Мое побережье (СИ)

Я не находила объяснения, что за греховная несуразица между нами происходила, но еще сложнее было признаться самой себе: хочу я ее пресечь, или же мне до одури нравится это ненормальное, неправильное, выходящее за все рамки и такое приятное безумие.

Господи. Так и до психушки недалеко.

— Дверь! — раздался командный голос, обладатель которого обнаглел настолько, что решил не утруждать себя составлением объемных фраз.

— Я тебе не Джарвис! — хотя, будь моя воля, я бы запретила тебе и Эдвином помыкать в подобной манере.

Все равно направилась в прихожую; не хватало оставлять дом нараспашку из-за глупой вредности.

Я уклонилась от взора Хэппи, вознамерившегося заглянуть мне в глаза. Не нужно видеть, чтобы знать: полного так раздражающего сейчас сочувствия. Спасибо, Хоган. Но не надо.

Кому, как не мне, знать, что характер Старка — далеко не сахар.

***

Все столики на улице оказались поголовно занятыми. Не мудрено: теплое солнце приятно грело, а стойкий запах весны едва ощутимо кружил голову тем, у кого она не была забита тяжелыми мыслями.

Запах свежести. Запах надежды.

Высокое чистое небо и мечты о рождении чего-то нового. Все это — так далеко от моего нынешнего угнетенного состояния.

Аромат арбуза или яблока — витающие под носом нотки очень схожи, и разобрать их проблематично, — раздражает обоняние воспоминаниями о чем-то очень знакомом и недалеком, которые утекают из пальцев, как вода, не дающие поймать себя за невидимые хвосты.

Хэппи и Тони задержались после физкультуры в раздевалке — Хоган обсуждал с тренером некие вопросы относительно своих тренировок, в суть коих я вслушивалась слабо.

А спрашивать в лоб сидящего напротив Роджерса: «Чем ты пахнешь?» было бы не совсем прилично. Даже если это являлось сомнительной успешности способом отвлечься.

— С тобой все хорошо? — он первый нарушил тишину, вырывая меня из водоворота образов, неясными тенями терзающих рассудок. — Ты какая-то бледная, — Стивен с непривычной придирчивостью изучал мое лицо, будто пытаясь найти в нем причину плотной пелены мыслей, которые заслоняли меня, сродни несуществующему щиту, от внешнего мира.

— Да, я… — отвлеченно заковыряла вилкой в тарелке. — Я просто не выспалась.

Бледная. Чересчур мягкое определение; я была страшно выжатой, изнуренной до последней капли и разрываемой желанием снять с плеч тот груз, который навалился на меня в последний выходной день.

Все так завертелось, что времени на передышку не осталось.

Хотелось тайм-аута. Хотелось сесть в тишине комнаты и с чистой головой разобраться, что, черт возьми, творится вокруг изо дня в день.

После дня рождения Брюса чужие жизни галопом понеслись перед моими глазами, утягивающие в свой круговорот и не оставляющие времени на собственную.

Сложность того, чтобы хранить чью-то тайну — иногда она может оказаться непосильно тяжелой.

— Могу спросить, почему не спалось? — он отхлебнул сок из небольшой коробочки, отчего та с шумом сжалась.

Я прикусила губу.

В самом деле, почему мне не спалось? Я измяла простыни, глядя в потолок да стены сухими глазами, пока утренний свет не затопил комнату серой дымкой. Пока в соседней комнате не раздался приглушенный звон будильника, не зашевелился Майк, просыпающийся во имя исполнения своего гражданского рабочего долга. Если прислушаться, можно было различить, как он хлопал дверцами шкафчика в ванной.

Я смотрела на дурацкую картинку какой-то болонки, купленную за двенадцать долларов и прибитую к стене. А вместо белой собачонки перед ликом стояли чужие, покрасневшие глаза и подрагивающие губы, сжатые в попытке не проронить ни единого обличающего звука.

Наташа разорвала зрительный контакт, отвернулась к окну и скорой дробью отчеканила:

— Порядок. Я в норме.

