It Sleeps More Than Often (СИ)

— Пришла пора смыть всю грязь, лживая сестрица. Всю-всю. — Он вкладывает в её дрожащие руки новенькую губку и пузырёк миндального геля и… не трогается с места. — Приступай, милая. — Обопрясь о противоположную стену, он не спускает глаз с маленькой запуганной женщины, чьё тело избиваемо сейчас тугими струями тёплой воды, словно плетьми погонщика.

Она уже понимает, что отворачиваться он не собирается. Похоже, она начинает его узнавать: епископ — любитель понаблюдать. Мощный поток воды из-под потолка разбивается о голову Катарины, скрывая её лицо за плотной водяной стеной; бегущая вода шумит, оглушает, заглушает, и Катарина почти спокойна: за такой маскировкой он не увидит её слёз, не услышит её всхлипов. Жалости он не знает, а вот злить его ей совсем не хочется. Ненавистный голос доносится будто бы из глубины: ей не сразу удаётся расслышать слова, отражающиеся от мраморных стен:

— Потщательнее, милая. Не стóит избегать самых грязненьких местечек…

Проведя ладонью по лицу, Катарина распахивает глаза и, нервно дыша, бросает скорый взгляд в сторону воображаемого зрительного зала. Лоренц, растянув длинные губы в какой-то бесчувственной равнодушной полуулыбке, сфокусировал взгляд ярко-голубых подслеповатых глаз на точке внизу её живота. Пониже пупка. Очки он снял — в ванной они мгновенно запотели, и сейчас Катарина теряется в догадках, насколько хорошо он в принципе видит происходящее. А может быть, он обозревает лишь размытые фантомные картины, дорисовывая мерзкие подробности с помощью своей извращённой фантазии… Пусть утешается — но взгляд подслеповатого епископа слишком сосредоточен. Вдруг Лоренц дёргается всем телом и, метнувшись, в долю секунды оказывается возле ванной.

— Позволь-ка, я помогу.

Он вырывает пузырёк с гелем из дрожащих рук перепуганной женщины, затем выдавливает некоторое количество сладковато пахнущей белесой жидкости себе на ладонь, на сухую кожу, тщательно растирает её вдоль пальцев, и в следующий момент Катарина чувствует чуждое скольжение меж своих бёдер. Он даже не просит её расставить ноги пошире или же наклониться — он орудует в её промежности прямо так, в тесноте; обильная вода быстро обращает гель на его пальцах в воздушную пену, делая скольжения ещё более лёгкими и гладкими.

— Кто был у тебя здесь, грязная девчонка, — шепчет он сквозь зубы, проскальзывая узкой ладонью меж маленьких бледных ягодиц. — Кто? И не смей врать…

— Н-никто, — выцеживает жертва экзекуции; её лицо пылает от стыда, а горло сковано спазмом, будто перетянутое верёвкой.

— Хорошо… А здесь? — его средний палец скользит ниже, достигает узкого горячего отверстия, болезненно сокращающегося под его натиском. Палец Лоренца обводит вход во влагалище по кругу, затем слегка проникает внутрь — совсем немного, но достаточно для того, чтобы заставить трясущуюся женщину в голос захныкать.

— И что же это значит, — с притворным участием вторит епископ, — не нравится, когда тебя здесь трогают? Судя по нашей предыдущей встрече — очень даже нравится… Или ты предпочла бы кого-то ещё старине Лоренцу? — с этими словами он погружает палец ещё глубже и принимается с яростью орудовать им внутри.

— Прошу, не надо, — сквозь всхлипы просит она.

— Изменяла мне? Признавайся? — Лоренц шепчет ей на ухо, не сбавляя оборотов.

— Нет, никогда, — совсем поникнув, отвечает сестра.

— Ну и умница! А теперь скажи — кому ты принадлежишь?

— В-вам…

— Не слышу, — его губы так близко к её уху, что кажется, он вот-вот его откусит.

— В-вам, господин епископ, — как можно твёрже проговаривает сестра.

— Ну ты и глупая. Ещё и богохульница! Забыла что ли, что ты — невеста Христова? А мы с тобой — так, в игрушки играемся.

