Собственными руками (СИ)

— Постой-ка, — чешет Шачи под козырьком. — Но я же с вертухи метал, так что…

— Полный оборот минус девяносто восемь, — закончил за ним его лучший друг.

— Двести шестьдесят два, — хмуро сведя брови, на автомате высчитал медведь и снова впал в ярость. — Вы же издеваетесь! — столовую заполнил дружный смех команды, и Бепо окинул всех взглядом. — Что, давно потолки не драили?!

Все мигом замолчали, поняв, что это не вопрос, а скорее угроза генеральной уборкой, причём весьма садистской, поскольку Жан Барт только-то слегка горбится, передвигаясь по кораблю. Внимание экипажа приковал скромно посмеивающийся капитан, который всё это время тихо и смирно сидел на окраине, ближе к двери.

— Схожу-ка посмотрю, как она там, — сдерживая смех, поднялся Ло из-за стола.

— Капитан, — окликнул его в спину Бепо, желая предложить чью-то более подходящую кандидатуру для такого простого дела, и осёкся, стоило лидеру поднять руку в жесте, прекращающем препирательства.

Плавно прикрыв дверь, вышел в коридор, погрузивший его в тишину и сухой воздух с примесью пыли и железа в запахе. Гомон ребят значительно стих. В железных конструкциях таких размеров акустика настолько хорошая, что можно постыдиться или испугаться издаваемых самим собой звуков, поэтому все комнаты сделаны с шумоизоляцией, чтобы всегда можно было где-то укрыться со своими личными переживаниями.

Неприятное чувство росло, зарождаясь где-то под грудью. Самому надо было идти или вообще не потакать вычурам Бепо, но она всегда стремится показать свою пользу, поскольку в опасных для жизни ситуациях её оберегают больше остального.

Проделав всю дорогу до смотровой, он так никого в глухих проходах и не встретил. Дверь в его временную спальню приоткрыта и выпускает в полумрак яркий свет, к которому он с облегчением направился. Миссия требовала каких-то там десять минут времени, а она пропадала втрое дольше, поэтому Ло забеспокоился, не попала ли она в неприятности, которые в последние дни обрели конкретную фигуру. Характер Дофламинго во многом схож с их кораблём, и самая жирная параллель — раз он притих, то жди аварии.

Дверь еле слышно скрипнула под его рукой, открывая помещение, и прекрасная часть их команды, стоя спиной, вздрогнула. Она как раз закрывала дверцу стеллажа, когда Ло переступил порог.

— Всё нормально? — поинтересовался капитан, прикрыв дверь, чтобы не скрипела петлями.

— Да, — совсем тихо и нетвёрдо ответила та, внушая подозрения.

Казалось, что она плачет, поэтому он уверенно подошёл вплотную.

— Всё хорошо, — затараторила она, отступив вбок, чтобы задвинуть засов шкафа. — Просто… — откровенно нервничала, придумывая оправдание своей задержке.

Когда она наглухо закрыла простейшую защиту стеллажа, Ло осторожно сдвинул к уху волосы, скрывающие лицо. Одного быстрого взгляда на щеку хватило, чтобы воссоздать в уме причину её долгого отсутствия. Со злости он закусил губу, смотря на чёткие, розовые отпечатки здоровенных пальцев, так знакомых ему, что невозможно не узнать.

— Что он сделал? — старался не пугать тоном девушку, возможно, пережившую самое кошмарное событие в её ещё юной жизни.

Зная этого подонка, Ло допускает всё, абсолютно всё. Его же он изнасиловал, потому что это ему тогда показалось весёлым. Выбивал из него слёзы и кровь по той же причине. Ковырял душевные раны и называл самыми гнусными словами ценности Ло, чтобы порадовать свою прогнившую натуру. Ничто его не остановит от того, чтобы похожим образом обойтись с любым человеком, не способным дать отпор.

— Ничего, просто поговорили, — не поднимала она глаза, которые, более чем вероятно, на мокром месте.