Она старалась не демонстрировать собственного волнения, когда мы сидели в тошнотворно-оливковом зале ожидания приемного отделения больницы. С головой ее выдавали пальцы, до побеления сжимающие ручки небольшой кожаной сумочки. Я пыталась отвлечь ее незатейливыми разговорами, в которых была откровенно не сильна, и в какой-то момент мне даже это удалось: она коротко рассмеялась на истории, как я полезла посреди школьного коридора в сумку за зазвонившим телефоном, но вместо него вытащила ключи, за которые зацепилась злосчастная запасная прокладка; полоса неудач на этом не закончилась, и в момент, как я наклонилась за ней, на пол посыпался целый град из аккуратных зеленых квадратиков. Оказавшийся за моей спиной Тони предложил помощь. Разумеется, он понял природу неопознанных летающих объектов, но вместо того, чтобы ближайшую неделю доставать меня с упоминаниями грандиозного позора, Старк плотно сжал готовые разорваться в нервной улыбке губы и титаническими усилиями сдержался, после чего присел на корточки и протянул мне одну из прокладок. «Ни слова об этом», — сказала я ему в тот день, и Тони на удивление не ослушался.

Но потом подошла ее очередь, и мелькнувшая было улыбка сползла. Я поймала ее руку и сжала, вынуждая взглянуть на меня.

— Все будет хорошо, — пальцы Наташи были холодными и мелко подрагивающими. — Ты не можешь забеременеть от святого духа.

Если б я только знала наперед, что произойдет, когда она выйдет из кабинета, стиснув руки на груди так, что ткань кожаной куртки натянулась до предела, я бы ни за что не произнесла этих слов и в худшем случае — оторвала бы себе язык.

Она пробыла в кабинете не долго; или это для меня время в волнении пролетело слишком быстро.

— Тесты, которые я сделала дома, точны. Я не беременна, — тихо проговорила она, словно бы не слушающимися руками обматывая вокруг шеи яркий цветастый шарф.

Она шла к выходу, глядя в пол перед собой и одновременно — никуда.

— Слава богу, — я расслабленно вздохнула, отчего-то радуясь мыслям, что худшее осталось позади. — Что тогда с твоими месячными?

Легкий порыв ветра растрепал рыжие волосы, едва дробь сапожек на невысоком каблуке достигла выхода.

Голос вдруг поднялся на пару тонов вверх:

— Они сказали, что у меня — нечто, называемое преждевременной менопаузой. — Я замерла на ступенях и бессильно уставилась в блеснувшие глаза, отпечатывающиеся на моей сетчатке, в мозгах, на сердце — навсегда. Ее вздох напоминал реакцию человека, из последних сил удерживающегося на грани. — Менопауза препятствует овуляции. Они сказали, что я не смогу зачать ребенка. Никогда.

И вдруг — так отчаянно и так беспомощно всхлипнула, крепко зажмуриваясь и отворачиваясь, прижимая дрожащую ладонь к искусанным губам.

Так банально и избито, но порой чужая боль — сильнее собственной.

Все проблемы этого идиотского, несправедливого мира разом показались мне пустыми и мелочными. Как воздушный шар, который резко проткнули иглой, и который не оставил после себя ничего, кроме жалкого огрызка на земле — резиновый, рваный кусок мнимого объема.

— Пеппер! — щелчок пальцев перед носом.

Я подскочила на месте, пролив горячий кофе из бумажного стаканчика себе на руку. Чертыхнувшись, украла с подноса Роджерса салфетку, забыв спросить разрешения, и принялась хаотично мотать ладонью, стряхивая с пальцев обжигающие темные капли.

— Ты точно здорова? — Стив смотрел на меня так, как если бы сомневался, разучилась ли я понимать английскую речь. — Я могу проводить тебя до…

— Нет-нет, все в порядке, я, я задумалась. Извини.

— Но есть же… какие-то лекарства от этого?

Она качает головой, и, кажется, задерживает дыхание.

За нашим столиком воцаряется тишина, пока я не решаюсь перевести тему.

— У тебя, э, — все-таки продумывать речь заранее — не самая худшая идея, — новый одеколон? Пахнешь чем-то сладким, — пояснение в ответ на недоуменный взгляд. — Приятным, — на всякий случай, чтобы не возникло ненужных мыслей.

— А. Наверное, женским гелем для душа. Я ночевал у Наташи.

Что-то в желудке словно обрывается.

Я стараюсь придать лицу максимально беспечное выражение, но голос все равно вздрагивает: