Ненаписанный дневник (СИ)

Прочитав последнюю смс, текст которой гласил: “лучше бы тебе, суке, быть мертвым, когда я тебя найду”, Барнс действительно разволновался, потому что Брок ненавидел писать смс. Ни в каком виде.

Бросив грустный взгляд на недообследованную базу, Барнс пообещал себе вернуться сюда вместе с Броком, вдруг они найдут тут что-нибудь интересное.

Странно, но пребывание в Мексике творило с ним чудеса. Барнс сам стал за собой замечать, что он все меньше хочет быть один, стал несдержан в некоторых вопросах, более эмоционален, как в агрессию (хотя с этим никогда проблем не было), так и в мирное русло. Он хотел говорить с Броком не только о делах или на какие-нибудь “тяжелые” темы, а просто так, обсуждая какую-нибудь ерунду. Даже хотелось флиртовать с официантками в кафе, но так, скорее, чтобы позлить Брока. И вот это было непонятно. Но вот эта заброшенная база могла стать стартовой площадкой к полноценному общению, потому что это будет ерунда, которой они будут заниматься вместе.

Когда он, уже под вечер, явился домой, то увидел, как Брок почти в полной темноте сидит в кресле с оружием в руках и курит. Пепельница рядом говорила о том, что вот так вот сидит он уже давно. И тут Барнсу стало страшно, но не за себя, за себя он давно перестал бояться, разучился, ему было страшно за Брока. Который, даже прочитав одну-единственную смс о том, что все хорошо, сидел тут и волновался за него, идиота. Волновался так, что готов был пристрелить любого вошедшего, если это будет не он. И все шуточки, которые вертелись на языке, застряли в глотке.

Барнс молча прошел к Броку, который ничего не говорил и ждал, что он будет делать. Опустившись на колени рядом с Броком, Барнс молча положил свою живую ладонь на его, которой тот стискивал до побелевших костяшек пистолет, и чуть-чуть сжал. Брок посмотрел на него каким-то странно-больным взглядом сейчас практически черных глаз, но ничего не сказал. Барнс испугался, что он так и будет молчать, что больше никогда не заговорит с ним, хотя они не виделись не больше восьми часов.

— Прости меня, — Барнс обмяк, понуро опустив плечи и уткнувшись лбом в колени своего бывшего хэндлера. — Прости.

Тяжелая рука легла ему на затылок, поглаживая волосы, даря ласку, разнося по телу тысячи мурашек.

— Я тебя, суку, убью, если еще раз так сделаешь, — сипло, словно что-то сдавливало его горло, проговорил Брок, но рук не убрал. Ни с пистолета, ни с головы Барнса. И неожиданно попросил: — Не делай так больше, Барнс.

И он еле сглотнул, чтобы прочистить горло.

— Не буду. Больше — не буду.

А сам внезапно понял, что, если бы так вот, на целый день, без связи, не сказав — куда, исчез бы сам Брок, он бы кинулся его искать, оборвал бы телефон, нашел бы вертолет, если понадобится, да просто побежал бы искать, хоть светлым днем, хоть глухой южной ночью. И только прочувствовав это, он понял, как себя сейчас чувствует Брок. Облегчение пополам с яростью, которая переплавляется в непонятный коктейль эмоций, достающихся только ему, Барнсу.

— Говори, — приказал Брок, чтобы что-то сказать, разбить тишину, которая сейчас говорила им обоим слишком много того, к чему они были еще не готовы.

— Я нашел базу, милях в тридцати отсюда — глухо, все еще упираясь лбом в колени Брока, начал Барнс, хотя хотел сделать ему сюрприз. Похоже, они оба их на дух не переносили. — Она заброшенная совсем. Что-то развалилось, что-то заросло местным бурьяном. Но там, — Барнс поднял на Брока глаза, но так, чтобы не скинуть его ладонь, — полоса препятствий крутая. Если ее привести в порядок…

— Ты еще скажи, что там поселиться можно, — усмехнулся Брок, и Барнс почувствовал, как тот расслабляется, закладывает прядку непослушных волос ему за ухо, и смотрит в глаза, словно ища что-то.

— Точно дешевле, чем эта домина, — ответил Барнс, как кот подаваясь на ласку.

Сейчас, глядя друг другу в глаза, говоря о чем-то совсем неважным, они чувствовали, что сейчас становятся больше, чем просто два бойца с одной целью. Но у каждого было что-то, что не давало этой связи окрепнуть, стать ощутимой. И вот рука Брока, готовая взъерошить волосы Барнса соскользнула, проводя пальцами по скуле, щеке и исчезла, так и не коснувшись губ. Брок смотрел в упор, глаза в глаза, ища что-то, и Барнс боялся, что найдет и, одновременно, хотел, чтобы нашел.

