It Sleeps More Than Often (СИ)

Лоренц наигранно покашливает и на минуту запинается, продолжая нависать над Ландерсом огромным розовым вопросительным знаком. Вдоволь насладившись румянцем стыда на щеках и блеском непонимания в глазах Ландерса, он продолжает:

— Вы так мне симпатичны, отец Пауль, знайте — я всецело на Вашей стороне. Не позволяйте грязным ведьмам очаровывать Вашего прекрасного друга. А если же они попытаются — смело рассчитывайте на мою помощь.

Лоренц исчезает также тихо, как и появился. Ландрс долго смотрит вслед уплывающей по тёмному коридору лиловой сутане. Его охватывает молчаливая паника. Епископ — сам епископ! — знает о его секрете! Как же он проницателен, и как же он всемогущ! Пауль пропал! Но и про Катарину он всё знает — видит её злодейские помыслы насквозь! Какой невероятный человек! Пауль пока толком для себя не решил, чем грозят ему епископские откровения, но одно он уже уяснил: Лоренц — человек не из тех, кого можно злить, но из тех, заручившись поддержкой которого, можно очень много выгадать.

Лоренц вновь появляется в молельном зале как раз в тот момент, когда Катарина, воспользовавшись многолюдностью и суетой, засунула оставленные ранее на скамье томá из местного архива в свою сумку. Проверив, нет ли поблизости Ландерса, она застёгивает сумку на замок и делает своё лицо абсолютно непроницаемым. Сейчас главное — незаметно улизнуть и добраться до монастыря, а там уж она решит ход своих дальнейших действий.

— Сестра, — знакомый голос, противный до ужаса, врывается в её мысли, срывая планы, руша порядок в её голове. — Сестра, а не подвезёте ли Вы меня до резиденции? Своих людей я отпущу — для них у меня есть поручения поважнее, а вот у нас с Вами много общих дел накопилось…

***

Очевидно, его “предложение” — не предложение и не вопрос вовсе. Это приказ, как и всё, что исходит из его уст, но облачается в такие разные формы. С ней он сегодня строг — Катарина проживает всю цепочку невольных эмоций: вина-наказание-страх-прощение. Чёртов Лоренц — как настоящий паук, играется с ней, парализуя её волю, заставляя думать и говорить то, чего она не хочет. Дёргая за верёвочки, он руководит ею, как марионеткой, и ведь наигравшись, наверняка ещё и заставит её сказать “Спасибо”. Где он так научился? Наверное, многие бы так хотели… Но не многим такое дано. Поэтому епископ — именно он, а не абстрактные “многие”.

В машине душновато, и сестра приоткрывает окна, отчего поток ворвавшегося в салон на полном ходу ветра чуть не сносит с обеих голов уборы: с её — фату, а с епископа — пилеолус. Слишком поздно осознав оплошность, она закрывает окна, и лишь необходимость следить за дорогой удерживает её от того, чтобы зажмуриться от страха. Сейчас он рассердится… Её глаза красны от бессоной ночи, от многих часов чтения в потёмках комнатки архива накануне, от сильнейшего напряжения. Ей бы рухнуть на родную койку в своей келье и уснуть. Но вместо этого она пялится на дорогу: ещё бы — ценного пассажира везёт. А что если… Несчастный случай — не докопаешься. Но страх смерти даже сильнее страха перед Лоренцем. Не готова она. Ещё слишком не готова — она даже не на полпути к тому, чтобы отработать старые грешки, а тут ещё новых сколько накопилось. Нет, нельзя ей сейчас на встречу с апостолом Петром, он её к своим вратам не ждёт.

Долго длится их путь, и чем ближе они к Аугсбургу, тем страшнее Катарине: отчего он молчит? За всю дорогу ни слова не проронил, ни глянул даже в её сторону. Не к добру это всё… Припарковавшись на уже знакомой площадке, Катарина как бы по рассеянности оставляет сумку в машине. Не хватало ещё, чтобы чёртов извращенец увидел её книги. Пусть он властен над её телом, над её страхами, над ходом её жизни даже, но помешать её расследованию она ему не позволит. Она уже решила, что доведёт дело до конца, и пусть это расследование станет её индульгенцией, актом мести всем и за всё, пусть, добравшись до правды, она сбросит с себя груз былых прегрешений. Конечно, обмен неравный, но всё же…

— Сестра, не заставляйте меня ждать, — Лоренц окликает её: он уже у дверей здания, ковыряется в замкé.

