Где тебя нет (СИ)

Что заставило его «подружек» уйти? Что или кто?

Модрич стоит в полутёмном коридоре и смотрит на Рамоса. Тот сидит на диване в одних трусах с явным стояком и в упор смотрит на Луку.

Знает, что тот знает.

В глазах полыхают огни. Рамос взбешён, очевидно, взбешён, и ему стоит нечеловеческих усилий сидеть на месте и не раздавить несчастного Модрича.

Лука чем-то похож на тощего, неуклюжего подростка — может, своей фигурой, может, своими длинными растрёпанными волосами, может, походкой. Он просто стоит и безмолвно смотрит, как Рамос таращится в упор и даже не стесняется прикрыть свой стояк.

Член, обтянутый крепкой тканью боксеров, выглядит довольно… соблазнительно, особенно если вспомнить, что перед ним Серхио, такой непонятный, незнакомый, чужой. Но Лука не смотрит туда, Лука точно по девочкам, и поэтому он впивается глазами в до боли чернеющие радужки глаз.

Между ними всего пять или семь метров, а кажется, будто целая пропасть.

— Ублюдок, — выплёвывает Рамос, с ненавистью глядя на Модрича. Настоящая, чистая, концентрированная ненависть плещется в его черных глазах, и Луке, невероятноблять, Луке до пиздеца страшно, что этот человек может не выдержать. Не сдержать себя в руках.

— Сучки узнали, что ты там, — продолжает Серхио и неосознанно сжимает член сквозь ткань пальцами. Лука испуганно пробегает взглядом по его лицу, но не отступает.

Пусть злится. Злость ему к лицу.

Или от того такие мысли, что Модрич ещё ни разу не видел Серхио без этой ненависти на лице?

Сейчас, когда они знакомы от силы полдня, это кажется нереальным, сюрреалистичным.

Модрич слегка испуган. Но он не даёт себе слабину, хочет перестать бояться, идет дальше, пока не застывает в паре метров столбом.

Теперь он близко, настолько близко, чтобы различить в полумраке белки глаз, темные татуировки и влажное пятно на боксерах, там, где головка соприкасается с тканью.

Рамос разозлён и возбуждён.

Как хищник, готовящийся к прыжку.

Лука не владеет самим собой; чувствует волну возбуждения, исходящую от соседа напротив, а поэтому делает ещё два коротких шага и неосознанно, невыносимо медленно садится на корточки.

Отсюда, с пола, в полумраке комнаты, он смотрит прямо в глаза Рамосу. Нисколько не стесняется, вытягивает руку и невесомо дотрагивается до стояка.

Серхио шипит, словно рассерженная кошка. Он всё ещё в бешенстве, но похоть сильнее личных чувств — по нему всё ещё отчётливо видно, что он вполне не против размазать соседу череп.

Модрич, затаив дыхание, продолжает своё немудреное занятие, легко проводя горячей рукой по члену, пробегаясь пальцами по внутренней стороне бедра, а второй вцепляется до побелевших костяшек в кожаную обивку дивана, моля про себя, чтобы Рамос не двинул ему в нос.

Он не хочет домогаться до Серхио, это — мимолётное желание.

И оно сильнее голоса разума.

Модрич резко сжимает ладонью чужой член, и у Рамоса вырывается хриплое «выродок», что, если судить по реакции его тела, вовсе не означает, чтобы Лука остановился. Лука и не останавливается — его самого накрывает смутным ощущением разврата, поэтому действия становятся немного смелее, раскрепощеннее, и вот он уже слегка дотрагивается плечами до колен Рамоса, сидящего на диване, а сам вжимается ему между ног.

Безмолвно просит взглядом — давай, я готов, и Рамос подчиняется — словно в замедленной съёмке стягивает трусы, а Лука немного отстраняется, чтобы дать себе времени немного отрезвиться, а ему больше личного пространства.

Срывается к херам — не успевает Рамос как-то морально себя приготовить к тому, что минет ему будет делать парень, а не две томные брюнетки, как и предполагалось, Модрич берет пересохшими губами первые сантиметры его члена в рот.

***

Он сосёт неумело, делает такое, естественно, в первый раз, не может понять — нравится ему или нет, но даже не хочет задумываться, приятно ли это, потому что Рамос шипит, выдыхает какие-то междометия, пару раз называет ублюдком или мерзавцем и, спустя минуту неумелых, сконфуженных действий Модрича, берет все в свои руки.

