Окутанная тьмой (СИ)

— Открой глаза, Люси, дай я посмотрю, — Лисанна не улыбается, ей действительно страшно, теперь, когда её голос дрожит, Хартфилия лишний раз убеждается, что плачет именно она, но не только. Им всем, похоже, было страшно, им всем было жалко, как саму Люси, так и малыша, но все терпели, не смея влезть, помешать, они знают, что Люси всё равно бы добилась своего. Хартфилия мотает головой, отступает назад, тут же опираясь плечом на колонну, касается рукой щеки, что-то стирая, но там ничего нет, ладонь сухая. То, что происходит внутри неё, не объяснить так просто, чувства словно притупились, но боль так и не отступает, сжимая в своей руке сердце Люси. И Хартфилия ощущает это, её телу больно и страшно, всё разносится слишком быстро, она не успевает уследить, не может это контролировать, чувствуя слабость. Но Хартфилия упрямо отрицает, что боялась и боится, так же как и Кин, она волновалась, а это совсем другое, вот только открыть глаза она всё равно не может, не решается. — Открой, пожалуйста, — смысла нет, Люси уже не боится, преодолела, перетерпела и потому, выпрямившись, расправив плечи, стряхнув чёлку с лица, открывает глаза. И всё, что видит она — темнота, это по-настоящему страшно, когда всего минуту назад ты видел всё, а сейчас ничего, совершенного ничего. Какого было бы самому ребёнку жить так с самого детства, никогда не увидев этого мира, никогда не увидев солнца, неба, собственных родителей, представляя их только по описаниям, узнавая по голосам? Люси не хочет знать, да и не надо, ведь всё в прошлом, ещё несколько мгновений и эти стеклянные, пустые глаза прояснятся, а сама Хартфилия ещё довольно ухмыльнётся — это будет в её манере, в её характере. — Ты не видишь?

Люси действительно не видит, но промолчит — это временно, ещё одна недолгая минута, две и регенерация начнёт бороться с этой проблемой, искореняя её, устраняя раз и навсегда, будто ничего и не было. Люси чувствует, как приятно начинает покалывать на щеках, приближаясь к глазам, она не видит, но чувствует, как на белых, стеклянных зрачках тонкими линиями, ещё вовсе не понятными разводами, узорами начинают расплываться такие привычные цвета — чёрный, красный. Кто-то вздыхает с облегчением, а Люси только ухмыляется, ведь она знала, что всё временно, что всё пройдёт, ей уже не страшно — линии становится всё больше, рисунок всё объёмней, и свет, всё то, что до этого видела Хартфилия раньше, становятся различимы. И первое на что смотрит Люси не Гажил, не Полюшка, не кто-то из гильдии, а именно ребёнок, который так же тихо спит, поддавшись её напору полностью, и глаза его чисты. Хартфилия радуется, это ли не повод сменить оскал на улыбку, искреннюю и настоящую, — всё, что было раньше, стоило этого, вся боль пережитая мгновением раньше была не напрасна. Можно было бы и заплакать, но Люси не может, нет сил, нет слёз, но Венди почему-то вздрагивает, смотрит испуганно, большими глазами, будто никогда не видела ничего подобного, но вскоре Марвелл заговорила.

— Люси, ты плачешь, — не как вопрос, а как подтверждённый факт произносит Венди, на что Хартфилия только вздрагивает, ничего не чувствуя, неужели её чувства притупились настолько сильно? Но не успевает Люси сделать что-то и даже ответить, как Венди добавляет, разрушая ту хрупкую, теперь желаемую тишину. — Кровью, — тихо разносится голос Марвелл, возможно ли что, когда слёз не остаётся, можно плакать кровью? Хартфилия не знала ответа и потому, немного не веря, провела рукавом по щеке — и правда кровь, странно вроде и неприятно, но почему-то хочется рассмеяться — искренне, громко, по-настоящему.

— Вот оно что, — задумчиво протянула Люси и, чуть оттолкнувшись от колонны, подошла к Леви, легко коснувшись ладонью её живота — ребёнок ответил, будто и не спал, но в этот раз без злости и страха. — Не за что, малышка.