Зайдя внутрь, он отключает сигнализацию и громко выкрикивает два незнакомых имени. Катарине невдомёк, что он лишь проверяет — не задержалась ли прислуга. Но нет: в резиденции они снова одни.

— Сестра, прекращайте уже мяться у двери, словно чужая. Почему бы Вам не раздеться?

Словно подавая пример, он лихо сбрасывает все предметы клерикального одеяния: и лиловые, и белые, последними на кресло в тёмном углу обширного холла летят перстень, распятие и колоратка. Лоренц остаётся в строгих чёрных брюках и белой сорочке. От его одежды разит дороговизной — сестра не удивится, если вещи эти пошиты на заказ. Лоренц ловит любопытство, с которым она разглядывает его одежду: такое внимание со стороны молодой женщины ему льстит. Резко дёрнув Катарину за руку, он буквально заставляет её врезаться носом себе в грудь, и держит так, прижимая к доходячей грудине, не позволяя сделать и глотка воздуха — если хочет дышать, пускай дышит им. И она дышит — страх сковывает её сердце, заставляя ноздри шумно раздуваться. Она дышит жуткой смесью дорогого парфюма, кондиционера для белья и пота, источаемого стареющим дряблым телом.

— Нравится? Нравится? Раздевайся! — так же резко, как притянул, он отталкивает её от себя, заставляя отшатнуться и почти упасть. С трудом держась на ногах, Катарина всё ещё не понимает: за что он так груб с ней? Раньше такого не было. Чем она провинилась? Неужели он прямо так, прямо здесь и сейчас… Что у него на уме? К чему он её склонит на этот раз? Вдруг острый стыд овладевает ею: она же несвежая, с вечера не мылась, а после вечера много всего было. А Лоренц, кажется, уже выходит из себя: — И долго мне Вас ждать, сестра?

— Господин епископ… — она мнётся: оказывается, произнести это вслух ещё сложнее, чем ощутить это на себе. — Я не совсем чистая.

Вместо ответа Лоренц в полтора шага оказывается подле неё и проворными движениями гибких пальцев в полминуты освобождает её от рясы и фаты.

— Ещё какая грязная, — присвистывает он, оглядывая короткое платье. — Значит, в таком виде Вы путешествуете по приходам, сестра? Значит, вот как Вы наряжаетесь для деловых встреч с невинными приходскими священниками?

— Это не так! — своим выкриком она выдаёт себя с головой. — Это я… для Вас надела.

— Не просто распутница, но и лгунья! Грязная, грязная лгунья! А ну снимай своё грязное платье! — нет, он не кричит, даже голоса не повышает — он шипит, заставляя её поджилки трястись.

Не дожидаясь очередного приступа гнева, Катарина покорно сбрасывает платье, оставаясь в белье и чулках — туфли она сбросила ещё у входа.

— Так-так… — интонации Лоренца меняются; он обходит жертву вокруг, рассматривая каждый миллиметр её дрожащего тела. — Хорошенький комплектик. Одобряю. Да и чулочки… Всё это мы непременно постираем.

Он исчезает за одной из нескольких ведущих из холла дверей и вскоре возвращается с огромным банным полотенцем.

— Скинь-ка грязное, милая, пришла пора освежиться.

Его голос уже игрив, как прежде — кажется, ярость позади. Об этом свидетельствует и резкий переход с “Вы” на “ты” — похоже, это тоже часть его игры. Заботливо завернув женское тело в огромный кусок пушистой материи, он терпеливо ждёт, когда лифчик, трусики и чулки останутся валяться на полу, и сестра, перешагнувшая через них, ныне удерживающая края полотенца над грудью своими руками, наконец последует за ним.

Ожидаемо, они оказываются в ванной. Катарина не уверена, та ли это ванная, которой пользуется он сам, или одна из дополнительных — очевидно, в резиденции их несколько — но помещение слепит белоснежным мрамором с тёмными прожилками, а в нос бьёт целый букет изысканных парфюмерных ароматов. Сестра покорно ждёт, пока епископ настраивает душ, регулирует теплоту воды, затем он подаёт ей руку — почти галантно, и дождавшись, пока она переступит бортик ванной, срывает с неё полотенце, оставляя девушку совершенно нагой перед своим обзором.