It Sleeps More Than Often (СИ)

— Расплата за первородный грех сурова, и вы, наследницы Евы, первой грешницы, лишившей Рая и Адама, и всех его будущих потомков, обречены не земные страдания… От родовых мук ты оградила себя стенами монастыря, но ничто, кроме старости или болезни — о нет, ничего из этого я тебе не желаю — не избавит тебя от ежемесячного проклятья. Левит строго-настрого запрещает нам касаться женщин в их нечистом состоянии*, но что могли они знать, полудикие обитатели бесплодного Синая… Разве могли хоть что-то?**

Пока Лоренц разглагольствует, выпуская слова прямо во влажные складки нежной плоти, Катарина молчит. Она думает, что тем, что пережила сегодня, она уже искупила не только все свои грехи, но и прегрешения всех на свете женщин. Должно быть, даже висеть на кресте не так страшно, как корячиться здесь, в ванной епископа, нависая неприкрытой наготой прямо над его лицом.

Утомлённый собственным пустословием, Лоренц очень скоро находит своему языку иное применение. Крепко поддерживая безропотную жертву за ягодицу одной рукой и за бедро — второй, он вылизывает её промежность так чётко и умело, что не оставляет жертве выбора: спустя пару минут оральных пыток, через ненависть, нежелание и унижение она содрогается в оргазме, выпуская из груди несколько заливистых вздохов, больше напоминающих рыдания.

Наконец удовлетворив свой звериный интерес, Лоренц вручает Катарине полотенце и велит отправляться в постель, что ждёт её в ближайшей комнате. Он не обманул — справа от ванной из тёмного коридора дверь ведёт в спальню: свежая постель оказывается уже разостланной, а на прикроватной тумбочке Катарина находит так кстати пришедшийся графин с водой и вазу с фруктами, сладостями и цукатами. Она и забыла, как давно не ела и не пила, а утолив первичный голод и жажду и откинувшись на мягкие подушки, она вдруг вспомнила, что более суток уже не спала. Из ванной раздаётся шум воды — на этот раз Лоренц там один. Ожидая его скорого визита, ёжась от тошнотворных предвкушений, девушка всё же оказывается не в силах противостоять усталости и очень скоро отдаётся сну.

***

Когда она проснулась, циферблат на стене показывал четвёртый час ночи. Рядом никого не было. На стуле в комнате она обнаружила одежду, в которой пришла — вся она, включая даже чулки, была постирана и высушена. Не рискуя медлить, она быстро облачилась и спустилась на первый этаж. Лоренца нигде не было видно. Кинувшись к двери и обнаружив ту незапертой, сестра выбралась наружу, залезла в незапертый же мерседес, завела мотор и направилась домой. Стены женского монастыря святой Елизаветы манили её ощущением самого настоящего дома, и для неё той ночью не было в целом свете ничего милее них. Встретив саму аббатису, готовящуюся в столь ранний час к утренней молитве, Катарина растерялась. Двое суток прошло с тех пор, как она последний раз видела матушку настоятельницу. Но та лишь мягко и как-то сочувственно ей кивнула и взглядом указала на лестницу. Катарина поняла всё без слов — матушка прочла её страх. Неужели то, что довелось пережить сестре, так сильно её изменило? Судя по реакции аббатисы Марии — так оно и есть.

Уже в келье, сбросив ненавистные одежды и зарывшись голым дрожащим телом в ситцевый пододеяльник, она получила сообщение на телефон. Кто мог побеспокоить её в такое время? Неужто снова он? Но она ошиблась: на экране высветилось лишь автоматическое сообщение мобильного банка, оповещающее о том, что скудный счёт дебетовой карточки, на которую сестра Катарина получает своё жалование за работу в пресс-центре епископата, только что был пополнен неизвестным отправителем на тысячу евро. Уткнувшись лицом в тощую подушку, глушащую рваные рыданья, Катарина забылась болезненным сном, полным кошмаров.