— Это мой дом, — вместо того, чтобы продолжить искать, Брок сморгнул, словно избавляясь от наваждения, и убрал руки от лица Барнса. — Купил на всякий случай лет пять назад.

Барнс же, в свою очередь, поднялся, притягивая стул и усаживаясь на него верхом напротив Брока.

— Отлично, не надо думать о том, пристрелить хозяина, когда мы отсюда съедем, или нет, — буднично заметил Барнс, обиженный на Брока тем, что тот не продолжил. Только вот, что не продолжил, Барнс и сам не знал.

— Так что на счет полосы препятствий? — поинтересовался он, надеясь, что не зря довел Брока, исследуя заброшенную базу.

— Посмотрим. Завтра, — пообещал Брок. — До завтра, дорогуша.

Он криво усмехнулся и направился в свою комнату, оставляя Барнса одного в темноте с кучей непонятных мыслей. Тот хотел попросить остаться, поговорить с ним, но слова застряли в горле комом, потому что он сам не знал, что хотел бы ему сказать.

Этой ночью Барнсу снились странные сны. Он видел Стива, который тянулся к нему, но не того мелкого болезненного, а другого, уже Капитана Америка. Этот новый Стив, к которому были прикованы девяносто девять процентов взглядов, смотрел на него, спавшего с лица, худого, с болезненно-алыми небритыми щеками, только-только спасенного им из плена. Смотрел и не мог насмотреться, а сам Барнс хотел что-то ему сказать, что-то очень важное для них обоих, но между ними постоянно вставало что-то. То женщина, больше похожая на мужика в юбке, имени которой он не знал, но люто ненавидел. То постоянные миссии против Гидры, то просто бои на линии фронта. Он так хотел сказать ему что-то важное, но не успел.

А проснувшись, даже не зная, что именно он хотел сказать Стиву тогда, в далеком сорок пятом, как маленький ребенок испугался, что не сможет сказать этого Броку. Что Брок тоже пропадет, что-то случится и все пойдет прахом, что он обязан сказать это ему, если не хочет все проебать снова, что он подскочил на своей лежанке на полу и почти бегом бросился в кухню, откуда слышался запах жарящейся яичницы.

— Брок! — позвал он, чтобы не напугать его столь стремительным появлением, и, не давая себе опомниться, а Броку сбежать, обхватил его со спины за плечи, обнимая, утыкаясь носом в загривок, вдыхая его запах, такой знакомый, терпкий, смешанный с мятой шампуня и нежным арбузным ароматом мыла. — Брок…

Тот замер в объятиях Барнса, напрягся всем телом, словно собирался вырываться, хотя и знал, что, если сам Барнс этого не хочет, то не вырвешься. Барнс чувствовал, что Брок не понимает, что происходит, но тянется к нему, почти расслабляясь в несильной хватке. Он уже хотел сказать то важное, ради чего чуть ли не бегом бежал в кухню, как сердце замерло, а слова застряли в горле.

Он продолжал прижимать к себе Брока, дыша, как загнанный зверь, не в силах сказать ни слова, когда руки Брока обхватили его запястья, поглаживая, словно успокаивая.

— Дурной сон? — хрипло поинтересовался Брок, игнорируя тот факт, что бекон собирается сгореть в угольки, не собираясь отпускать Барнса.

— Угу, — промычал тот, крепче прижимая к себе Брока, словно не мог отпустить. — Я… так боюсь потерять тебя, — выдавил из себя Барнс то, что было самым близким по смыслу к тому, что не мог сказать, потому что боялся. Боялся, что эти слова оставят его в одиночестве.

— Я тоже, — тихо отозвался Брок, — я тоже…

Бекон окончательно сгорел, пока они, словно вернулся вчерашний вечер, стояли и молчали, не желая отпустить друг друга.

По планам у Брока было еще две операции, а, значит, если все будет хорошо, то две недели ничегонеделания, в которые они собирались по-быстрому восстановить полосу препятствий на заброшенной базе и поразвлечься там. Ну, это Барнсу поразвлечься, а Броку вполне себе проверить, на что он до сих пор способен, потому что спарринги с Барнсом ответа на вопрос о физическом состоянии Брока не давали, ибо были короткими и проигранными в девяти случаях из десяти.