Ненаписанный дневник (СИ)

За много лет с Барнсом впервые произошло что-то не просто хорошее, а оглушающе счастливое, что-то, что ощущениями возвращало его в довоенное прошлое, снова приближая к тому беззаботному Баки, который был важен Капитану Америке.

Они не говорили о своих чувствах друг к другу, они, казалось, друг другом жили, и Барнс все больше расцветал, стал улыбаться, только Броку, но это уже было гораздо больше, чем можно было хотеть. Насвистывал популярные в тридцатых шлягеры, чистя оружие, иногда готовил завтрак. Теперь они спали в одной постели, и Барнса это даже устраивало, хотя поначалу он долго не мог заснуть, пока Брок не прижимал его к себе сильной хваткой, отгоняя демонов прошлого.

Полосу препятствий они практически полностью восстановили и носились по ней: Барнс для поддержания формы, а Брок — для ее восстановления.

Барнсу нравилось смотреть на Брока, наблюдать за ним, как за опасным, но для него ручным хищником.

Они постепенно открывались друг другу, все больше впуская в душу, но почти не разговаривали. Брок не хотел ворошить то прошлое Барнса, о котором тот помнил, а тот отвечал ему той же монетой, пробравшись в душу, но не желая тревожить ее.

Однажды теплой мексиканской ночью Барнс снова провалился в свой вьюжный кошмар, в котором он падал, падал и падал в ледяной ад. Он думал, что это просто сон, но этой ночью он проснулся, с ужасом осознавая, что это не сон, это воспоминание, где Стив не смог его спасти, удержать от падения в пропасть. И то, как он тогда смотрел на него, Барнс понимал, что никогда не сможет забыть, даже, если это было так давно. Для него это внезапно оказалось не десятилетия назад, а здесь и сейчас.

Его словно заново выстудило зимними ветрами, кружившими острые снежинки над пропастью, в которую он сорвался. Уши заложило от собственного крика, который сдавил спазмом горло. Он затравленно обернулся, словно не мог поверить, что с ним все хорошо, он не один, в теплой постели. Что он жив, и все позади.

— Тшшшш, — выждав какое-то время, Брок погладил Барнса по влажной спине, потянув за плечо,— иди ко мне.

И Барнс медленно лег, снова устроив голову на его плече, уткнулся в шею и обхватил руками и ногами, словно боялся потерять. Серые сумерки только начали заполнять комнату, а они оба лежали без сна. Брок ждал, расскажет ли Барнс, что ему приснилось, от чего глаза заблестели непролитыми слезами. Но Барнс лежал не шевелясь, жарко дыша в шею, потом впился в нее поцелуем, ярким, жарким, обреченным. Нашел ощупью губы, отчаянно целуя, и отдавался так же отчаянно, словно кто-то мог отобрать у него Брока. Словно хотел убедиться, что тот у него есть.

И только, когда они вымотанные до предела повалились на кровать, жалобно скрипящую от их соития, Барнс посмотрел на Брока без боли во взгляде, коснулся губами губ, нежно провел по щеке пальцами живой руки, и пообещал:

— Я все расскажу. Утром, — он снова устроил голову на его плече, как любил, и, поцеловав в шею, закрыл глаза. — Все утром.

Брок не стал настаивать, устроившись на спине, обнимая Барнса и тоже проваливаясь в сон. Им некуда было торопиться.

Утром они, как ни в чем не бывало, позавтракали, Барнс вымыл посуду, хотя терпеть этого не мог, но сейчас он почему-то чувствовал себя виноватым перед Броком за то, чего нельзя было изменить. Но, чем дольше он мучил себя молчанием, тем отчетливее понимал, что недоговоренностей со временем будет только больше, и нужно было решать что-то сейчас, пока они не бежали под трассерами от превосходящих сил Гидры, пока у них было время, пока они могли спокойно поговорить, не оставив недосказанности. Тем более, он обещал Броку, что расскажет. Расскажет все. Барнс снова залип на Капитана Америку, показанного в очередной раз по телевизору, такого родного и чужого одновременно. Брок уже, по обыкновению, решил выйти курить на террасу, как Барнс поймал его за руку и остановил, выключая телевизор.

