Quiproquo (СИ)

Порой казалось, что сова стала пятым членом их спальни, так смело и гордо она облетала покои, без приглашения топталась по подушке Гарри и бесстрашно ела карпа, кусок которого теперь обязательно был у парней в комнате.

А иногда Гарри казалось, что сова была шестым членом их компании, - пятым был Аноним. Он переменил тактику, перестав лезть Гарри в душу, вместо того начав открывать свою. И эта тактика, стоило отдать ей должное, работала на «ура»: Гарри любил общаться с людьми - их мыслями, философией, характерами и личностными особенностями, - и каждого нового письма теперь не боялся, а ждал.

Так он узнал, что его Аноним любит бирюзовый цвет и искренне страдает от нехватки этого оттенка в Хогвартсе, что он (или она?) сильнее всего в жизни чтит верность и любовь, что ненавидит алкоголь, потому что быстро пьянеет, а если пьянеет, то совершенно себя не контролирует, любит цитрусовые запахи, но на сами цитрусовые у него, по иронии судьбы, аллергия.

У него было весьма тонкое чувство юмора, буквально на грани фола, и высок процент сарказма, иронии и, что немаловажно, самоиронии. Что он никогда не перечитывает свои письма перед отправкой, иначе потеряет всю смелость, которой (как он сам утверждал) у него и так было мало. Что в глубине души он - мечтатель и любит поразмышлять о параллельных вселенных, и что на самом деле он симпатизирует людям и тянется к ним, но люди почему-то продолжают отвергать его желание общаться.

А ещё Аноним часто вставлял в письма очень хорошо подходящие моменту цитаты Оскара Уальда, узнавая которые Гарри улыбался, поглаживая корешок полюбившейся книги. Неясыть теперь часто сидела у него на плече, то и дело дергая когтистой лапой за волосы, и утробно урчала в унисон с тихими комментариями Гарри, которыми тот щедро сыпал по мере прочтения очередного свитка, - и да, сам факт того, что клочки пергамента плавно переросли в целые свитки, будоражил сознание и цедил ему в кровь концентрированное любопытство: будет ли Анониму что сказать на такой же свиток завтра? А у того (или той?!) слова, казалось, не кончались.

Единственное оставалось неизменно: Гарри не писал ответа. Каждый вечер сова, угостившись рыбкой, пару раз съездив Невиллу крылом по голове за то, что он преувеличенно восторженно рассматривал её помёт, растрепав Гарри хвост и почти стащив клювом его очки, улетала ни с чем, и если раньше Гарри попросту не хотел давать надежды или подогревать чьё-то желание, то теперь он… почти боялся, что всё изменится.

Конечно, глупо было думать, что Гарри видел в Анониме родственную душу - напротив, он был чертовски от Гарри отличным, и именно этим подкупал: все остальные «фанаты» старались найти у них с Гарри что-то общее, одно на двоих, и если находили, то хватались за это такой мёртвой хваткой, что Гарри искренне жалел, что когда-то в своей жизни вообще поинтересовался той или иной темой.

С Анонимом всё было иначе: он мыслил по-другому, не стеснялся выражать своё мнение, окутывая порой обидные слова в мягкий кокон из юмора и забавных аллегорий, сотканных из метафор и сарказма. Он умел увлечь своей - незнакомой Гарри - темой ненавязчиво, какими-то полупрозрачными намёками указывая на нюансы - даже в том же самом «Портрете», - и Гарри с восторженным «О!» мог подолгу сидеть, поглаживая притихшую неясыть, и переосмыслять то, что казалось ему нерушимой истиной, а на деле оказывалось многогранным камнем преткновений.

Гарри теперь абсолютно точно понимал смысл первого - по сути, второго - письма Анонима: выходные без его писем казались пыткой, боль от которой не притупляли ни выматывающие дополнительные занятия, ни приглашение Помфри помогать ей со стабильно простывающими учениками, ни щедрые порции пирога с патокой, которые Добби любезно носил ему прямо в спальню. Зато помогала фантазия. Гарри понимал, что это плохо, неправильно и дико, знал, что до добра всё это не доведёт, но человек, победивший вселенское зло в лице Волдеморта, каждый субботний и воскресный вечер до стыдного разгромно проигрывал самому себе, ложась в постель и представляя своего Анонима: брови вразлёт, тонкие бледные губы, изогнутые в лёгкой ухмылке, и тонкую шею с холодного оттенка бледной кожей. Услужливое подсознание даже рисовало Анониму платиновые волосы и серые глаза, но Гарри стоически игнорировал тревожный звонок: он «сдался» ещё на шестом курсе, признавшись самому себе, что Малфой был воистину хорош собой, и сейчас успокаивал себя тем, что хорошего человека хочется представлять с симпатичной внешностью. Потому Гарри успел практически смириться с портретом Драко в голове.

