Две души Арчи Кремера (СИ)

Зато экономическая выгода от захвата астероида была, как ни странно, значительной. Несмотря на разведку, стоимость вылетов, транспортировки по Марсу и последующей пересылки сырья или уже готовых продуктов на Землю, она оставалась существенной. И кроме того, это было приключение, настоящее приключение – лавирование между кусками камня покрупнее, иногда – манипуляции с совсем мелкими камнями, а кроме того, «Триплоцефал» был оснащен целыми шестью пушками, и одной из стадий подготовки корабля к вылету была проверка боекомплекта. Надо ли говорить, что каждый из шести членов экипажа тайно лелеял мечту все-таки воспользоваться пушками по назначению? Это уже не лапочкины симуляции будут, а нечто настоящее, ощутимое, со взрывами и осколками – хорошо!

На Марсе царили несколько иные настроения. Супруги, члены семей и друзья-знакомые ждали вылетов с угрюмым страхом. Сама по себе жизнь на планете была не самым легким занятием, особенно для тех, кто работал на поверхности, в шахтах, в строительстве и так далее. И если люди, закаленные работой на Марсе, беспокоились о космошахтерах, то о чем-то это да говорило. Но молчали, мужественно улыбались, провожая, старались не досаждать своими тревогами, и потом, болтая часами напролет, как Захария с Николаем, старались избегать невеселых тем.

В любом случае, предложи кто Николаю Канторовичу сменить странную работу на «Триплоцефале» и вернуться на того же «Адмирала Коэна», он бы отказался. И другие поступили бы так же. И руководство их было очень довольно успехами экспедиций. А особенно тем, что они до сих пор проходили в штатном режиме.

Корабль, конечно, был хорош – надежен, послушен, маневренен, насколько размеры позволяли. Оснащен новейшей аппаратурой, укомплектован лучшими специалистами. Беда только, места для экипажа было маловато. Тесные общие помещения, крошечные капсулы в качестве личных помещений и предельный минимум удобств – это вам не «Адмирал Коэн» с огромными плазами и банкетными залами. Счастье, что гравитация худо-бедно создается. Ах, да. И цветы в горшках тоже есть. Бруна Сакузи попыталась продавить их наличие на «Триплоцефале» – во имя науки, бла-бла. Но Ставролакис сказал: шиш, и так места мало. И хитрая лиса Сакузи повздыхала Ною Де Велде, что вот было бы здорово, если бы удалось сделать подарочек космошахтерам – растения никогда еще не удалялись так далеко от солнца и не оказывались по ту сторону орбиты Марса, и каким рывком вперед это было бы для науки. И через три дня комендант Лутич вручал полковнику Ставролакису ящик с двумя дюжинами растений, и весь вид его говорил: хоть слово вякнешь по поводу моих слабостей – вызову на дуэль. Дуэли не было, но отношение к растениям было многовекторным, от «а здорово что-то зеленое на борту иметь» до «ну Лутич, ну старый хрен, ну герой-любовник!».

Захария зевал все шире и шире; он отставил мороженое, положил голову на подушку, лежал, не раскинувшись томно, а просто удобно; он улыбался Николаю и пытался делать вид, что слушает. Странное состояние – дать бы отбой их бесконечной болтовне, которая в принципе не имела никакой информативной ценности; позволить бы, наконец, Захарии отдыхать перед рабочей сменой, переключиться бы Николаю на космос вокруг, – а никто не мог отказаться от маленькой радости – сказать еще какую-нибудь глупость, послушать голос друг друга еще в течение пары секунд – просто потому, что это здорово: иметь такую возможность, не ждать по пятнадцать минут, пока сигнал дойдет от Земли, а дотягиваться до другого, когда захочешь. Только Захария Смолянин, тонкий ценитель самогона, который на Марсе гнали все искусней, выпил рюмочку-другую, и он наконец подействовал, и Захария, кажется, сладко спал. Николай позволил себе маленькую роскошь и полюбовался на него две секунды, а затем еще чуть-чуть, и еще немного – и наконец прекратил сеанс.

