Море опалённое свободой (СИ)

Жёлтая стекляшка легла в мешочек. Почему-то мысль о том, что Иренди для Бахму больше не будет являться центром внимания подавляла больше, чем та, что Лорени медленно и необратимо становится пидором. Почувствовав, что совсем запутался в своих рассуждениях, он попытался отмести все посторонние мысли и сосредоточиться на жемчуге. Краем глаза он увидел, как Цурбус молча забрал перламутровую жемчужинку, положенную ранее Иренди, из кучки белого жемчуга и вложил её в кучку с перламутровыми. Вот блин, так ушёл в свои мысли, что уже не замечал куда что клал.

И всё же, некоторое время Иренди сосредоточенно перебирал жемчуг, но молчание давило и напрягало. Лорени хотелось от него бежать. Уж больно оно было раздражительным. Но Цурбус молчал, и Иренди не знал с чего начать разговор. В любое время, в любом месте и с любыми людьми он находил общие темы и нужные слова, но с Цурбусом общение так и не сложилось. Иногда, когда Лорени хотел что-то ему сказать, он открывал рот, смотрел на Бахму и тут же забывал всякие слова. Цурбус зачастую смотрел на него так, как если бы Лорени был дикой обезьянкой сидящей в вольере. Нет, обидно Иренди за это не было, просто сводило все старания на нет, приводило к румянцу и соответственно к молчанию.

Вот ещё одна странность, от которой Иренди приходил в чуть заметное удивление и от которой никак не мог избавиться. С другой стороны с Цурбусом молчать было здорово, он не заставлял говорить, не нёс всякую чушь, не пытался рассмешить глупой шуткой, в конце концов, не оскорблял…

Неожиданно в голове всплыли строки из песни, подхватив пальчиками редкого вида жемчуг – оранжевого цвета – он кинул его в пустую шкатулку и запел. Голос у Лорени был слегка хрипловатым, в тональность он не попадал, но «Морская лирика» так сильно нравилась, что не петь её было просто невозможно.

Волны стонут, ветер рвётся,

На закате сердце бьётся.

Кровь упала на ладони,

Вздох последний, выдох боли.

Мы уйдём с закатом в море,

Ты не жди, вернусь не скоро.

Ты не жди, быть может, завтра,

Я умру…

Неожиданно Цурбус схватил Иренди за плечо, грубо развернул к себе лицом, перехватил пальцами подбородок и, приподняв его, впился в губы Лорени своими губами. От неожиданности слова песни вылетели из головы, глаза широко открылись, а телом завладел жар, от которого в момент поцелуя просто невозможно было избавиться. Губы Цурбуса были жадными, грубыми, но такими горячими, что Лорени не только текст песни позабыл, а позабыл, что надо дышать. Голова закружилась, пальцы на ногах в сапогах поджались, в паху запульсировало. Язык Цурбуса скользнул по зубам, потом проник в глубину рта, соприкоснулся с языком Иренди. Пальцы отпустили подбородок, ладонь скользнула по щеке, коснулась уха, взлохматила рыжие волосы и, зарывшись в них, легла на затылок. Ладонь оставила кипящий след, и Лорени чувствовал всем естеством это прикосновение и тянулся уже телом к Цурбусу, робко касаясь его груди.

Бахму разорвал поцелуй, придержал Лорени, чтобы он не завалился на него, уткнувшись лицом в грудь. Цурбус сам не мог понять, что он сделал. Когда Лорени запел, это был всего лишь порыв, какое-то животное желание, оправданное лишь одним:

- Не пой больше её, – прошептал Цурбус, взяв Иренди за плечи и легонько встряхнув, тем самым обратил его взор на себя. – Это песня расставания. Для меня...

Несколько секунд он смотрел в зелёные, уже не подёрнутые гноем призрака глаза Лорени, потом вновь повернулся к разложенному на столешнице жемчугу и, слегка отвернув лицо, принялся перебирать его. Лорени, покраснев, как рак, некоторое время сидел, ничего не делая. Поцелуй Цурбуса выбил его из равновесия, в штанах стало немного тесно, в груди тарабанилось сердце, воздуха в лёгких не хватало. Стало стыдно и обидно.

Расставание? Это слово обожгло сознание и сердце, разорвало на клочки душу. Вновь нахлынули непонятные ощущения, странные чувства, осознание. Но самое главное с этим словом навалилась монолитной плитой реальность, реальность, не позволявшая дышать всей грудью, смотреть прямо, улыбаться, не скрывая счастья, да и просто быть счастливым.

