Мое побережье (СИ)

Или плакала от бессилия, не имея ни малейшего представления, как пережить эту пору и случайно не шагнуть под мчащийся на всех парах поезд, будучи совершенно изнуренной как морально, так и физически.

Кажется, однажды Майк услышал мои ночные рыдания — даже с успокоительными я не справлялась с объемом информации по литературе; по крайней мере, он приоткрыл дверь и, не заходя вовнутрь, просунул в образовавшуюся щель маленькую тарелочку с пирожным.

Я бесконечно и бессмысленно жаловалась на полнейшее отсутствие времени, отводящееся на такие незначительные для системы образование понятия, как «жизнь» и «отдых», ничего не успевала и ничего не хотела делать. Только расправиться со всем этим как можно скорее. И сжечь. Сжечь, наконец, все эти проклятые тетради, выбросить на помойку или разорвать на кусочки, которые затем сбросить в лоток Снежку в качестве нового вида кошачьего туалета.

Думаю, по этой причине наша вылазка стала чем-то почти особенным — пусть и ненадолго, но отвлечься и выкинуть из тяжелой головы все мысли об учебе.

Мы зашли в магазин с оптическими приборами «Планетарий»: Хэппи решил купить Тони новые линзы для телескопа, над которым тот частенько изрядно трясся. Пока он оперировал с продавцом-консультантом терминологией, далекой от моего понимания, я осматривала предназначенную для привлечения покупателей часть зала и расположенные в ней мудреные предметы, движущиеся по велениям законов физики, да думала о каждом третьем: хочу. Здесь был глобус, будто крутящийся в воздухе (на самом деле, под воздействием магнита), и причудливой формы лампы, переливающиеся яркими неоновыми цветами, и тикающие/дергающиеся/раскачивающиеся маятником шарики, от приобретения которых моя жизнь точно не наполнилась бы смыслом, но такие завораживающие. И все же я сорвалась: купила недорогую игрушку черепашки, голова которой была плюшевой, а панцирь — сплошь в отверстиях в форме звездочек, при включении начинавший светиться, отчего потолок и стены усыпала «домашняя» имитация звездного неба. Не для Старка, разумеется — себе.

С каждым годом склонность к фантазии истачивалась, и придумывать именинный презент становилось все сложнее.

Начистоту, истошно терзать рассудок я начала еще в марте, однако после благополучно оставила вопрос открытым «до лучших времен», чем сейчас и поплатилась. Импровизировать приходилось на ходу: проходя мимо кондитерской, я поинтересовалась у Хогана, насколько нелепо будет выглядеть собственноручно испеченный торт, и, пусть он и ответил, что затея ему очень даже по душе, ворочающеюся под ребрами неуверенность его одобрение не укротило. Идею закрепило лишь отсутствие альтернатив.

Мы заглянули в книжный, прошествовали вдоль полок с научно-популярной литературой. Я долго разрывалась между «Миром в ореховой скорлупке» и «Черными дырами и молодыми Вселенными» Хокинга, в конечном счете, отдав предпочтение второй. Стоит ли упоминания, как глупо я себя чувствовала, останавливаясь на такого сомнительного уровня оригинальности подарке, пытаясь из последних сил хоть что-нибудь подобрать для человека, у которого есть все?

— Да брось, — неловко подбадривал меня Хэппи, несший в пакете замечательные, прекрасные, полезные линзы, — хороший подарок. И с тортом ты классно придумала.

— Хороший, — бурчала себе под нос и морщила оный при виде ларька с мороженым, за которое считанные полчаса назад отдала бы душу. — Особенно на восемнадцатилетие. Тривиальней не сыщешь.

И чушь собачья — все эти высказывания о мнимой значимости самого факта внимания, куда более важного, нежели предмет дарения.

— Он, кстати, не говорил, как праздновать будет? — посетила мысль, когда мы подошли к просторному холлу с изящным фонтанчиком, вокруг которого стояли лавочки, едва ли не поголовно занятые мужчинами с сумками, наверняка ожидающими своих девушек или жен.