***

Следующие двое суток принесли Катарине столько успокоения, сколько она уже и не надеялась получить в этой жизни. Заглушая боль физическую таблетками, она лечила боль душевную молитвами, исправно посещая все коллективные и не пренебрегая индивидуальными. Питаясь скромно, она усмиряла тело, работая в саду — приводила мысли в порядок, а редкие свободные часы проводила в монастырской библиотеке, углубляясь в изучение наследия таинственного Диппеля. Наутро третьего дня она набралась смелости и набрала номер телефона. Профессор Гессле был вежлив и, кажется, даже заинтересовался её изысканиями. По крайней мере, результатом телефонной беседы стало приглашение лично встретиться с профессором на его родной краеведческой кафедре. Собрав книжки и собственные записи в объёмную сумку, одевшись как можно скромнее и опрятнее, начистив позолоченное распятие и цепь до блеска, сестра без проблем выпросила у матушки дозволения отлучиться и отправилась в Мюнхен. Её ждал долгий путь, и по пути она мысленно репетировала речь, с которой выступит перед профессором. Были у неё и свои догадки, и свои предположения, но то, чего ей не хватало — это мнения эксперта. Его-то она и надеялась получить от именитого учёного.

Встреча заняла, ни много ни мало, более трёх часов. Она была столь же содержательной, сколь и обескураживающей. Профессор попросил сестру одолжить ему рюккерсдорфские книги для изучения, и та согласилась, выдвинув условием тайность их встречи и всего, с нею связанного. Профессор спорить не стал — мысли, которые он разделил с девушкой, были слишком тяжки, и секретность в данном деле стала не столько капризом, сколько вопросом безопасности.

Немного обрадованная, немного обеспокоенная, но очень голодная и уставшая, сестра, уже налегке, покидает стены университета. Солнце близится к закату, и, перекусив дёнером и газировкой из фургончика с турецким фастфудом, она, не теряя времени, трогается в обратный путь.

До Аугсбурга добирается уже затемно. Припарковав машину в паре кварталов от нужного места, она там же, в тёмном салоне, сбрасывает клерикальную верхнюю одежду и остаётся в безликом трикотажном свитерке и свободного кроя брюках старомодного морского фасона “клёш от бедра”. Не крикливо: как раз подойдёт, чтобы затеряться в толпе. Прогулявшись до бара пешком, она смело заваливает внутрь. Штеффи уже ждёт. Завидев Катарину, она орёт бармену через стойку: “Видишь вот эту проходимку? За моё бухло платит она!”. Едва приблизившись к стойке и заняв пустующий стул, Катарина кладёт на гладкую поверхность новенькую пятидесятиевровую бумажку — только что из банкомата. Глаза у Штеффи загораются, и она тушит пожар очередным шотом какого-то грязно-бурого пойла.

— Твоё здоровье, монашка, — с грохотом ставит она пустую стопку рядом с купюрой. — Я когда твоё смс получила, чуть не поперхнулась. Неужели, думаю, по кулаку моему соскучилась, тварюга? Ну, говори, зачем позвала: поиздеваться или же похвастаться? Смотрю, твой трахаль… покровитель и финансово тебя не обижает…

Она бы болтала ещё долго — алкоголь развязал ей язык, а обида до сих пор не даёт душе покоя, но Катарина одной фразой ставит бывшую подругу в затруднительное положение:

— Мне нужна твоя помощь.

— Чего-о, — у той аж глаза округлились от таких новостей.

— Я хочу докопаться, что у них там творится, в этом Рюккерсдорфе, но одной мне не справиться. Понимаешь, на меня все смотрят, я под прицелом, а ты — тень, тебя вроде как и нет…

— Ты нарываешься, крошка, ох нарываешься, — заметив, как ладони Штеффи сжимаются в кулаки, а губы её начинают дрожать, Катарина вдруг бережно кладёт свою руку ей на колено.

— Не волнуйся, я не ради тебя это делаю — на тебя мне плевать. И не ради Александра — его уже не вернёшь. А ради ещё одного ребёнка, которого пока ещё можно спасти.

Комментарий к 9. Двойная игра

* 19. Когда у женщины бывает обычное кровотечение, она нечиста семь дней, и всякий, кто коснется ее, станет нечист до вечера. 20. Все, на что она ляжет или сядет во время месячных, станет нечисто. 21. Любой, кто прикоснется к ее постели, пусть выстирает одежду и вымоется сам, и будет нечист до вечера. 22. Любой, кто прикоснется к тому, на чем она сидела, пусть выстирает одежду и вымоется сам, он будет нечист до вечера. 23. Если кто-нибудь прикоснется к тому, на чем она сидела – постель ли это или просто сидение, он станет нечист до вечера. 24. Если с ней ляжет мужчина, ее истечение осквернит и его. Он будет нечист семь дней. Любая постель, на которую он ляжет, станет нечиста.