Окутанная тьмой (СИ)

— Танцуй, Люси, — будто находясь в не себе, проговаривает Имизуки, даже не пытаясь унять дрожь, неуправляемо овладевшую всем её телом. Она с удовольствием смотрит на этот бой, видя в нём настоящий танец — с кровью и потом, со страстью, с насмешливыми глазами, с маской, практически ставшей второй кожей, с фальшивой улыбкой на окровавленных губах. С ненасытным лезвием, которое не знает границ, ещё не упившись гнилой кровью, оставляющей в прохладном и свежем воздухе лишь ощутимую горечь и тошнотворный запах, на мгновение туманящий сознание. Имизуки чувствует его даже здесь, но единственное, к чему приковано её внимание, единственное, на что обращены её ведьмовские глаза — Люси. Имизуки любит наблюдать за ней, особенно, когда та вне себя от ярости, особенно, когда её глаза горят так зловеще, когда они смотрят так дерзко, с вызовом и не скрытой ненавистью. Имизуки нравится всё, что с ней связано, и всё сильнее она убеждается и понимает, что это уже вовсе не обычный интерес или увлечение непокорной. Это крепкая привязанность, связавшая их души тонкой нитью, это необыкновенная симпатия и необходимость в демоне, в вечном страхе, который нагоняет он, — созданный лично ею. Раньше такого никогда не случалось, и Имизуки с уверенностью говорила, что ощущает нечто подобное к чужому впервые. Она волновалась, она помогала, она приходила на её зов, на её голос, тихо раздававшийся где-то на задворках сознания; Имизуки переступала через себя, не зная, что особенного в ней, но после поняла — страх, вызванный Хартфилией, заставляет её сердце биться, а её саму ощущать себя живой. Лишь страх так ярко ощущался, оставаясь острым и непритупленным ощущением, и, как бы Имизуки не пыталась противостоять этому, не получалось. Даже сейчас она не могла ответить на волнующий её вопрос правильно: почему привела Хартфилию сюда, в позабытое всеми место, где обитает столько дряни? Почему не воспользовалась ими сугубо в своих целях? Неужели, пожалела…

— Один слева от нас в лесу, ещё двое дальше вдоль берега реки на километра три, один за мостом около источника, — Люси недоверчиво щурит глаза, впиваясь взглядом в тонкие корявые линии на песке, служащие ей импровизированной картой. Амэтерэзу монотонно продолжает перечислять местонахождения врагов, острым кончиком кинжала ставя очередной крест, взрывая сыпучий прибрежный песок реки. Люси всегда напрягало столь близкое нахождение рядом пусть и падшего, но всё равно ангела, который может позволить себе слишком много. Хартфилию в дрожь бросает, когда тонкая рука с двумя золотыми перстнями на среднем и безымянном пальцах ложился ей на плечо, будто в дружеском ненавязчивом жесте. Но Люси в этот момент вовсе не думает, какая Амэтерэзу добрая и заботливая — внутри, в её собственном сознании, грубо и неумолимо вопит голос, повторяя, что такой, как она, нельзя верить. Люси раздражало это выражения лица, вызывая то необоснованную ярость и крепко сжатые в кулаки руки, то истеричный смех над её глупыми и немыслимыми размышлениями. Хартфилия больше не верит в мир, а Амэтерэзу, тихо присев с ней рядом на влажный песок, начинает говорить странные вещи, изо дня в день повторяя, что однажды их миры будут существовать вместе, рядом, бок о бок. Люси на это закрывает глаза, жмурит их до цветных пятен, всплывших среди темноты, надеясь, что и этот образ с тёмными глазами и раздражающей полуулыбкой исчезнет. Ангельская душа, светлая и слепящая, всё ещё порхает внутри Амэтерэзу, находясь под мутной оболочкой мрака, — Хартфилия едва сдерживала себя в руках, чтобы просто не ударить её за ложь; она всё ещё ангел. Вместо этого Люси отворачивалась в другую сторону, внимательно вглядываясь в мутную воду холодной реки, где ещё всплывали нерастопленные комья снега. Всю информацию, принесённой белокрылой посланницей в белых одеждах, расшитых золотом, она воспринимала лишь на слух. Находиться рядом с Амэтерэзу было тяжело, но понять, кто лучше — она или же Имизуки — Хартфилия не могла даже сейчас, ведь каждая из них была для неё в какой-то степени сумасшедшей. Ни одна из них не была наделена настоящим доверием, получая в благодарность только привычный холодный взгляд исподлобья. Добрые слова Люси не употребляла в их адрес как должное.