Реальность забилась чёрной птицей в голове острее ножа, выбрасывая на задворки памяти странное воспоминание. Поцелуй, этот поцелуй Цурбуса, был грубым и жестоким. Складывалось такое ощущение, что Бахму хотел заткнуть рот Лорени. Это не было похоже на поцелуй, это были злость и гнев, переросшие в какую-то лёгкую интимность. А может, это был простой поцелуй, который для Бахму значил лишь одно – кляп для Лорени. А Иренди, дурак, возбудился!.. Так обидно. Так стыдно. Так противно!

- Тогда не молчи, говори! – выкрикнул Лорени, схватил в жменю жемчуг и, сжав зубы, принялся пальцами перебирать его, разбрасывая по шкатулкам.

Цурбус вздрогнул от резкого крика Иренди, посмотрел на него широко открытыми глазами. Щёки Лорени были ещё красными, он кусал губы, тяжело дышал и выглядел таким обидевшимся, что Цурбусу снова стало стыдно и противно за своё глупое поведение. Ведь можно было просто попросить Лорени не петь эту песню, сказав, что она обозначает. А он вдруг вспылил и поцеловал его, тем самым заткнув его рот.

Когда Ло запел «Морскую лирику» Бахму просто испугался, потом почувствовал, что это больше звучит, как насмешка, а не красивая песня и разозлился. Когда жемчуг будет разложен по шкатулкам и мешкам, они вынуждены будут снять эти оковы, а потом…

- Ты когда станешь свободным, что будешь делать? – спросил Цурбус, возвращаясь к работе. – Когда мы снимем оковы, ты уедешь? Уедешь с адмиралом Иренди?

Лорени замер, рука дрогнула, просыпала несколько жемчужин: перламутровую и белую в шкатулочку с чёрным. Прошло три секунды, прежде, чем Лорени осознал, что камешки упали не туда, куда надо, потянулся за ними пальцами и снова замер. Уедет? С отцом? Куда? Лорени до этого момента не задумывался о том, что он будет делать. Сальмит ведь только сейчас сообщила, что они могут быть свободными. И пока что он никуда не уедет от Бахму, он же хотел… Он хотел его убить. А чего сейчас хочет?

- Я не знаю, – честно ответил Лорени и всё же вобрал опять в ладонь перламутровую и белую жемчужинки.

- Я надеюсь, что «Фортуна» в скором будущем попадёт в Ансэрит, и тогда моё путешествие закончится. Мне кажется, лучше дома нет ничего на свете. Хотя, когда тебя ждут в этом доме, это ещё лучше.

- И… И что ты там будешь делать? – Лорени раскидал жменьку жемчуга по шкатулкам и теперь забирал пальцами со столешницы, раскладывая его по назначению и медленно втягиваясь в разговор.

- Ну, для начала схожу на аудиенцию к царю. Я, кхм… скажем так, сбежал из Ансэрит, не выполнив своего долга перед царством. Думаю, что теперь придётся мне хорошенько потрудиться, чтобы заслужить прощение Волвара Великолепного и всего народа Ансэрит. Так что, думаю, буду работать побольше, чем на «Фортуне».

- Он у вас такой жестокий?

- Нет. Нормальный. Царь, как царь. Правда, иногда он бывает скорей своеобразным, чем тираничным.

- Никогда его не видел. Даже на картинках и на фото.

- Ну… Думаю, что увидишь ещё. Он… Своеобразный. Его Великолепным назвали за манеру одеваться. Он всегда такой… эксцентричный и необычный… Иногда мне кажется, что Волвар прячется за всем тем гримом и париками, одеваясь в разные и нелепые, но в тот же момент, дорогие одежды.

- Ты им восхищаешься?! – Лорени слегка повысил голос. Ему не очень нравилось, когда Цурбус волновался о Данки, а тут ещё Волвар появился. Откуда?!

- Ну, он же мой царь, – Цурбус положил последнюю жемчужинку в шкатулку с белым жемчугом. Потянулся за второй коробочкой. – Он царь пиратов, а я пират.

Последняя фраза прозвучала с такой гордостью, что Лорени вновь замер и посмотрел на Бахму. Потом вернулся к своей работе и подумал, что Цурбус всё же не был похож на грязного, пиратского ублюдка. Он был таким красивым, слегка чопорным, немного аристократичным, а ещё в нём скрывались забота и приятная отчуждённость. Он словно сторонился людей, хотя и люди не торопились идти на сближение с ним.