Того времени, которое они «просто поговорили», вполне хватило бы на приватный разговор, о котором она стесняется поведать. Он зажимал ей рот явно не для того, чтобы ему не мешали выговориться. Его ладонь так же затыкала рот Ло, чтобы никто в доме не слышал, как он плачет в его постели; чтобы никто не прознал о его любви к сексуальному насилию. Ло тоже предпочёл бы молчать, даже будь хоть кто-нибудь готовый выслушать и оказать поддержку. Молчал бы, стыдясь косых взглядов, пусть и не осуждающих, но жалеющих в то время, когда их жалость режет больнее осуждения. Молчал бы, боясь разрыдаться на чьих-то руках и показать себя слабаком, выпрашивающим помощи. Молчал бы, презирая собственное тело, которое кто-то оценил так высоко, чтобы взять силой.

Дофламинго сделал то, что не следовало: нашёл самое слабое и святое на всём корабле и приложил к нему свои грязные руки. И не желая знать, где именно эти самые руки побывали, Ло отпустил её волосы и с громким шагом практически вылетел из смотровой.

Вот над чем он смеялся. Он испытал на себе столько людского зла и столько же вылил его на других, что прекрасно знает все лазейки в человеческой душе. Девушка никогда другим мужчинам не признается, что её изнасиловали или хотя бы домогались, потому что они поневоле начнут додумывать, как и где её трогали и на что смотрели, начнут в мыслях сами раздевать.

Ноги несли, хоть голова и не думала, что эта сволочь может быть в каком-то ещё месте, кроме отведённой в его распоряжение каюты. С яростью, которую накопил за минуты недолгого бега, дёрнул дверь на себя.

Дофламинго сидит, подпирая спиной бок шкафа и смотрит в небольшое окно над столом, за которым едва ли рассмотришь проплывшую даже в самой близи рыбу. А какое у него было умиротворение на наглой роже, будто бы не над человеком надругался, а прямо благое дело совершил. Только сделал шаг к нему, и на лице ублюдка нарисовалась омерзительная, желчная улыбка. Он ждал и его, и его реакции — даже понимая это и то, что пляшет под его дудку, Ло горячо хотел ему врезать. Будет вернее сказать, хотел выбить из него дерьмо и ликование, хотел увидеть боль в бессовестных глазах.

Кусая губу в попытках подобрать ему подходящее название, стремительно подошёл и врезал по скуле до того, как хоть слово вымолвил. Какое бы нарекание в голову ни приходило, этого было недостаточно, чтобы именовать его. Как бы грязно ни окликнул его Ло, он порадуется тому, что вообще был удостоен такой чести, как его внимание. Его достаточно увесистый удар Дофламинго принял с ещё более злорадной улыбкой, испытав лишь толику боли, наверное. То, как этот человек принимает чужое нападение, умножает гнев. Взмахом Ло скинул с его лица очки, и тогда он, наконец, посмотрел на него.

— Это очень мило…

Его вряд ли извинительная речь была прервана ударом ноги в живот, где полученные травмы только начали залечиваться. Он чуть согнулся, опёршись на согнутое впереди себя колено, и в кашле рассмеялся. До чего же противно осознавать, что любая физическая атака против него даже в таком состоянии совершенно бесполезна, а психически воздействовать тоже не выйдет. Любые потуги Ло его только потешают.

— Что ты хотел мне доказать, сволочь? — со всей силы нагибая его предплечьем, склонился Ло к уху.

— Ты уже прекрасно всё понял, — с насмешкой прохрипел ответ.

— И что ей помешает убить тебя?

Договаривать, каким именно образом это можно сделать, не было необходимости — оба и так знают, что убить Дофламинго может любой на этом корабле, если только пожелает. И всё равно он посмел сотворить с ней нечто, вынудив бояться каждого шороха и плакать. Продолжает играться, будто бы божественная рука застраховала его от смерти. От смешка могучая спина содрогнулась, давая понять, что нет способа, которым Ло может его удержать.

— Ты, — ответив, пленник рассмеялся.

Ло застыл в недоумении и даже ослабил давление. Почувствовав полную свободу, Дофламинго развернулся, чтобы спустить ноги на пол и видеть его лицо в момент смятения. Мысли скакали, пытаясь дать логичное объяснение его заявлению. Он отнёс его сердце в кают-компанию. И ведь даже не в курсе, у кого оно сейчас. С той поры он его больше не видел. Завершал марафон факт, что как-то помешать самосуду над преступником он не сможет.

— Сопляк, — легко, словно по-дружески, шлёпнул Дофламинго по его щеке, — даже если она всё вам расскажет, ничего не изменится, потому что они любят тебя.