Лиам все еще воевал с космогадами. Что за танталовы муки терзали Канторовича, волновало его в последнюю очередь, а вот невозможнось пройти предпоследний этап – еще как. Так что у Николая Канторовича было время, чтобы стряхнуть с себя странное романтичное настроение и переключиться на прямые обязанности. Но сначала нужно полить цветы; а сделать это можно, понимающе ухмыляясь Лутичу. Когда Захария становится печальным, небо тускнеет над буйной головой майора Канторовича, а с ним и все краски мира выцветают. Наверное, и когда Ной Де Велде жалобно смотрит на коменданта Лутича, тому хочется если не тоннель к марсианскому ядру прорыть, то хотя бы Ставролакиса взнуздать, это точно. Вот же влипли…

Сам же объект насмешливых, но и понимающих мыслей Николая Канторовича находился в это время в третьем пузыре – одном из первых, одном из небольших. Относительно безлюдном – он функционировал большей частью как жилой квартал; в нем жили преимущественно геологи, шахтеры и другая землекопательная братия, и они разрабатывали шахту в ущельях в двадцати километрах на юго-запад. Комендант Лутич стоял, задрав голову, смотрел за ребятами, перемещавшимися по фермам, и рядом с ним в похожей позе застыл Ставролакис.

Лутич следил за Арчи Кремером. Остальных-то он знал, некоторых даже видел в деле. А Арчи Кремер оставался темной лошадкой. Этот парень был молчаливым, исполнительным настолько, что даже требовавший безупречной дисциплины от своих ребят Ставролакис признавался немного растерянно, что был бы, наверное, даже и не против, если бы у этого Кремера был хоть какой недостаток. Кремер был готов делать все, что ему приказывали, ему все было интересно, все любопытно, он готов был денно и нощно путешествовать по Марсу, и Ставролакис почти готов был посылать его во всевозможные экспедиции. Правда, сначала ему следовало все-таки привыкнуть к скафандру Арчи – к этой хлипкой фиготени, которая, кажется, действительно его защищала. Кое-что в «костюме для действий вне защищенных помещений» все-таки утешало Ставролакиса, а с ним и Лутича: шлем и крепления для него были такими же, как и у них, совершенно нормальными. И еще: удивительно, но расход воздуха для дыхания был у Арчи каким-то слишком маленьким. В самых длительных вылазках он расходовался едва наполовину, в то время как другие на второй баллон переходили. Лакис попытался спросить напрямую, но у Кремера мог быть настолько выразительный взгляд временами – как в ответ на его вопрос. У Лакиса непроизвольно поплыли перед глазами параграфы постановлений, грифов «секретно» и «совершенно секретно» и подписей Аронидеса, Тамма и прочего генералитета, иными словами, то, завидев что, хотелось вытянуться по струнке и рявкнуть: «Виноват!». Такое ощущение, что у мальчишки был как-то особенным образом развит ящерий мозг, и он обладал то ли телепатическими, то ли гипнотическими, то ли еще какими способностями. Иначе не объяснить, как он умудрялся уходить от ответов так, что вопрошавший долго смущался от своей дерзости. И это – Ставролакис, нахал, а временами и хам, полковник с голосом и лексиконом капрала. Или у Лакиса было слишком меланхоличное настроение? В кои-то веки он радовался, что «Триплоцефал» задерживался, потому что это дало бы возможность закончить профилактичекие работы на посадочной площадке – такое ощущение, что они проводились все время, и каждый раз вскрывалось что-то новое, чтобы ее проектировщика прострел пробил. И еще эта идея Лутича. Которая, кажется, была очень лихой и, возможно, перспективной.

Захария, Майя Фишер, Ян Ульман и еше три человека сидели прямо на покрытии центральной площади; кто-то следил за изображениями на мониторах, кто-то за людьми, передвигавшимися под куполами. Дело само по себе было не самым сложным, важно было правильно закрепить датчики. Под куполами орудовали Рудницкая и Олег Каратаев – как самые легкие, и Арчи. Он вызвался сам, сказал, что очень хорошо подходит для подобных операций и весит всего на пару килограммов больше, чем Каратаев.

– И как же «очень хорошо» ты подходишь? – скептически спросил Лакис.

Арчи молча посмотрел на Захарию, с алчным любопытством следившего за ними: еще бы, тут ругаться будут, отлично же! Улыбнувшись и подмигнув Смолянину, он снова посмотрел на Лакиса.