Это было у моря (СИ)

2.

После их так разморило, что они продремали еще полчаса — болтаясь где-то на грани между реальностью и сном. Солнце сместилось еще выше и уже не заглядывало в окно, но ровно освещало комнату, пятная узорчатую занавеску россыпью солнечных зайчиков. Можно было бы так целый день проваляться — в полудреме, в тепле, уткнувшись друг в друга, предаваясь любви и отдыхая от нее. Все бы ничего…

— Я есть хочу. Давай встанем ненадолго.

— Как раз собирался тебе это предложить. Ты первая.

Пташка оторвала щеку от его груди и, упираясь в него подбородком, уставилась Сандору в лицо возмущенным взглядом еще толком не проснувшихся глаз.

— Почему это?

— Ну… во-первых, тогда я смогу посмотреть, как ты будешь одеваться — с одной стороны, это приятно, с другой — лежа в постели, не будет риска, что я опять к тебе пристану. А вот вторых — к тому времени, что я вылезу из этой кровати, кофе уже согреется.

— С чего это он согреется?

— Ну, ты его включишь, вот с чего. Раз уж я его сварил — затемно еще, кстати — ты вполне можешь и потрудиться его подогреть. Для этого кнопочку только надо нажать.

— А мне и кнопочку лень нажимать. И вниз идти тоже. Может, принесешь мне завтрак в постель?

От такой наглости Сандор даже приподнялся на локтях. Пташка отодвинулась, откинувшись на подушку.

— Ну, ты даешь вообще! А про дрова ты помнишь?

— Мне-то что до этих твоих дров! Я вообще не понимаю, зачем ты за это взялся…

— Ага, поймешь, когда я растоплю этот вот камин в спальне.

— Ты же не любишь огонь.

— Терпеть не могу. Но ты зато мерзнешь все время…

Она потянулся к нему с поцелуем. Так-то лучше.

— Уже ухожу. И принесу тебе кофе в постель.

— Нет уж, пожалуйста. Иначе не случится ни камина, ничего. А тебе еще обед готовить, пока я буду возиться с дровами и растопкой.

— Мне — что?

— Готовить обед, как что. Я тебе уже сказал — хотя бы что-то женщина должна уметь готовить. Там, в раковине, курочка размораживается — уже с пяти. Будешь ее жарить — под моим бдительным руководством. И никаких экспериментов — иначе опять будет оленина…

— Не хочу оленину. Ладно. А ее придется трогать руками?

Тут Сандор не выдержал и захохотал. Боги, это что-то!

— Хотел бы я посмотреть, как ты будешь жарить курицу, не трогая ее руками. У меня уже от голода и смеха колики. Прекрати! Мало ли что ты тут руками трогала. Вот еще вздор! У тебя в голове какие-то странные заморочки на этот счет. Надо просто начать — и не бояться испачкаться. Вот ты же не боишься, когда рисуешь. Помню я тебя — по самые уши в графите. А когда красками рисуешь, небось, еще хуже. И еще они пахнут мерзко — и растворители еще всякие, легковоспламеняющиеся. Брр. Все, на зарывайся. Лучше вставай.

Пташка нехотя вылезла из постели, сидя на краешке кровати, с еще большей неохотой напяливала скинутые вещи. Он явно ее недокармливает. Вон как позвонки торчат, не говоря уже об острых лопатках… Ее словно всю насквозь видно…

Сандор вздохнул. Пташка повернулась к нему с вопрошающим взглядом.

— Что?

— Ничего. Ты похудела, даже по сравнению с августом, а и была-то не боги весть что. Непонятно, в чем душа вообще держится…

— Это от излишеств. Еды мало, а физической активности много. Кстати, вот об активности — пойдем после обеда гулять? Если я справлюсь с курицей…

— В смысле справишься — приготовишь или съешь?

— И то, и другое. Пойдем? Сегодня такая погода хорошая, а мы еще не разу не выходили на свет. Ну пожалуйста!

— Хорошо, договорились же. Сначала кофе, потом я займусь дровами, пока ты будешь воевать с курицей. Потом обедаем — отдыхаем — чуть-чуть — ну, не даром же я буду растапливать этот загребучий камин — и гулять — чтобы не в темноте, ладно? Как тебе план?

— Отличный. Тогда за дело. Что там, кофе на очереди?