Надавливает руками на затылок, крепко, но не больно цепляясь за мягкие волосы, заставляя делать движения ритмичнее, а Модрича — слегка расслабиться. Но расслабиться невозможно, голова идёт кругом от всего пережитого и переживаемого сейчас, боль в спине от неудобного положения только добавляет остроты в ситуацию. Только Лука слегка приноравливается к такому бешеному, неестественному темпу, как Рамос без слов начинает диктовать свои правила, повелительно надавливая рукой и заставляя заглатывать почти до основания.

Модрича начинает конкретно тошнить, губы саднит, но Рамос наконец, вцепившись ногтями в волосы соседа, кончает. Зажмуривает глаза, закусывает губу и с расслабленным стоном откидывается на спинку дивана. Приходит в себя несколько секунд, а затем, все так же с неприязнью рассматривая фигурку сидящего на коленях Модрича, унижая его одним взглядом, цепляет свою одежду рукой и уходит.

Когда дверь его спальни громко захлопывается, Лука словно очухивается от тяжёлого сна. Сна, полного кошмара и неуместного возбуждения (он не сразу понимает, что и сам возбудился, замечая это лишь в ванной).

В ванной он долго смотрит в своё уставшее отражение и умывается холодной водой. Тщательно полощет рот, пытаясь дать себе отчёт в том, что только что натворил.

Но в голове пусто.

Наверное, стоит лечь спать.

========== 2. Когда гаснет свет ==========

На душе камень, в моей руке камень.

Каменный взгляд, в нём нету пламя, немыслимо! Немыслимо.

Я смотрю в зеркало, кто этот парень?

Его не узнать, я его не знаю — загнанный в угол, острые грани.

Самообман, самообман, твои розовые стекла — они искажают реалии;

Хватит.

Что ты с собой сделал?

Yanix, «Что ты с собой сделал»

Твои губы разбиты о кафель в ванной,

Сымпровизируй героев.

Найтивыход, «spectrophobia»

***

— Слышал, твой хорватский дружок притащил к тебе в дом псину.

Зашибись. Как по взмаху волшебной палочки — одна фраза, и день безнадежно испорчен.

— Иди на хер, Пепе.

Предобеденная смена всегда давалась Рамосу очень тяжело, а сегодня, казалось, давила тяжёлым грузом. Как бы он хотел, блять, забыть обо всем.

Хотелось уехать куда-нибудь подальше, где его никто не найдёт. Раньше этим местом был дом, а сейчас там находится этот выблядок, которого Ракитич притащил по доброте душевной.

Пусть валит оттуда к чертям собачьим.

Рядом, на барной стуле сидит Пепе и неприятно скалится. Серхио хочется врезать ему, да посильнее — он знает, насколько друг может быть неприятен, когда ухватит наживку и захочет немного поразвлекаться.

И правда, Пепе устраивается поудобнее, предвкушая интересный разговор.

— Нет, честно… Ракитич опять взял привычку притаскивать домой всякую рвань?

— Как видишь, — процеживает сквозь зубы Серхио и водит пальцами по кромке барной стойки, — очередной заморыш, который делает вид, что ему можно всё.

— Хочешь его трахнуть? — осклабился Пепе и неприятно засмеялся. Рамос улыбнулся, поверженный влиянием друга. — Проверить птичке крылышки?

— Я с пола всё подряд не поднимаю. А этот, кажется, ещё и блохастый.

Хохот Пепе гулом отдаётся по всему помещению.

— Ну ты и мерзавец, чувак.

Пепе уходит куда-то в подсобку, а Рамос неподвижно сидит на стуле и массирует виски. Сука Модрич.

Когда Ракитич прискакал к нему домой и заявил, что нашёл дружка, он вначале даже и не поверил.

Зачем? Всё ведь было так хорошо. Но Иван, блять, умеет удивлять. Особенно тогда, когда от него не ждёшь.

Тощий, с лохматыми патлами, которые Модрич называет волосами, он стоял там, на этой кухне и в упор пялился. Надо было выколоть ему глаза, чтобы он не смотрел на него.

Хватит.

Рамос даже имени его не помнил, да и незачем — в глубине души он надеялся, что эта подстилка свалит из его дома уже через несколько дней после «радушного приема». Но нет же.