Собственными руками (СИ)

⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨⑨

Он только-только вышел на палубу и уже принялся перебирать пальцами, пронизывая облака нитевыми ступенями. Неважно куда — просто уйти из этого места, пропитанного запахом Ло и общим сдержанным образом. Убраться подальше, чтобы избавиться от его еле слышного шёпота, умоляющего не уходить. И шепчет, что самое неприятное, он не в голове, а под верхней частью грудины. Рядом с сердцем, которое сложно заткнуть, поскольку мысли до него не доходят.

Видеть потерянных людей ему приходилось тысячи раз, и всегда их убитый вид веселил его. Глупо придумывать себе кумира, заполнять им каждый свой поступок, делая образом самого инстинкта движения. Чего ради? Чтобы однажды потерять его и смысл жизни вместе с ним?

Так и Ло оказался потерян, но его горе не внушало радости. Наоборот, смотреть не хотелось, чтобы заткнуть чувство вины. Дофламинго ведь сломал того десятилетнего парнишку, решительно настроенного на целенаправленное существование. Игрался, экспериментировал с шатким детским разумом, изувечил душу, завладел сердцем, выстрогал из правильного мальчика подобного себе ублюдка и теперь, когда своё творение больше не забавляет, бросает. Да, виноват перед ним, как всегда. Но не бегать же с ним, словно с калекой, из жалости — гордость Ло отвергнет даже саму эту идею.

И снова этот удар под грудиной, обретающий голос молящего остаться Ло. Кожа помнит его прикосновения: как расправлял морщинки над скулами, как гладил щёки, как сминал губы, как дотронулся до повязки на порезе. Всё было пропитано любовью к лицу, которое и двадцать лет назад привлекательным не каждый бы назвал.

Он сейчас плачет, в этом Дофламинго уверен, как и в том, что этой ночью Ло впервые был настоящим собой. Его глаза могут быть сухи, а губы немы, но он не просто плачет, а рыдает и кричит за маской полного спокойствия. Маленький ребёнок, брошенный в теле ответственного мужчины, не имеющего права жаловаться и капризничать.

Его мальчик.

С тяжёлым вздохом Дофламинго отпускает нити, на которые требовалось лишь поставить ногу, чтобы отмести Ло навсегда, и разворачивается.

Внутри корабля неизменно тихо, лишь его твёрдый шаг гулко разлетается по коридору. За минуту или меньше дошёл до капитанской каюты и резко отворил её.

Знал ведь, чувствовал, что Ло так и не сдвинулся из той позы, в которой его оставили, но сейчас он растерянно обернулся на дверь. Рот в удивлении приоткрылся, а глаз — красный, будто плакал, да только щёки сухие. Давит в себе слёзы, которыми не с кем поделиться, потому что никому до них нет дела.

Несколько широких шагов, и Дофламинго садится перед ним на колени, а Ло с неверием во взгляде наблюдает за человеком, ворвавшимся в его контролируемую истерику. Мужчина без слов укладывает одну руку поверх его нагих лопаток, второй подхватывает за затылок и прижимает к своей груди. Невнятный удивлённый хрип вылетает изо рта Ло и влажным теплом растекается по коже. Его ладошки нетвёрдо ложатся на укрытые тканью плечи. Вмиг тихое дыхание становится свистящим и надрывистым.

— Ну, всё, хватит, — вкрадчиво говорит Дофламинго, наглаживая его затылок, и ногти уже изо всех сил впиваются в крепкие мышцы.

Ло отталкивается от него, и он раскрывает объятья. Трясущимися пальцами возит у края закреплённой пластырем повязки в попытке отодрать её от глаза, из которого только что хлынули слёзы. Не выходит даже толком поддеть, и он царапает кожу. Всхлипы перемежаются вздохами и носовым втягиванием. Дофламинго подсовывает свои чуть более проворные в данной ситуации пальцы под его, и Ло позволяет довершить свои начинания.

— Доффи… — дребезжащим голосом зовёт его, пока тот отлепляет повязку. — То, что я… — надрывно вздыхает, давя слёзы, — сделал…

— Непростительно, — заключает он, когда последний липкий уголок отходит от кожи.

Кожа насыщенного фиолетового цвета с красноватой сеточкой на границах синяка наполовину опускает оплывшее веко на раздражённый глаз. Подрагивающие ресницы щедро слиплись от влаги. Ло громко, слёзно вбирает в лёгкие воздух, продолжая попытку держать себя в руках.

Дофламинго снимает с себя немного полысевшую шубу и накрывает ей спину дрожащего подопечного, после чего наклоняется, чтобы обнять и уткнуть его лицом в плечо, в которое можно выплакаться.

— Можешь плакать, — шепчет рядом с ухом, надвигая перья выше и практически полностью укрывая Ло ото всех.

— Ты ос… — срывается тот в истеричные всхлипы и крепче обхватывает шею руками.

— Да, мой хороший, — как бы избито ни звучали эти слова, для Ло сейчас они сравнимы с оправданием.

Он плачет в его объятьях и хватается за шею, словно она его спасение. Так много слёз он в себе держал, что они уже ручьями бегут по груди мужчины, неколебимо сидящего перед ним с той мыслью, что не может оставить Ло, когда ему настолько больно. Он предал его, чтобы лишить высокого положения и привилегий. Он вырезал всю семью, чтобы отсечь последние пути отхода. Это так же непростительно, как и то, что сотворил с его жизнью Дофламинго. Этого ребёнка он может уже по праву называть своим, и совсем не потому, что растил и заботился, если можно так назвать принесённые ему страдания. А потому что его слёзы он чувствует на расстоянии и не может их игнорировать.

Хрупкая, дрожащая от избытка невысказанных чувств фигура в его руках, и правда, совсем как детская. Дофламинго склоняет лицо, носом сдвигает в сторону шубу и целует косматую голову. Приглушая рыдание, перешедшее в припадок, Ло вгрызается в плечо, а мужчина поправляет перьевое покрывало и обнимет крепче прежнего.

Стоически были выдержаны ещё несколько минут истерических рыданий, в которых его выросший, но едва ли повзрослевший ребёнок кусал и царапал своего опекуна. Раздался гудок, извещающий, что грядёт смена вахты, а экипаж может смело подниматься с постелей, даже если не особо-то этого и желает. Когда сигнал оборвался, Ло уже молчал, всё так же держась за шею.

Снова ёрзает в попытке вырваться из объятий, и Дофламинго позволяет ему сесть ровно. Лицо красное от слёз, веки распухшие, а рот скривлён, будто Ло чем-то сильно расстроен.

— Нельзя, чтобы тебя таким видели, — берёт мужчина в ладонь его сырую щеку. — Поспи ещё.

Молодой человек в испуге выкатил на него глаз и вцепился в запястье протянутой к лицу руки. Дофламинго поднялся на колени и наклонился к его задранному кверху лицу, поцеловал лоб.

— Остаться с тобой?

— Да, — севшим голосом прошептал Ло.

Скоро на корабле станет неспокойно, особенно, когда команда заметит, что пациент покинул лазарет. Даже если не встревожатся его пропажей, то побегут поделиться радостью с капитаном, который мало того, что выглядит морально потрёпанным, оттого и жалким, так ещё и неодет. Из этих соображений и из тех, что с минуты на минуту они вместе нагишом улягутся досыпать, Дофламинго закрыл дверь каюты. Если вломятся без стука — их проблемы с тем, как понимать увиденные неудобные факты.