— Мне снился один и тот же сон, — без предисловия начал он, переплетая свои пальцы с пальцами Брока, словно боясь, что он сейчас стряхнет его руку и уйдет. Но тот не спешил уходить, да и вообще двигаться, ожидая, что еще скажет Барнс, только чуть сжал его пальцы, давая понять, что он рядом. Барнс сжал его в ответ и выпустил. — Как я падаю в заснеженную пропасть. Долго падаю и кричу, потому что мне страшно.

Барнс сгорбился, ему очень не хотелось вспоминать все это, но он обещал, а он всегда выполнял свои обещания.

— Я каждый раз помнил его урывками, помнил твои руки, горячие, согревающие меня, и засыпал снова, — он посмотрел на Брока, но опустил глаза и продолжил. — Ты прогонял лед и холод от меня, а я думал, что это просто кошмар, самый обычный, какие бывают у обычных людей. Даже не задумывался о его происхождении. А этой ночью…

Барнс запнулся, а Брок вдруг продолжил за него:

— А этой ночью ты вспомнил, да?

— Да, вспомнил. Я сорвался вниз с поезда, на котором мы брали какого-то сумасшедшего доктора. Стив не смог мне помочь, не дотянулся, чтобы удержать. И я сорвался и упал, — без прикрас рассказывал Барнс. — И он до “Озарения” считал меня погибшим. А теперь он разыскивает меня, я в этом уверен.

Барнс поднял на Брока глаза, но тот внимательно слушал, ничего не предпринимая. Стоял, понимая, что это не самое важное из того, что собирался рассказать Барнс. Сам же Барнс медлил, не представляя, как сказать то, что он должен был, просто обязан сказать человеку, с которым делил теперь не только кров и пищу, но и постель. Тому, кто был для него дорог еще тогда, когда не осознавал себя. Барнс медлил, не находя нужных слов. Вспомнилось дурацкое умение Баки всегда находить нужные слова тогда, когда они были нужны, но он уже не был тем счастливым парнем, в тайне иногда даже от самого себя мечтающим о своем друге. Он был просто Джеймсом Барнсом, таким, какой получился, пройдя все девять кругов ада, став заложником последнего, ледяного круга. Он посмотрел прямо Броку в глаза и озвучил, как есть. И хотя слова были сказаны в прошедшем времени, Барнс извинялся уже за то, что произнес их, потому что ни он, ни Брок не знали, какие еще воспоминания вернутся к нему.

— Я любил его, — сказал он, как в омут головой рухнул. — Вернее, тот парень, которым я был до падения. А еще я понял, что и он любил меня, его. Не важно. И до сих пор любит.

— А ты? — смог спросить Брок, насухо сглотнув ком в горле, боясь услышать ответ.

— Я не знаю, Брок. Я не знаю, — обреченно ответил Барнс, уронив руки на колени, и замер, когда Брок взял их в свои.

— Я не отпущу тебя просто так, — сказал он, когда Барнс посмотрел ему в глаза. — Слышишь? Не отпущу. Не отдам! Ты — мой!

И резко дернув на себя впился губами в губы, жестко, до боли, прикусывая в кровь, заставляя поверить, что не отдаст, сам убьет, но не отдаст никому.

— Твоему блядскому Роджерсу еще придется за тебя подраться, — рыкнул Брок в губы Барнсу, снова впиваясь в них. — Понял меня?

— Понял, — отозвался Барнс, обнимая Брока и прижимаясь к нему всем телом, и шепнул ему на ухо: — Я тебя тоже.

*

Еще через месяц, когда Брок уже уверенно проходил улучшенную и дополненную полосу препятствий на заброшенной базе, да и спарринги с Барнсом теперь шли не один из десяти, он объявил, что они снова переезжают.

Барнс при этом только вопросительно изогнул бровь, когда Брок заявил об этом после ужина. Переезжать Барнс никуда не хотел, но прекрасно понимал, что из мексиканского захолустья они никак не смогут достать тех, кого знал Брок и урывками помнил сам Барнс. Конечно, все эти личности давным-давно забрались в самые глубокие норы, но и оттуда они должны были вылезать, чтобы доставать себе пропитание. А связи Брока позволяли узнать, где эти норы находятся, или куда в следующий раз выползет нужный им гад.

Барнс давно не задавался мыслью, откуда у Брока деньги и дома, и перестал париться, что сам ни копейки не заработал, прекрасно понимая, что никакая работа его бы не обеспечила возможностью спокойно переехать в другую страну по фальшивым документам и купить там гору оружия, какого желаешь.