Не помогал прогнать своё изображение из чужой головы и сам Драко. Он всё смелее вступал в разговор и начал будто бы «оживать», делая Гарри ехидные, но оттого не менее дружелюбные замечания, изощряясь с Блейзом в ленивой (и по большей части бессмысленной) полемике и грациозно парируя любую пошлость Панси. Он практически не улыбался - лишь усмехался, и даже эта блеклая эмоция согревала Гарри не хуже заливистого смеха Дина.

Гарри украдкой наблюдал за ним, в душе подозревая своего Анонима во всех без исключения, но если Драко и писал ему, то мастерски это скрывал, и Гарри порой ловил себя на мысли, что огорчится, если это окажется не он. Ведь лучше Драко, чем, к примеру, Нотт? Потому что если это был Нотт, то Гарри поймает мощнейший когнитивный диссонанс, который разорвёт его в лоскуты, а умирать дважды за один год было неслыханной роскошью даже для него.

За этими невесёлыми мыслями его и застала неясыть, тихо постучавшая в стекло клювом. По понедельникам она всегда прилетала чуть позже обычного, когда Гарри уже дожидался её в комнате.

– Вот и ты, – улыбаясь, прошептал он, занося её за полог. – Я соскучился, – он поспешно протянул сове приготовленное Невиллом угощение, почувствовав, как залило жаром лицо.

Несколькими минутами позже они уже устроились на любимом кресле Гарри: он, поджав под себя ноги, и неясыть, усевшись ему на плечо. Гарри с некоторым трепетом вскрыл аккуратно запечатанный конверт.

«Гарри, ты знаешь, как я уважаю лорда Уоттона, потому сегодняшнее письмо начну с его мудрости: «Ох, что за несносный народ эти родители!».

Всю субботу матушка честно пыталась завязать разговор, но к вечеру совершенно растеряла нервы и вручила мне стопку книг, сказав, что «невозможно поговорить с человеком, который не может поговорить даже с самим собой». Потому мои выходные прошли за чтением магловских трудов по психологии, что очень хорошо иллюстрирует карму в действии, но об этом я расскажу как-нибудь позже.

Цвета в психологии. Ты вот когда-нибудь задумывался, как на твою личность влияют окружающие тебя цвета? Только послушай: «Зелёный цвет принят во всём мире, как самый безопасный. Для тех людей, у кого зелёный цвет - любимый, великодушие и надёжность - основные отличительные качества личности. Имеет смысл и оттенок зелёного цвета: так светло-зелёные оттенки характеризуют расслабление и умиротворение (здесь я, кстати, возразить не могу: твои глаза - тихая гавань, в которой добровольно соглашаешься тонуть, выпадая осадком на дно зрачка), а тёмный спектр - стабильность». Знаешь, Гарри, зелёный окружал меня всю мою жизнь, и единственной константой была пропасть, в которую она катилась. Но вот бирюзовый…».

Гарри резко выпрямился, пытаясь отдышаться от резко скакнувшего сердца. Он перечитал абзац ещё раз, и ещё, чувствуя, как с каждой строчкой ускоряется его пульс.

– Слизеринец, – вскрикнул он, резко вскочив на ноги, отчего неясыть громко ухнула и, глубоко царапнув шею острым ногтём, испуганно улетела на стол. – Слизеринец! – Гарри подбежал к столу, осторожно подхватывая замершую и, по-видимому, всё ещё напуганную сову на руки. – Твой хозяин - слизеринец, – Гарри чувствовал, что улыбался, но сам не мог понять, почему.

Он уже знал, что слизеринцы и вполовину не так плохи, как он думал, но то, что среди них был Аноним, выводило практически весь факультет на новый уровень, оставив далеко позади Пуффендуй, обогнав Когтевран и дыша в затылок Гриффиндору.