С довольной улыбкой Лоренц извлекает из трясущейся девушки палец, подносит его к своему носу и сосредоточенно, удивлённо разглядывает. Не в силах этого наблюдать, Катарина опускает взгляд себе под ноги и вскрикивает от ужаса. Струйки крови бегут вниз по её бёдрам, смешиваясь с водой, и, достигая щиколоток, почти исчезают в ней. Воронка, образовавшаяся у ног девушки, крутит воду по часовой стрелке, и на фоне ослепительно белого дна ванной вода эта кажется особенно грязной — коричневатой и даже ржавой. В это время Лоренц, вдоволь налюбовавшись кровавым налётом на своём пальце, с видом знатока зажмуривается, погружает палец в рот и, тщательно его облизав, выдаёт очевидный вердикт:

— Это кровь, милая. Объясни-ка.

Катарина опускается на дно ванны, уже не обращая внимания на то, как её лоно выдаёт наружу новые и новые порции первичной, ещё не самой густой и не самой алой крови; она поджимает ноги под себя и, закрыв лицо руками, молит. Да, ей не остаётся ничего, кроме мольбы.

— Господин епископ, пожалуйста… мне нужны… Средства женской гигиены.

Она не ожидала прихода месячных так рано — обычно календарь её не подводит, и нынешний инцидент стал настоящим ударом. Она так унижена, что боится раскрыть ладони, оторвать их от лица — ей кажется, что стóит ещё хоть раз столкнуться взглядом с Лоренцем, и она сгорит от стыда, оставив после себя лишь горстку алого пепла.

— Не беспокойся, дорогая, всякое бывает, — абсолютно ровным и спокойным тоном увещевает епископ. Вода продолжает бежать, напор, установленный на лейке душа, ни капли не сбавляется. Ах, если бы в этой воде можно было утонуть! — Они у тебя с собой? В сумочке? Я принесу.

— Нет! — забыв о страхе, Катарина отрывает ладони от лица. Не хватало ещё, чтобы он залез к ней в сумку и обнаружил умыкнутые из рюккерсдорфского архива книжки. — Нет, у меня с собой ничего нет, — уже тише отвечает она. Это ложь. И она понятия не имеет, как будет выкручиваться.

Длинный палец с остатками засохшей крови касается её подбородка и настойчиво нажимает, заставляя красную от смущения и обиды девушку смотреть на свого “благодетеля” снизу вверх.

— Ничего страшного, дорогуша.

Он разворачивается к одному из настенных шкафчиков, которые, следуя невнятному замыслу дизайнера, поналеплены вокруг раковины и зеркала в хаотичном порядке, и достаёт оттуда сразу несколько початых пачек с тампонами. Глядя на это, Катарина чувствует, как сжимаются мышцы её таза, а вслед за ними — и сердце. Пачки все разные: от фирм-производителей и степени заполненности до “калибра” — такой набор просто не может принадлежать одной женщине. Как долго он собирал в своём доме чужие тампоны? Скольких девушек уже он наблюдал перед собой в таком же беспомощном состоянии, в этой же ванне?

— Выбирай, дорогая, и давай приведём тебя в порядок, — прерывая ход её мыслей, епископ предоставляет уже поднявшейся на ноги женщине право выбрать. Ухватившись за тампон среднего размера от знакомого ей производителя, она долго переводит взгляд с него на Лоренца и обратно. Убедившись, что епископ не намерен оставлять её одну, она тянется к душевой занавеске.

— Зачем же, — Лоренц аккуратно, но решительно отталкивает её руку, срывает шторку с петель и отшвыривает на пол ванной. — Не рановато ли для занавеса? А я думаю, шоу только начинается.

— Вы будете смотреть, как я…

— Ты сегодня говоришь так много несуразицы, что мне это уже порядком поднадоело, — прерывает он её. — Позволь-ка, я сам о тебе позабочусь.

Он подхватывает её правую ногу под коленом, и Катарина чуть было не падает, вовремя успевая ухватиться за алюминиевую ручку-держатель, торчащую из стены над полками с парфюмерией. Он ставит её ногу на бортик ванной и, набрав в свою ладонь воды, несколько раз обмывает измученную промежность, а затем наконец-то выключает воду. Сразу становится тихо и холодно. Катарина боится дышать, боится пошевелиться. Её кожа покрылась мурашками, а ноги дрожат и от страха, и от физического напряжения одновременно. Тем временем Лоренц с видом бывалого специалиста дёргает за синий язычок на обёртке тампона, заставляя ту распасться на две части. Точным и молниеносным движением он вводит тампон в девушку, подталкивая его палцем, заставляя войти на необходимую глубину. Не давая жертве опомниться, он подныривает под удерживаемое на весу бедро и утыкается лицом в трепещущую промежность. Отодвинув голубоватую нитку тампона в сторону, он долго вдыхает, глубоко и шумно.