Семь кругов Ада (СИ)

А разве так легко?

Всего лишь подойти к одноклассникам и попроситься сыграть с ними в какую-нибудь игру.

Всего лишь...

Так много.

Так трудно.

Невыносимо!

Мальчик сидел на мягком диване, задыхаясь от слез жалости к себе, тихо скуля, завидуя, презирая окружающих. И размышлял. А в руках у него вертелся плоский диск, заменяющий пульт. И пусть телевизор можно было включить всего лишь голосовой командой. Все это не важно. Не ощутимо. А он хотел чувствовать хотя бы холодную гладь пульта. Он просто щелкал каналы, останавливаясь на каждом не более чем на пару секунд. Мелькала реклама, сериалы, телешоу, мультики. Но все это было безумно скучным.

“Вам твердят, что нужно измениться? Но вы все еще пытаетесь подстроить окружающий вас мир под себя? О не...”

Очередная вырванная из контекста фраза оборвалась переключением на новый канал. Мальчик застыл. Задумался над услышанными словами и переключил обратно. В левом верхнем углу кружился шарик с большой буквой «П» – эмблема, по которой мальчик понял, что никогда этот канал не смотрел и даже не подозревал о его существовании. Но это было и не важно. Он просто слушал немолодого седовласого мужчину с повязкой на левом глазу, что сидел в мягком кресле, посасывал старую трубку и почему-то казался знакомым, уютным, словно был ему, чуть ли не дедом. И в глазах старика плескалась мудрость, которой хотел бы когда-нибудь обладать и мальчик.

— Тот, кто говорит о мире, который якобы можно изменить под себя, глупец, — вещал дедок. — Или же неисправимый мечтатель. Кем мы являемся на этой огромной планете? Лишь песчинками. Муравьями, которых при желании можно сжечь с помощью лупы и солнечного луча. Мы слабы, мы ничего из себя не представляем на фоне вселенной. Вселенной, которой мы не нужны. По натуре мы все одиночки, но так хотим тепла, так жаждем любви, так требуем понимания. Вот вы хотите, чтобы вас понимали? Нет. Не старайтесь заставить вас понять окружающих людей. Это бесполезно! Бесполезно, слышите?! Вы. Сами. Станьте понятными. А если хотите быть довольными миром, будьте довольны тем, что вас окружает. Посмотрите на все по-другому, с другой точки зрения! Разуйте глаза, я вам говорю! Не подстраивайте мир под себя. В этом нет смысла! Подстраивайтесь под него так, чтобы вам было хорошо и уютно. Вот сейчас... Прямо сейчас встаньте с диванов и кресел!

И мальчик поднялся с дивана, заворожено следя за оратором:

— Встаньте, подойдите к зеркалу и улыбнитесь! Не наигранно, не просто для галочки, а искренне! Счастливо! Если вы сможете это сделать, ваша жизнь изменится навсегда! И вы изменитесь вслед за ней!

Мальчик сорвался с места, подбежал к большому зеркалу, что висело в коридоре, и попробовал улыбнуться так, как ему посоветовали. Улыбка получилась жалкой и совсем не убедительной. Но мальчишка не собирался останавливаться на достигнутом. Он четко для себя уяснил, уяснил как никто другой, что эти слова принадлежат не просто безумному старику. Оратор знает больше, чем кто бы то ни был! Возможно, он постиг саму суть счастья и теперь старается поделиться ею с окружающими! Возможно мальчик был единственным, кто смотрел этот канал, кто слушал этого старика, кто осознавал, насколько ценные советы тот дает.

Всего лишь улыбнуться.

Задумывались ли вы, насколько это трудно?

Мальчик улыбался и улыбался, стараясь сделать это искренне, ярко, неповторимо, весело, но получалось с каждым разом все хуже. Может от того, что мальчик уже и не помнил, когда смеялся от души? Когда же это было? Так давно. Почти половину его жизни назад. А что же от этого смеха осталось? Грубая фальшивка, маска. Это было не его лицо, не его глаза, не его губы… Не его душа. И смотрело на мальчика из зазеркалья не его отражение, нет. Там был некто несчастный, забитый, униженный, уничтоженный и растоптанный…

«Разве я такой? Не может этого быть! Я не хочу! Я не буду! Я изменюсь!»

Программа закончилась, а он все стоял у зеркала, все смотрел на фальшивое отражение. И на глазах его наворачивались детские слезы.

«Не получается», — шептали чужие губы. — «Не получается», — отдавалось в пульсе. — «Не получается», — в отчаяние кричала душа.

