It Sleeps More Than Often (СИ)

— Пауль, а ты любил когда-нибудь?

От неожиданного вопроса, от твёрдости голоса, его произносящего, у Ландерса даже пятки задёргались.

— Шнай, что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, что я имею в виду. Земную любовь. Не как к матери или к сестре. А как к посторонней женщине, например. Любовь, которая больше похожа на желание.

— Ты о греховной любви? — Ландерс неосознанно подтягивает тонкое одеяло к губам. Что на Шная нашло, куда он опять клонит?

— Да, я о ней.

— Нет, Кристоф, никаких женщин я никогда не любил. — Ландерс твёрд в ответе, ведь он не врёт. — Такие развлечения нам не по сану, сам понимаешь.

— Понимаю, но разве можно это контролировать? Хотя… быть может это только на меня такая напасть снисходит.

От ужаса услышанного, от полного непонимания, Ландерса бросает в жар.

— Не говори ерунды! — в его голосе уже сквозят дрожащие, истеричные нотки. — Никакие напасти тебя не преследуют. Просто ты очень впечатлительный и… А что, неужели какая-то прихожанка пыталась тебя соблазнить? Такое же сплошь и рядом, Шнай, не дай себя охмурить!

— Ну что ты несёшь, Пауль, какие прихожанки, за кого ты меня принимаешь… А, забудь.

Словно в окончание разговора Шнайдер, до того лежащий на спине, в своей излюбленной позе, резко переворачивается на бок, являя растерянному другу свою спину.

Сердце Пауля колотится, как бешеное, и он только надеется, что этот стук, нет, грохот, не оглушит его соседа по комнате. Он уже давно познакомился с таким мерзким, всепронизывающим, неконтролируемым чувством как ревность, но ещё никогда её укусы не были столь отчётливы, столь болезненны. Равнодушие, непонимание, отрешённость любимого он уже давно принял, но одна лишь тень мысли о том, что его, Шнайдера, сердце, в котором до сих пор жил только Господь, может быть украдено, захвачено, порабощено кем-то другим, заставляет Пауля дрожать всем телом. Он не должен допустить, чтобы Шнайдера у него украли. Пусть ему никогда не придётся вслух называть его “своим”, но он уж точно не позволит, чтобы так его называл кто-то другой.

Мерное посапывание вскоре разряжает напряжённую полутишину в комнате. И только Ландрсу не спится и уже не уснётся. Он видит кошмары, невероятные ужасы рисуются перед его глазами, перед его открытыми глазами. Для того, чтобы видеть кошмары, спать необязательно.

***

“Кристиан, ты не забыл? Пятнадцатого мая у кузины Марты юбилей — не вздумай пропустить! Сестрица такого не прощает, ты же знаешь”.

Дурацкое смс, которое Лоренц получил, едва переступив порог своего люкса. Он тоже остался в Мюнхене с ночёвкой и, пренебрегнув резиденциями, остановился в достойной доверия гостинице. Ох уж эти родственники — у него их великое множество, и святость родственных уз в их семействе не поддаётся оспариванию. Значит, очередной юбилей очередной кузины. Лоренц вносит напоминание в электронный ежедневник, попутно отмечая, что Троица всё ближе, и вновь возвращается к тексту сообщения. Кристиан… Кроме родни его уже давно так никто не называет. Ещё с тех самых пор, как он перестал быть пастором — то есть более двадцати лет уже. Для публики он — господин епископ, для девочек на сайте — Flake66, и только в кругу раздутого семейства он — дядюшка Кристиан, благодетель и весельчак. Родня в нём души не чает: ещё бы, не имея собственных наследников, Лоренц не гнушается всячески помогать многочисленным племянникам. Помогает получить образование, способствует при устройстве на работу, финансово поддерживает. Семья, семья, никуда от них не деться.