Гажил нашёл Люси на крыльце гильдии — она не сбегала, не пыталась даже, просто ушла, чтобы немного успокоиться, привести чувства в порядок, взять себя в руки, уж слишком много прежних чувств разом дали о себе знать, тревожа давно забытое, отброшенное прочь. Но, тем не менее, всё самое страшное было позади: Леви здорова, ребёнок — тоже, но та грубость и гнев, которые не единожды испытывал к Люси Рэдфокс ранее, болью отдавались в сердце. Она помогла ему, искренне, ничего не попросив взамен, вернула веру в чудо, возродила из пепла надежду, пускай она и связана с демонами и прочим, но поводов её ненавидеть больше нет, и не было, — Гажил пришёл извиниться. Он безумно боялся, даже в тот момент, когда она рисовала этот чёртов знак, он был готов в любую секунду сорваться с места и не дать ей коснуться как Леви, так и малыша. Ему было стыдно, что он сомневался в Люси — она не плохая, стоит только внимательнее присмотреться к ней и разглядеть, что за этой стеной стоит та же Люси, прежняя и давно известная им.

— Спасибо, — коротко, на выдохе выдаёт Рэдфокс, опираясь руками на холодные перила, воздух здесь был и вправду освежающий, здесь ему стало заметно легче и проще. Дождь всё ещё идёт, не прекращая, уже который час подряд, и Люси всё чаще начинает казаться, что, быть может, из-за того, что она не может плакать, за неё плачет небо? У Хартфилии нет сейчас сил на слёзы, хотя душа буквально разрывается на части, а в голову всё чаще закрадывается вопрос «Почему я?», хотя ответ она знает — лучшее творение тьмы, и не более. — Я поговорить хочу, — тихо фыркает куда-то в сторону Гажил, прекрасно зная, что Люси услышит, она многое слышит, но чаще просто не подаёт виду, что немного, по-своему бесит. Она знает всё, что происходит в гильдии, знает, как о ней думали раньше, в самом начале, и знает, как о ней думают сейчас, после всего, что она делает, но остаётся спокойной, равнодушной, вот только снаружи. Люси слышит их сердца, ритм, это самый верный показатель — те, кто поверили, приняли ее домой, их сердца бьются мерно, ровно, не ускоряясь, а те, кто боится, не могут скрыть свой страх, Гажил тоже не мог когда-то, но не теперь. — Знаешь, а ведь когда ты только-только пропала, когда мы начали планировать семью и ребёнка, Леви мне кое-что сказала. Ещё не было понятно, кто будет — девочка, мальчик — плевать, но мы уже тогда придумывали имена. Так вот, Леви сказала, что если будет дочь, то назовём её Люси, в твою честь, — Рэдфокс беззлобно усмехнулся. Эти воспоминания не были нежеланными и горькими, ему нравилось, он уже давно представлял, как будет называть свою дочь Люси, он уже почти привык, свыкся с этой мыслью.

— Слишком много чести для такой, как я, тебе так не кажется? — Люси тоже усмехается, но горько, она не могла и отказывалась верить в то, что кто-то хотел назвать своего ребёнка, любимого и желанного, этим грязным, давно запятнанным кровью, смертью, болью именем. Их дочь не заслуживает этого, да и имя не такое уж и красивое, милое, могли бы и включить воображение, придумать что-то другое, зачем именно «Люси»?

— Умолкни, а?! Ты это ты, что тебе не ясно, всё равно, ты ведь согласилась стать крёстной нашему ребёнку, неужели откажешься? Да и к тому же, недавно, когда ты уже была в гильдии, Леви разбудила меня ночью и сказала, что придумала для нашей дочери другое имя. И знаешь какое? Ммм? Ладно, так и быть, скажу сам — Люсия. Она не хочет отказываться от прошлой затеи, всё равно стремится впихнуть твоё имя, нравится оно ей, видите ли. Леви хочет, чтобы ты была крёстной, хочет назвать твоим именем, она слишком много думает о тебе, нуждается. Кстати, она недавно и твой роман вспомнила, который ты так и не закончила. Сказала, что будет ждать продолжения и новых книг от тебя, — на душе было тепло, и слушать подобное приятно — Леви не была единственной, кто ждала Люси, кто терпел, но не ломался. Вот только сейчас беспощадно ломает саму Люси, и она не знает из-за чего, будто разрывает на две части и ничего с этим поделать нельзя — вроде и больно, но терпимо.

— Пусть лучше будет Люсия, чем просто Люси. Уверена, ваша дочь будет умницей, и имя, выбранное вами, никак не повлияет на неё. Ты главное береги своих девчонок, Гажил, — негромко проговорила Хартфилия, спускаясь по ступеням вниз, выходя под неугомонный дождь, почти сразу же исчезая с поля зрения — этот дождь холодный, но искусанные в кровь губы щипает, будто действительно солёный, как слёзы.