Я была готова к чему угодно: поездке в Вегас с марихуаной и жирафом в багажнике, вечеринке на личном самолете Говарда с виски и распутными девицами, аренде лучшего клуба в Нью-Йорке на всю ночь, но определенно не к тому, что прозвучало в следующий момент:

— Скромно, — Хэппи пожал плечами. — По его меркам — так вообще. На берегу, — так он говорил о «летнем доме» Старков, — с самыми близкими друзьями.

Мое фырканье вышло столь эмоциональным, что отросшая челка у виска шевельнулась.

— Это что, шутка?

— Он так сказал. О, и, кстати, он спрашивал, сможем ли мы помочь Джарвису прибраться в доме. Это то, что я хотел сказать тебе утром, но забыл.

— Помочь-то мы поможем, но с чего такая аскетичность торжества?

— Говорит, уйдет в большой отрыв после экзаменов. Вот тогда нагуляется и за день рождения, и за всю жизнь.

— А, — только и осталось проронить мне. Что ж, зато это все объясняло. «Отрываться» со вкусом Тони Старк умел, как никто другой. — А что насчет дома? — обратилась Хэппи, когда мы успели покинуть пределы торгового центра. — У нас же экзамены вот-вот начнутся.

— Он предлагал в это воскресенье, потому что потом будет некогда. К самому дню рождения мы уже освободимся. Ты ведь не сдаешь биологию?

Я отрицательно мотнула головой; боже упаси податься в медицину, со всей ее латынью и каждым капилляром, кой надо знать. Впрочем, я где-то слышала, что на факультете юриспруденции тоже изучают мертвый язык.

Интересно, какое оправдание своей забывчивости придумал бы Хоган, когда бы завтрашним утром оправдывался и передо мной за ранний звонок и пробуждение, и перед Старком, вверившим ему такое важное задание, как сообщение информации? Вопреки ожиданию, сейчас его сито в голове не раздражало. Скорее, заныло в груди тянущим осознанием: возможно, мы уже никогда с ним не пройдемся по этой улице, не заглянем в булочную за пончиками, и я никогда более не «сворую» попкорн из его стакана на очередной кинопремьере.

Мне хотелось как можно скорее распрощаться с сидевшей в печенках школой. Да только цена за это была слишком велика.

Тони прав: март слился с февралем, а апрель пролетел так, что я могла воскресить в памяти каждую проведенную в компании нашего трио субботу, как минувшие сутки, — в голове живо зазвучат голоса и фразы, произносимые за маленьким столиком в излюбленном кафе с самыми невероятными молочными коктейлями на свете.

«У тебя сахарная пудра под носом», — говорит Тони уплетающему за обе щеки кексы с джемом Хэппи, а тот тушуется, бурчит: «Врешь ты все», однако проводит тыльной стороной ладони по губам.

«Я попробую?» — и, не дожидаясь ответа, я ловлю буквально из-под носа Старка недонесенную до рта трубочку и придвигаю молочный коктейль с игривой вишенкой ближе. Мне не ведомо, о чем он думает, глядя то ли на меня, то ли сквозь мое лицо; а потом мы выходим на улицу, теплый ветер тревожит поля шляпы, пока, наконец, не срывает ее с головы. Я почти готова выругаться и успеваю представить, какой она приобрела вид, лихо прокатившись по пыльному асфальту, однако летающий объект успевает поймать идущий позади Тони, бросающий реплику о том, что мне впору пришить к ней ленточки, как в семнадцатом веке. Мы плетемся следом за Хэппи, без умолку трещащем о тиграх в зоопарке. Я мысленно присуждаю Старку почетную должность носителя шляп. А затем, в какой-то момент, отвечая между делом Хогану, его свободная рука обвивает мой корпус, и кисть безвольно повисает на плече. Тони не меняет позы, даже когда Хэппи оборачивается, задерживая на нас взгляд на секунду дольше положенного.

Всего четыре субботы: два похода в кино, один — в закусочную быстрого питания, посиделки на крыше; не считая нескольких «разгрузочных» дней, когда объемы домашнего задания сократились, высвобождая место для подготовки к «более важным вещам», и мы собирались у Тони, честно стараясь не думать о будущем, подкравшемся слишком близко, но все равно замечая в глазах друг друга отражение той глухой тоски, которая колола по сердцу маленькими невидимыми иголочками каждый раз, стоило лишь подумать, что подобного больше не повторится.

Все хотят скорых результатов.