Он был талантлив во всем. За что бы мальчик ни брался, практически все получалось сразу и без особого труда с его стороны. Так почему же он не мог сделать столь простой вещи. Всего лишь улыбнуться себе и увидеть в своем отражении ключ к счастью?

Пальцы сами собой сжались в кулаки. Вечно обгрызенные ногти вонзились в ладони, оставляя на них глубокие борозды.

Он злился, тихо плакал, неотрывно смотря на несчастное отражение, которое словно доказывало, что он никогда не будет счастлив.

«Никогда?»

«Не может быть!»

«Этому не бывать!»

«Проблема не во мне… Во всем виновато зеркало!»

Мальчик побежал на кухню, схватил табуретку и вернулся в коридор. На миг он замешкался, подумав, было, о последствиях, но вновь встретившись с тоскливым взглядом отражения, не выдержал, размахнулся и со всего размаха ударил табуреткой по зеркальной глади. Послышался звон разбивающегося стекла, и осколки зеркала посыпались на пол. Но к ужасу мальчика, ситуации это не исправило, ибо теперь на него смотрело не одно отражение, а десятки. И эта тоска. Это одиночество! Эта неизбежность, что таилась во взгляде отражений. Все это удесятерилось вместе с осколками.

«Нет! Не хочу!»

«Не смотрите на меня!»

Он упал перед осколками на колени и, не замечая боли, начал бить по отражениям голыми детскими кулачками.

«Не смотрите!»

«Никогда больше не смотрите на меня, не улыбаясь!»

Когда через час вернулась домой мать мальчика, ее ждал неприятный сюрприз. Лишь зайдя в квартиру, она ахнула и безвольно сползла по дверному косяку на пол, в ужасе смотря на развернувшуюся перед ней картину. Ее сын. Ее хрупкий маленький Тери, сидел на зеркальных осколках, заляпанный собственной кровью. Все его руки покрывали глубокие, кровоточащие царапины. Из костяшек кое-где торчали кусочки стекла. Но самым страшным были не раны и кровь мальчика. Куда больше женщину напугала улыбка, что играла на губах ее маленького сына.

— Мама? — улыбался он, излучая такое счастье, словно только что выиграл миллион. — Смотри! У меня получилось! Я улыбаюсь! Искренне!

И никто бы не подверг сомнению его слова. То, что отражало его лицо… Это была не маска. Это было убеждение. Позиция. Новая придуманная жизнь.

— Зуо? Господин Зуо, где вы? — в очередной раз позвал седоволосый старик, с кряхтением нагибаясь и заглядывая сперва под кровать, затем под стол, и стулья. — Господин Зуо-о-о, — позвал он чуть громче, вытащив на миг изо рта замусоленную трубку, — где же вы?

Ответом ему была тишина. Лишь через пару секунд послышался чей-то беспомощный еле слышный всхлип, донесшийся из шкафа.

— Господин Зуо? — удивленно пробормотал старик, приближаясь к шкафу и осторожно приоткрывая его дверцу. Его подопечный обнаружился внутри. Забившись в самый угол глубокого шкафа и завернувшись в спавшую с вешалок одежду, мальчик сотрясался от беззвучных рыданий. — Господин Зуо, ваш день рождения...

При упоминании этого праздника, до того тихо всхлипывавший беспомощный комок разревелся в голос.

— Зуо? Мальчик мой, — уже куда ласковей позвал старик, не без усилий присев перед шкафом на корточки. Давали о себе знать старые суставы.

Мальчик, наконец, высунулся из-за одежды, затравлено оглядел комнату и, словно убедившись, что никого кроме старика в ней нет, кинулся к мужчине, вцепился в его шею и уткнулся лицом в его грудь. По щекам его струились слезы. Старик, привыкший к сдержанному и холодному Шаркису-младшему, маленькой копии его отца, подобным всплеском эмоций со стороны мальчика был буквально обескуражен.

— Что произошло? Чем вы так расстроены? Поделитесь, вам станет легче. Обещаю, что этот разговор останется между нами, — прошептал старик, начиная поглаживать Зуо по голове, таким образом, стараясь успокоить ребенка. Какое-то время мальчик продолжал тихо плакать, не произнося ни слова. Но даже самая страшная истерика когда-нибудь заканчивается, потому и слезы Шаркиса-младшего вскоре высохли. На его детском лице обрисовалась привычная холодная маска равнодушия. Старик даже решил, что мальчик так ничего и не скажем ему, но тот, расположившись поудобнее рядом со стариком тихо зашептал: