Где тебя нет (СИ)

Злись, сука. Это хорошо. Мне нравится осознавать, что ты страдаешь от нашего соседства больше, чем я или ещё кто-нибудь другой. Хотя тут, как ты заметил, кроме нас двоих никого нет.

— А как же я тогда оказался здесь? — с насмешкой отвечает на фразу Серхио.

— Не замечал за тобой такого напряжённого отношения с дверьми.

Модрич смышлёный. Не промах — точно знает, куда ударить побольнее, как ответить покрепче, а отразить выпад в свою сторону понадёжнее. Именно это в нём и раздражает.

— Ты бесишь меня, — неожиданно даже для себя заявляет Серхио. Модрич встаёт с кровати и скептически хмыкает. Наверняка, он был готов чему-нибудь в этом плане, — ты, и твоё грёбаное неумение затыкаться.

— Ты придираешься, Рамос, — сквозь зубы цедит подстилка. Надо же, он запомнил, как его зовут — а Серхио даже не может уловить его имя (Ракитич пару раз произносил его, но Серхио, естественно, не слушал). Впрочем, не хочется вспоминать.

— Надо же, — ноги все ещё гудят от физических нагрузок, но Рамос даже не замечает этого и наконец плавно отходит от двери, — киса показала зубки.

Модрич молчит. Таращится, он установил прямой контакт глаз прямо как с опасным голодным животным в неволе и никак не отводит взгляд.

Серхио продолжает.

— Эй, мерзавец, — почти ласково выплёвывает он, — ты ещё меня слушаешь? Это все из-за тебя, понимаешь? Если бы ты тихо сидел в своей хорватской норе, то я бы не боролся сейчас с желанием тебя убить.

И это желание очень высоко, хочет добавить Рамос, но осекается, замечая что подстилка застыла, словно каменная статуя, и что-то судорожно обдумывает в своей лохматой голове.

— Я ненавижу тебя так же сильно, как и ты меня. Ты это хочешь услышать? — на чистейшем хорватском, кристально ясно отвечает Модрич. Рамос, естественно, теряется.

Непривычный, слегка грубоватый язык немного сбивает его с толку. По тембру и интонации можно, конечно, догадаться, что это был далеко не комплимент, но Серхио всё равно неприятно, что его сделали таким нестандартным способом.

Затишье перед бурей. Громовые раскаты затихают где-то в стороне, а первые капли начинают громко стучать по листьям деревьев и асфальту. Рамос медленно и тягуче начинает двигаться в сторону Модрича.

— Ну-ка, ещё. Раз. На испанском, — обманчиво нежно, певуче просит Рамос. Лука наконец отводит взгляд и сосредотачивается на точке где-то под кадыком Серхио. Он обречён.

— Не твоего ума дело, — огрызается Модрич.

Рамос недоволен.

— Повтори! — он делает последний шаг и едва не задевает выблядка. Тот испуганно шарахается и неосознанно делает шаг назад. Теперь боится по-настоящему. — Да не волнуйся, я тебя не трону. Вовек не отмоюсь, — выплевывает Серхио.

Видимо, подстилку это крайне сильно задело, потому что в следующие секунды он собирается, выпрямляется и утыкается довольно грозным взглядом в черные, злые глаза Рамоса.

Последнему довольно забавно наблюдать за таким Модричем. Искусство, поистине. Если забыть о том, что перед ним именно этот человек, то Серхио мог бы с натяжкой сказать, что ему нравится происходящее.

Доминирование. Ощущение превосходства. И эта непоколебимая гордость, сконцентрированная в худом Модриче и сейчас впивающаяся своими медовыми глазами прямо в его возбуждённые.

Постойте-ка. Нравится?

Их лица разделяет пара жалких сантиметров; они настолько близко, что Лука может прочертить взглядом контур губ Рамоса, а Серхио, если, конечно, захочет — сосчитать ресницы Модрича.

Модрич неощутимо ниже, и это совершенно не мешает ему прожигать потенциального соперника взглядом.

За окном вовсю бьёт в подоконник ливень. Комната постепенно наполняется запахом ночного дождя, свежестью ветра и полутёмной предночной дымкой. Вдохнув в себя поглубже воздуха, Модрич немного забывается — дождь и аромат одеколона Рамоса смешиваются, придавая воздуху вокруг просто убийственный аромат.

Да и сам Рамос выпадает из реальности на пару мгновений, когда в лёгкие начинает просачиваться, словно яд в воде, карамельный запах Модрича.

