It Sleeps More Than Often (СИ)

Тем временем борьба за стенами церкви, судя по крикам, входит в острую фазу: набравшись смелости, сестра приникает к отверстию в витраже и наблюдает, как изрядно превосходящие уже силы местного населения, не стесняясь в методах, пытаются свести счёты с налётчиками. Ещё немного — и будет кровь… Сирены полицейских нарядов раздаются как раз вовремя. Всего две машины, но судя по действиям офицеров, те уже запрашивают подмогу у ближайшего отделения, расположенного в соседнем населённом пункте. Полицейские предпринимают попытку подобраться непосредственно к церкви, но с обоих флангов их атакуют стороны конфликта. Адепты фрау Керпер, кажется, пытаются убедить стражей порядка в правомочности своих действий, в то время как местные пытаются убедить их ровно в обратном. Офицерам ничего больше не остаётся, кроме как сдерживать натиск противоборствующих сторон, игнорируя увещевания обеих и стремясь лишь к одному: не допустить кровопролития. Так проходит ещё почти час, и наконец к церкви подъезжают ещё две машины с мигалками. Время течёт медленно, вязко; находясь внутри, никто из вынужденных заточенцев не имеет возможности повлиять на ситуацию, что подавляет, угнетает всех троих. Но ослушаться указа Лоренца никто не решается — тот вполне доступно наказал сестре дожидаться его приезда, не вступая в перебранки. Неужели и вправду приедет?

Да, он приехал. Минут через двадцать после прибытия второй партии полицейских. На служебном чёрном БМВ с затемнёнными стёклами и спецномерами и в сопровождении троих людей в чёрном. “Стильные у него телохранители… Интересно, почему он так редко прибегает к их компании?”, — задаётся вопросом Катарина. Лоренц аж сверкает: резво выскочив из машины, он ослепляет всех и каждого в радиусе полусотни метров своим безупречным атласным облачением ярко-лилового цвета, сияющей белизной воротничка, длиной и худобой тенеподобного тела и потрясающей уверенностью, буквально сквозящей в каждом его движении. В сопровождении выдрессированной свиты он направляется сперва к полицейским, доверительно пошёптывая что-то на ушко внемлющему в благоговении старшему офицеру; затем к — фрау, одаривая её лишь взглядом благородного всепрощения; от неё — к представителям прихода, всем своим видом выражая своё единение с ними; и наконец — к крыльцу церкви. Забравшись на верхний порожек, он поднимает вверх обе руки — как странно, но его жест действует гипнотически на всех, даже на фрау. Все взгляды сейчас обращены в его сторону: он стоит так, задрав руки, осматривая толпу с выражением абсолютного превосходства и непоколебимого достоинства на безобразном лице. Его очки сверкают на переносице, как зрачки горбоносого охотничьего коршуна. Лоренц — хищник. Но его сила не в клюве или когтях, его сила — это его власть. Нет, он не просто обличён ею — она у него в венах. Вместо крови. Человек, призванный подчинять. Сам ли он создал себя таким? Как бы то ни было, но к моменту, когда он опускает руки, на дворе устанавливается настоящая тишина: толпа молчит в ожидании, и лишь десятки видеокамер смотрят на него наравне с десятками заворожённых глаз.

— Что с нами? Где здравый смысл? Тёмные времена настали: времена, когда никто так не беззащитен в нашем мире, как обычные верующие. На нас нападают, на нас клевещут, и мы не успевает отбиваться от грязных наветов. Лишь в храмах Господних, в наших церквях находим мы отдохновение и толику утешения — и что же? Супостаты добрались и до наших стен! Я призываю на помощь закон! Хочу напомнить всем, что рюккерсдорфская церковь, а также земля, на которой она стоит — собственность немецкой католической Церкви, и бесстыдные набеги, подобные этому акту вопиющего вандализма — не только нападение на веру, но и уголовное преступление. Я, епикоп Аугсбургский, с надеждой и упованием передаю право разбираться в произошедшем правоохранительным органам. Ибо правосудие земное — их удел, наш же удел — уповать на правосудие, выше которого нет. А вас, зачинщики вероломного нападения, я прощаю. Да прибудет с Вами воля Всевышнего, да образумит вас чистый дух. Никто не потерян, и пока есть время — покайтесь! А честных прихожан, богобоязненных жителей Рюккерсдорфа — благословляю. Будь благословенен ваш приход, ваша деревня и конечно, ваш благородный настоятель!