Все шло как по маслу. Даже с курицей Пташка справилась — хоть и пыталась ее то запихать в кастрюлю перед духовкой, то зачем-то начинить яблоками. Курица сопротивлялась — и Сандор тоже. В итоге все получилось, как надо, — они пообедали, как настоящие аристократы — перед камином, на этой кретинской медвежьей шкуре. Даже с вином — естественно, в доме у Роберта не могло не оказаться внушительного бара, откуда Сандор с некоторой опаской извлек бутылку красного вина — а ну как она коллекционная? А, в пень — и так это семейство им задолжало. Вино, несмотря на порядочную кислость, неплохо пошло с курицей. Пташке он, памятуя давнюю сцену с шампанским, налил полбокала, и этого ей хватило, чтобы разрумяниться и начать говорить глупости. Зато после обеда она не бузила и даже не приставала — просто сидела, зарываясь пальцами босых ног в медвежью шерсть, головой — на его плече — неотрывно смотря на огонь. Сандор на пламя глядеть не хотел — ему достаточно было ее волос и ее запаха. Сидеть было не слишком удобно — в спину впивалась ножка кресла, к которому он прислонился. Но менять позу и тревожить Пташку ему не хотелось. Все было так спокойно, так по-домашнему — словно это и вправду был их дом, и все так и будет… вечер, потом утро и снова… Никакого завтра извне — только отрезанное их пространство, запертое благословением снегопада, невидимое для посторонних глаз…

Дело шло уже к закату, когда они вышли из дому. Снег причудливо окрашивался то в розовое, то в фиолетовое, по мере того, как солнце клонилось за лес. Лишь тени под деревьями не меняли свой цвет — длинные, мертвенного сине-чернильного цвета. Только вытягивались еще сильнее, грозясь подобраться к их ногам. Пташка скакала козочкой по сугробам — в новых идиотских штанах, что он ей купил — вообще, не девочка — модная картинка. Шапку она запихала в карман, и снег, падающий с веток, что они нагибали, пока шли по полузанесенной тропе к вершине, резко контрастировал с ее черными распушившимися от мороза крупными завитками волос. Во всем этом черном и белом — алея щеками, звеня беспричинным счастливым смехом, она в кои-то веки казалась такой, какой ей и полагалось быть — шестнадцатилетний красивой радостной девчонкой. Сандор вздыхал и, прогоняя, как и обещал, горькие мысли, пытался наслаждаться моментом — что у него получалось не вполне, так как адски хотелось курить, но он решил не портить свежий, как родниковая вода, воздух табачным дымом и стойко держался — пока мог. Когда они дошли до вершины — тут было широкое плато, над которым высилась уже неприступная, выбеленная временем и снегом скала с покосившимся вековым столбом на самой высокой точке — он все же закурил, встав с подветренной стороны камня. Тут бушевали вихри, закручивающие в буруны мелкую позёмку и лёгкий утренний снежок. Пташка быстро замерзла — и потом, он видел, что ее пугала высота — она приблизилась на минуту к краю обрыва и, как-то резко побледнев, отошла. Внизу лежала бездна — далекие леса, уже в черно-бело-зеленом варианте — первый долгий снегопад сорвал с них всю недолговечную осеннюю пестрядь, установив новые молчаливые суровые законы. Пташка чертила что-то на снегу носком ботинка, потом подошла к Сандору, который уже почти добрался до фильтра — никотина хронически недоставало, плюс голова опять заболела. Она уткнулась ему в куртку — пахла Пташка до невыносимости сладко — снегом и тем странным свежим ароматом, которым пропитываются на морозе волосы — шепнула ему тихо: «Пойдем домой, я замерзла» Он выбросил докуренную уже сигарету — она улетела в бездну маленькой карманной кометой — принял дрожащую девочку в объятья, поцеловал в холодный висок.

— Пойдем. Ты вся дрожишь.

— Это ветер.

— Вот-вот. На хрен нужны эти прогулки? Тебе сейчас в ванную — куда я тебя и запихну, дай только до дома добраться.

— Ты же сказал, тут воды мало и плохо с ней.

— На тебя хватит. Уж как-нибудь. А то еще простудишься. Пошли. Идеальный день — ну какой нафиг идеальный день без ванной? Еще что там положено? Вонючие свечки, шампанское? Приглушенный свет?

— Ага. Все, как со страниц эротического журнала. Еще романтическая музыка… Боги, Сандор, что за клише?