Чертов… Блять, чертов…

Пока Рамос пытается безуспешно справиться со своими мыслями, Лука немного двигает головой и совершенно неожиданно для них обоих осторожно дотрагивается до чужих губ своими.

Не закрывает глаза и видит, как в замедленной съёмке — черная радужка полна изумления, охуевания чистой воды. Рамос настолько понимает, что происходит, и не понимает, зачем Модрич это творит, что даже не может найти в себе силы оттолкнуть Луку.

Модрич всё ещё слегка напуган — он помнит, что нельзя прикасаться к Серхио Рамосу, потому лишь легонько цепляется руками за рукава короткой футболки, надетой на Серхио. Рамос кажется таким близким — вытяни пальцы и ощути тепло его тела, — и в то же время он невероятно далеко.

Блять…

Карамельный воздух отравлен.

Глухо ворчит гром; сильный ветер гонит сквозь окно маленькие капельки дождевой воды, и это отрезвляет и без того взмыленный разум Рамоса.

Модрича тащит, натурально тащит, как самого настоящего мазохиста или наркомана. Он прекрасно знает, что огребёт за это по полной, но не отстраняется.

Рамос выдыхает и, пока ещё не осознавая здравым умом, что делает, проводит кончиком языка по верхней губе Модрича. Резко отстраняется.

— Что ты, блять… — пытается найти слова, но их просто нет. — Что ты делаешь, блять…

Модрич стоит такой же, лохматый, ничего не понимающий, вдыхающий капельки воды, растворённые во влажном воздухе, и даже не пытается скрыть удивление. Пялится крупными медовыми глазами.

От карамели Рамосу кружит голову, и он отстраняется ещё больше, пятясь обратно к двери.

Но так и не находит слов, объясняющих хоть малую толику чувств, обуревающих его сейчас.

Лука не поднимает на него взгляд, хотя определённо осознает, что смерть уже близко. Но — о чудо! — Рамос выскальзывает в коридор и скрывается в своей спальне.

Блять…

Не может быть…

Ебучий Модрич просто взял и…

Рамос порывисто подходит к окну и открывает его. Через несколько минут холод позволяет обдумывать происходящее трезво и не замечать тугой горячий узел внизу живота.

Блять, у него встал.

И на что, блять?

На эти лохматые патлы, огромные птичьи глаза, блеклые скошенные плечи.

Модрич, сука.

У него встал от того, что даже поцелуем назвать нельзя.

Не может быть, блять.

Убирайся вон из моего дома.

Из моей жизни.

Проваливай!

***

— Участились убийства в западной части города. Подозреваемые не найдены, ведётся уголовное дело. На-на-на… Ну, тут дальше глупости какие-то… Эй, Лука? Передай мне красную ручку.

— Нет, ты пропустил вот здесь… Да нет же, Криш, сюда смотри — вот эту девушку…

— Что? А, ты об этом. Марсело, блять, отдай мне красную ручку, я тебе сам покажу…

— Вот же она пишет, — Марсело поудобнее выхватил газету из рук Криштиану и начал громко читать, — молодая девушка из западного пригорода Мадрида дала нам небольшое интервью. По понятным причинам она просила сохранить анонимность… Тут неинтересно… Ага, ну вот же! Я гуляла со своим псом в небольшом парке, когда Ида, — странноватое имя для собаки, не так ли? — …Когда Ида вырвалась у меня из рук и убежала. Я начала подзывать её обратно и побежала в кусты, где она спряталась. Меня испугал странный мужчина, одетый в черные джинсы, такой, знаете, с некрасивой бородой. Я стала отступать, но моя Ида больше ко мне не прибежала…

— Да, как-то неудобно получилось — чувак просто зарезал собаку; психопат. Лука, что думаешь? …Модрич, блять, ты там вообще живой?

— Что? — до Луки наконец-то дошло, что с ним пытаются разговаривать.

Он сидел в столовой университета; слева от него примостился Криштиану, пьющий фруктовый сок из пластикового стаканчика, а напротив развалился Марсело, одногруппник Луки, и читал газету.

Лука чувствовал себя словно бы не в своей тарелке; все пары он провёл как в тумане, а сейчас, на обеде, у него появилось чувство, что его всю ночь кто-то жевал. После воскресенья, пролетевшего в один миг, у него не было никаких сил с кем-то разговаривать или чем-то заниматься. Лука был эмоционально вымотан.