Местные, как по команде, срываются с места и окружают епископа, локтями пробивая себе дорогу к рубиновому перстню, без устали прикладываясь к высокочинной руке. Тот же отдаёт благословения направо и налево, работая на камеру в руках одного из своих помощников, но даже в эту камеру не глядя. Какое живое, “случайное” видео получится. Как украсит оно новостную ленту сайта епископата, а если повезёт — то и сайты региональных информационных служб. Как всё-таки повезло жителям округа с епископом!

Наблюдая, как фрау Керпер сажают в полицейский автомобиль, Катарина ловит себя на ощущении внутреннего ликования. Конечно, это всего лишь промежуточная победа. Но начало положено!

Шнайдер, которому этим утром так и не пришлось облачиться к литургии, распахивает двери церкви. Каким символичным выдаётся этот жест! Мрачное пространство молельного зала, доселе освещённое лишь тяжёлой люстрой — свечей этим утром также никто не зажигал — пространство, ещё недавно наполняемое влажными клубками тумана сквозь разбитый витраж, в один миг преображается, заставляя всех немногих, находящихся внутри, на секунду ослепнуть, оцепенеть и задохнуться. Солнечный свет широкой дорожкой прокладывает себе путь внутрь: нежданное солнце показалось из-за облаков аккурат за минуту до того, как Шнайдер потянулся к дверному замку. Это знамение, это благодать Божья — как любой верующий, немного экзальтированный в своём богопочитании, отец Кристоф не может объяснить подобное явление как-то иначе. Вслед за солнцем в церковь врывается воздух — уже не мокрый и холодный, как поутру, а прогретый, обволакивающий кожу ласковым теплом, пропитанный ароматами весенних цветений… Шнайдер глубоко вдыхает, стараясь распробовать, прочувствовать его на вкус — тонкие губы тронуты расслабленной улыбкой, которой невозможно не залюбоваться.

И сестра Катарина любуется, и отвлечься её заставляет лишь шум, врывающийся в церковь вслед за солнцем и вкусным воздухом. Благодарные жители Рюккерсдорфа окружают своего настоятеля, наперебой благодаря его, интересуясь его здоровьем. Вдохновлённый таким неожиданным вниманием Шнайдер чуть смущён, но он рад пастве, рад общению, он наслаждается этим чувством — чувством, которое знакомо лишь человеку, наконец ощутившему себя на своём месте после долгих скитаний. И пока Катарина наблюдает за настоятелем, вошедший в церковь вместе с толпой епископ наблюдает за ними обоими, и лицо его при этом не выглядит довольным.

Завидев, как Пауль, собравший осколки витража с пола в совок, несёт их куда-то в глубь здания, Лоренц, пользуясь тем, что его наконец оставили в покое, направляется за ним.

— Отец Пауль? — он застаёт того врасплох: Ландерс сидит на корточках и счищает мелкие стеклянные крошки в мусорную корзину. На нём всё тот же отсыревший свитер, волосы взъерошены, а лицо ожесточено углубившимися у губ складками. — Простите, не хотел Вас напугать. — Лоренц явно удовлетворён обескураженностью Ландерса — ещё бы: сидишь ты такой, в мусоре ковыряешься, а тут прямо над тобой вдруг вырастает высоченная фигура в лиловом. Испугаешься!

— Господин епископ? — медленно, как бы опасаясь сделать лишнее движение, Ландерс поднимается во весь рост и чувствует себя ещё более ничтожным рядом с этим худосочным двухметровым почти стариком. — Вы не представляете, как мы благодарны Вам за поддержку. Если бы не Вы, неизвестно ещё, чем бы тут всё закончилось!

— Вы преувеличиваете, отец. Все заслуги — ваши. И мои благодарности — тоже вам. Вам — лично.

Вдруг епископ склоняется к самому уху Ландерса — так близко, что у того аж дыхание перехватывает, и шепчет едва слышно, чуть ли ни одними губами:

— У Вас прекрасный друг, отец Пауль. Настоящее сокровище, истинная жемчужина в рядах молодых настоятелей нашего епископата. Отец Кристоф — просто замечательный. С этим никто не поспорит. Но вот, что я Вам скажу, — он уже почти касается мочки Ландерса своими сухими губами, будто нарочно пугая, дразня, смущая растерянного подопечного, — Вы — ещё замечательнее. Берегите своё сокровище, отец, а особенно — от посягательств всяких нечестивых ведьм.