Лоренц снимает сутану и аккуратно вешает её в шкаф — запасной он не прихватил, так что завтра ему придётся красоваться в этой же. Следом в шкаф отправляются туфли и предметы клерикального облачения. Всё остальное он засовывает в мешок для прачечной и, нацепив на себя тяжёлый гостиничный халат, в котором неудобно и жарко, выставляет мешок за дверь. Завтра утром горничная должна вернуть его одежду выстиранной и выглаженной. Даже трусы и носки. При мысли о трусах он ухмыляется. Он до сих пор не может понять, почему его игрушка, эта непослушная сестрица Кэт, до сих пор не видела его в трусах, не то что без них. Девочек с сайта он отчего-то не стесняется, да и перед своими предыдущими пассиями особо не тушевался, но эта миниатюрная заноза… Что с ней не так? В глубине души он понимает, что именно: как бы он её не строил, как бы она перед ним не строилась, она всё равно остаётся непокорной. Не ломается, чёртова дурочка, а перед такой разоблачаться не с руки. Она виду не подаст, глазом не поведёт, а про себя засмеёт. Передёрнется от мерзости, от противности, и никак себя не выдаст. Но он-то будет знать, он почувствует, и ему такого не надо. Нужно что-то с этим делать — строптивость заводит, но надоедает. Теперь он грезит не только о покорности, но и о принятии.

Налив себе немного виски из минибара, он набирает номер помощника.

— Скажи-ка, Лео, как там наш объект?

Сразу же после рюккерсдорфского инцидента он наказал одному из своих верных псов отслеживать передвижения Катарины. Ну так, на всякий случай. Хватит с него сюрпризов. По мере того, как Лео отчитывается, лицо епископа меняет выражение с благодушного на раздражённое. Как это — с вечера покинула монастырь и до сих пор не объявлялась? В иной раз он первым делом подумал бы о Шнайдере, но не сегодня: Шнайдер со своим верным обожателем здесь, в Мюнхене, он видел их на конференции. Он знает, что домой они не уехали. Значит, у неё есть какие-то другие поводы для ночных путешествий? Сам он поручений ей не давал, от епископата командировок тоже не намечалось… Марие, его старинной подруге, этой властной аббатисе, имеющей к нему, к епископу, кое-какие личные счёты, звонить уже поздно.

— Скажи, Лео, а ведь все служебные машины, принадлежащие монастырю, оснащены противоугонными маячками? Отследи-ка наш объект. Нет, только отследи. Никаких действий. Я просто… Я просто хочу убедиться, что всё в порядке.

Закончив с раздачей указаний, Лоренц кладёт трубку на тумбочку и наливает себе ещё виски. Он планировал поразвлечься на сайте, тем более что у Ванессы ещё остался ведьминский костюмчик, а ведьминская тема сегодня, в Вальпургиеву ночь, пришлась бы весьма кстати… Но всё настроение пропало! Он дождётся звонка Лео и дальше уже решит, что делать. Возможно, сестрица решила бежать? Да куда там — уж он-то знает всю её подноготную. Знает, что своего жилья у неё нет, её мать умерла пять лет назад, а с отцом она не общается. Да и не глупая она — от чего бежать? Зачем? Он бы всё равно поймал, если б захотел. А вот предчувствие того, что сестрица не прочь пуститься во все тяжкие на стороне, его давно мучает. Измены он ей не простит! А вдруг у неё какие-то проблемы? Ну какие, к чёрту! Единственная её проблема — это он, он же — и единственное решение всех её проблем.

Не зная, как ещё скоротать время в ожидании звонка, Лоренц распускает слипшиеся от пота, собранные в жидкий хвост волосы грязноватого русого цвета без следов седины, сбрасывает неудобный халат, скептически осматривает своё измождённое, синевато-бледное тело, выпирающие рёбра, острые колени и обтянутые сухой шершавой кожей локти, разочарованно вздыхает и направляется в душ.

***

— Эй, монашка, ты хоть знаешь, как он выглядит, этот твой жертвенник? Типа бревна, на котором головы рубят, или что?

Грубый голос Штеффи отражается от старинных каменных стен глухим эхом, отчего долгий спуск по сглаженным, осыпавшимся ступеням при свете лишь пары карманных фонариков кажется ещё более зловещим.

— Понятия не имею. Но если ты хочешь докопаться до правды смерти своего брата, смотри в оба. Как объяснил профессор, если мы предъявим общественности нашу теорию о существовании дикого культа в голом виде, не подкрепив догадки никакими вещественными артефактами, нас просто поднимут на смех, а местные ещё и засудят. А может и убьют. Надеюсь, ты поняла, что здесь опасно…

Штеффи еле поспевает за напарницей: сиплая отдышка свидетельствует о том, что она уже давно махнула рукой не только на свой внешний вид, но и на физическую форму в целом.