрутила. Лицо надсмотрщика перекосилось от гнева. Цурбус не собирался перед ним преклоняться. Он был горд, к тому же этот жирный урод не был тем, перед кем стоило опускать свою гордую спину, приклонять колени.

- Уведите его на крышу, – велел он тюремщикам, и те, резко схватив юношу за руки, вытолкнули его в коридор.

Минут пять с помощью толчков, пинков и ударов – конечно, без них Цурбус просто не смог бы передвигаться – они шли по коридорам, лестницам, потом перешли по небольшой площадке или комнате. Толкнув узкую дверь, вытолкнули Бахму на крышу здания, и Цурбус с какой-то грустной радостью подставил лицо лучам пылающего в небе солнца.

Крыша была довольно просторной, плоской, покрытая рифленым настилом. Лучи, сталкиваясь с этим покрытием, преломлялись, отражаясь от поверхности. Настил плавился, чуть ли не дымился, исходил лёгким паром, дышать которым было тяжело. Здесь Цурбус поморщился, потому что уже точно знал, что его ждёт. В центре крыши стояли колодки и столбы, к которым его и подвели, вернее протолкали.

Сняли с запястий кандалы, чтобы приковать уже другими к столбам. Ноги установили в колодки-подставки, предварительно сняв сапоги. Китель и рубашка тоже полетели в сторону, тюремщики скривились от лёгкого запаха личинок ракушек, который всё ещё присутствовал в одежде Бахму и на его теле. Через пять минут Цурбус оказался по пояс обнажённым. Его ноги были расставлены на ширине плеч. Руки разведены в стороны. Прикованы к столбам и колодкам-подставкам. В поле зрения показался надсмотрщик. В руках у него Цурбус приметил кнут, который он с наслаждением сматывал в небольшое кольцо.

- Сейчас, пожалуй, мы и начнём учёбу. Кха, – вырвалось из его глотки, кажется, у него вдруг появилась идея. – Точно. Вместо Академии – тюрьма. Вместо аудиторий – тебе крыша. Вместо преподавателей – я. Вместо лекций – мой стиль общения.

Кнут зашелестел, раскручиваясь. Потом запел, рассекая влажный, плавкий воздух. И вот он достиг тела Цурбуса и впился в его живот, потом тут же прошёлся по груди, ещё раз по животу, спустился на ноги. И даже коснулся лобка. Бахму дёрнулся, открыл рот, хватая воздух, обжигая себе лёгкие его кипятком. Дышать было тяжело, кричать в таком положении трудно. Но всё же кнут вырвал сдавленный хрип, потом ещё один. А начальник переместился за спину, и во всю, ещё посмеиваясь вместе с тюремщиками, полосовал обнажённую спину, ягодицы, ноги…

От стонов Цурбус перешёл на крики, а потом и совсем замолчал, лишь хрипло издавая какие-то нечленораздельные звуки. В глазах поплыло, но вовсе не из-за воздуха. Всё его тело стало болью, всё естество кричало, корчилось в судорогах, молило небо и богов, чтобы они бросили сознание в кромешную тьму. Но этого не произошло. Зато, начальник прекратил свои пытки, обошёл его, сделав несколько кругов и потом схватив за шёлк волос, вздёрнул голову вверх. Цурбус был выше надсмотрщика на голову, но начальнику это не мешало смотреть на Бахму, как слону на мошку.

- Ну, как, пиратский отбросок? – зашипел он сквозь зубы, довольно скалясь. – Нравятся мои лекции, мой способ общения?

Цурбус ничего не ответил. Во-первых, просто не мог, сил не было на слова. Кнут выбил всё, что было в его тщедушном теле. Хотя, невзирая на худобу, сил в Бахму было уж точно побольше, чем у этого жирдяя. Во-вторых, даже если бы и мог сказать слово, всё равно бы промолчал. Такому уроду отвечать не хотелось. С ним вообще разговаривать было выше достоинства для Цурбуса. Тварь, она даже через тысячу лет тварью и останется, вот какое мнение у Бахму было о начальнике тюрьмы.

Надсмотрщик же расценил молчание Цурбуса по первому признаку. Выбил из пиратского ублюдка все силы – вот и молчит. Но ответа всё же начальник ждал, вернее, хотел послушать мычание, попытку несчастного сложить звуки в слова, а слова в предложения. Поэтому он, сделав шаг назад, со всей силы ударил Цурбуса рукоятью кнута по лицу, оставив на красивой, загорелой щеке кровавый росчерк. Но и тогда Бахму не проронил ни слова. Выплюнул кровавый сгусток, потом слизал пену с губ.