— И откуда такая точность в их местонахождении? Они никогда не стоят на месте, постоянно идут непонятно куда. Что, если ты ошиблась? — если не выходило сделать больно физически, да и это было просто запрещено, то Люси с полуулхмылкой давила Амэтерэзу морально, не ощущая за собой никакой вины, не оправдываясь и не извиняясь, ведь ангел прекрасно знала, с кем связалась, за кем пошла и для чего. Она должна была осознавать это с самого начала их знакомства, ведь даже тогда Хартфилия приняла её помощь скрепя зубами только из-за упоминания о матери. В противном случае Амэтерэзу вернулась бы назад к своей сестре ни с чем, если бы конечно вернулась, — даже тогда у Хартфилии зародилось нездоровое желание проверить, как на земле будет сиять ангельская кровь. Сейчас же Амэтерэзу тяжело вздыхает, притаптывая босой ногой весь начерченный ею рисунок, и, выпрямившись, смотрит сверху вниз, ясно видя перед собой измученное временем дитя. Видит этот волчий взгляд, видит желание сделать больно только для того, чтобы только заглушить свою собственную боль, видит сцепленные в замок тонкие пальцы и далёкую печаль, сожаление о прошлом. Такой она видела Люси каждый раз, совсем не обращая внимания на внешность, взрослые рассуждения и поступки — рядом с ней она ведёт себя как ребёнок, озлобленный на весь мир. И Хартфилия не хочет верить в доброту Амэтерэзу, яро отрицает её, хотя где-то даже благодарна ей, сильно и искренне, как только может она. Но Амэтерэзу, прекрасно зная, уже выучив этот тяжёлый, порой непредсказуемый характер не ждала в ответ «спасибо», ведь ей хватало сдвинувшейся стрелки счётчика на тонком запястье и едва заметной улыбки, на миг изогнувшей губы Люси.

— У тебя нет повода не верить мне, со мной пришли и мои помощники. Будет время, я познакомлю вас, а сейчас они заняты, ищут падших, клеймят их и передают мне информацию, а я — тебе. Пойми, Люси, твоя мать уже давно не последний ангел там, и она вполне может не просто просить нас помочь она может даже приказать. Госпожа Лейла получила львиную долю власти, знаешь, когда-нибудь она всё же появится перед тобой во всё своём великолепии, но пока никто из ангелов не видел её, кроме Бога, разумеется. Говорят, что за своё могущество она поплатилась кое-чем очень дорогим — там она получила другое имя, видимо, поэтому ты не можешь достучаться до неё. Она является, когда пожелает, вернее, слышится лишь её голос, знаешь, будто что-то чужое в тебе и ничего поделать с этим нельзя. Я бы помогла тебе, назвала бы её имя, но я и сама не знаю его, она по-прежнему представляется всем Лейлой, но это уже ложь, и твоя мать не такая святая, как ты поняла. Она часто вспоминает о тебе, чтобы так просто забыть, да и за Зуко просит присматривать, хотя тот пёс, Райто, кажется, справляется прекрасно и без нас. С первого взгляда было понятно, с кем он рос, кто его тренировал и учил убивать — каждый раз Госпоже Ванессе и слугам дома приходится оттирать чёрную кровь со стен и ковров. Он не знает пощады, — Люси, слишком легко отвлёкшись от мыслей о своей матери, по которой, несомненно, много думала и скучала, только довольно усмехается, благодаря двум словам узнавая единственный и неповторимый стиль Райто, каким он жил всегда, — убей, рви, кромсай без жалости. Он всегда следовал ему, лишь иногда из-за злостных взглядом и грозных команд Хартфилии останавливаясь и, скаля клыки, пытался делать всё более-менее тихо, аккуратно; он пытался, а сейчас главной задачей была не аккуратность, а действенность. И теперь центром его вселенной стал маленький мальчик с глубокими синими глазами, ставшими для Райто важнее внешнего мира. Люси надеялась, что он полюбит этого мальчишку так же сильно, как он любил Анастейшу, привяжется так сильно, как был привязан к Эми. Надеялась на это всей душой, направляясь по уже заученному наизусть за короткие минуты маршруту: вглубь леса, после к реке далеко вперёд к горизонту, после — на мост.